Авиатор: назад в СССР 7 (СИ) - Дорин Михаил

Ожидаемый приезд начальства снова не состоялся. Маршал Ахромеев задержался в Кабуле для беседы с высоким афганским начальством, а командование армии решило ограничиться отправкой Хрекова и ещё нескольких старших офицеров.

Сегодня, как никогда было заметно, что на аэродроме появились новые афганцы, изучающие разрушенную стоянку и периметр базы совместно с нашими специалистами. Но смотреть за работой этой бригады времени не было.

Согласно вчерашнему плану, наши истребители и штурмовики Афанасьева работают в интересах мотострелков. Каждые полчаса кто-то садится и взлетает. Техники работают без перерыва, а на полосе от высоких температур и разрежённого воздуха то и дело рвутся пневматики колёс.

В боевых вылетах я сегодня не участвовал. Вместо этого я стал штатным «мешком» у восстанавливающихся после перерыва лётчиков. Таким словом обычно нарекали тех, кто просто летает в составе экипажа, занимая место в кабине. Толку от этого полёта никакого, кроме времени налёта себе в книжку, которого мне здесь хватало с избытком.

Основной объём налёта сегодня выполнял наш командир. Сначала он летал с инструктором, потом самостоятельный полёт со мной. Управление самолётом он мне не давал. И лишь в конце решил предоставить мне шанс покрасоваться над аэродромом.

— Серый, готов пилотировать? — спросил Томин у меня по внутренней связи, когда мы закончили выполнять его полётное задание.

— Готов. Над точкой? — спросил я.

— Конечно, ребя! Чего стесняться, — воскликнул он, переводя самолёт на снижение в районе третьего разворота. — Янтарь, я 201й, над точкой свободно? — запросил командир у руководителя полётами.

У группы руководства полётами, возникло небольшое замешательство. Всё же им необходимо прикинуть, есть ли у нас возможность, чтобы покрутиться над полосой и стоянками. А командир в это время продолжал свой заход на полосу с градиента, то есть по-афгански.

Да так резво, что я слегка врос в кресло, маска немного прилипла, а в районе груди стала поджимать перегрузка.

— 201й, разрешил работу над точкой. Контроль за высотой, — дал команду руководитель полётами, когда мы пронеслись на скорости 800 км/ч над полосой.

— Понял, работаю, — доложил Томин. — Управление передал, — вышел он по внутренней связи.

— Управление принял, — сказал я и почувствовал в своих руках и ногах все нити управления самолётом. — Горка.

Ручка управления пошла на себя, угол набора 20°, и начинаю резво набирать высоту. Скорость слегка упала и в этот момент выполняю разворот, переводя самолёт снова на снижение. Все движения плавные, никаких отклонений от заданных параметров, чтобы командиру не влетела по объективному контролю какая-нибудь предпосылка к авиационному происшествию.

Наметил ориентир, как и положено при любом пикировании. Скорость растёт, перегрузка начинает увеличиваться, но совершенно не влияет на пилотирование.

— Ну, давай посерьёзнее. Без вот этих занудных горок и пикирований, — сказал по внутренней связи командир, в момент вывода из пикирования в 300 метрах от земли.

— Понял.

Рычаг управления двигателем в положение максимал, разгоняюсь до 1000 км/ч и слышу одобрение от Валерия Алексеевича, что я правильно понял его намёк.

Снова ручка управления самолётом пошла на себя, педалями держу направление. Перегрузка растёт, прошла значение 5 единиц, скорость 400 км/ч и вот она верхняя точка петли.

Пошёл снижаться, пикируя в район контрольной точки аэродрома. Снова вывожу, только высота ниже 300 метров, а скорость вывода 800 км/ч.

— Хорошо! Давай ещё раз, и теперь полубочку, — подсказывает мне дальнейшие действия Томин.

Снова пошёл выполнять петлю, подошла верхняя точка, скорость упала до 350 км/ч. Смотрю вниз, и очень хочется опустить нос, но команда была на полубочку.

Ручку управления самолётом отклонил на себя и начинаю вращение. Один оборот, второй и останавливаю вращение, ставя педали в нейтральное положение. Весь полёт проходил спокойно, но в последние пару минут пропотел основательно.

Разгон, пикирование и прохожу над магистральной, выполняя боевой разворот влево. Чувствую, что на земле меня сейчас многие проклинают за такой шум.

Ещё пару раз выполняю комплекс фигур и иду на посадку. Плавно садимся. Полосы хватает, чтобы сразу не выпускать тормозной парашют.

— Разрешите получить замечания? — спросил я у командира, когда мы освободили полосу.

— Нормально. Сказывается на твоей подготовке опыт полётов в ущельях, — смеётся Томин. — Не сбавляй оборотов, ребя, и всё будет хорошо. Больше хвалить не буду, чтобы не зазнавался.

— Понял, — улыбнулся я, занимая магистральную рулёжку для следования на стоянку.

У самолёта меня уже встречал Дубок, слегка измазавшийся в краске. Вид у Елисеевича был, будто он клад нашёл в местной пустыне или пирамиду построил.

— Подожди. Дай хоть шлем сниму, — сказал я, расстегнув хлястики на шее.

— Давай помогу, — сказал Дубок, сняв с головы все три слоя — шлем, шлемофон и подшлемник.

Быстро у него это получается!

Дубок потянул меня в сторону моего самолёта, который окружили с десяток техников, наслаждаясь каким-то художеством от Елисеевича.

— Сам рисовал, — гордо заявил Дубок. — Не думал, что получится.

На фюзеляже красовалась эмблема пикирующего орла, сжимающего молнию в своих лапах, на фоне флага СССР.

— Классно! — воскликнул я, и это было настоящим проявлением эмоций. — Даже я бы сказал, круто! Спасибо Елисеевич!

— Да не ма за шо! — ответил он со своим кубанским акцентом. — Как командир только отреагирует?

Но долго узнавать это не придётся. К толпе подошёл Томин, изучая нарисованную эмблему. Взгляд был задумчивый, и он сейчас мог отреагировать совершенно непредсказуемо.

— А пускай! — махнул он рукой. — Может, на все нанесём такие, Елисеевич? — улыбнулся командир и тут Дубок потускнел.

Не готов он в промышленных масштабах заниматься рисованием. Оно и понятно. Елисеевич, возможно, ночь не спал, чтобы нарисовать этот шедевр и меня порадовать. Золото, а не человек!

— Товарищ командир, второй у меня такой не получится, — улыбнулся Елисеевич.

— А если приказ поступит? — картинно сдвинул брови Валерий Алексеевич.

— Приказ выполним, товарищ командир, — приложил руку к голове Елисеевич, но Томин, пожав технику руку, дал понять, что это была шутка.

— Пошли, Родин. Разбирать полёт будем, — сказал Валерий Алексеевич и повёл меня за собой в класс подготовки.

По пути я обратил внимание на стоянку вертолётов. Туда в этот момент начала заруливать группа, состоящая из двух Ми-24 и одного Ми-8. Как раз те самые борта, что вчера вечером делали проход над местом прощания с погибшими.

— О, каскадёры вернулись, — сказал Валерий Алексеевич, кивнув в сторону бойцов, выпрыгивающих один за другим из грузовой кабины. — И не с пустыми руками, похоже.

Солдаты вели двух душманов, одетых в тёмные одеяния и армейские ботинки с высоким берцем. На голове у каждого пленного был надет тканевый мешок, а руки связаны за спиной.

Если сопоставить прозвище, данное этим бойцам Томиным и факты из истории, то сейчас передо мной одна из первых групп спецназа. В эти годы в Шинданде, Герате, да и по всей территории Афганистана работал специально сформированный оперативно-боевой отряд КГБ СССР под названием «Каскад». Отсюда и прозвище — каскадёры. Именно эти ребята осуществляли работу по добыванию информации из стана душманов.

К вечеру интенсивность вылетов стала стихать, и в классе стало появляться гораздо больше народу. Гусько в очередной раз зазывал к нам в гости штурмовиков, чтобы опробовать «подошедший» натуральный продукт. Где он только его хранит до сих пор загадка.

— Савельевич, где у тебя аппарат находится, с помощью которого ты «гонишь» столь вкусный «антигрустин»? — спросил Валера, войдя в класс после очередного вылета.

— Это стратегически важный продукт! — с учёным видом заявил Гусько, подняв указательный палец вверх. — Место производства и хранения подлежит засекречиванию.