Рыболовы - Николай Лейкин

— Погоняй, Степанъ! Погоняй!.

Телѣга заскакала по дорогѣ. Петръ Михайлычъ опять схватился за животъ. Свернули въ сторону и потянулись по берегу рѣчки. У дороги показалась опушка лѣса, съ другой стороны но прежнему шла извилиной рѣка.

— Стой! Стой! Утка! — кричалъ Василій Тихонычъ, указывая на рѣку. — Надо сейчасъ Діану попробовать. Гдѣ ружье? Вынимай изъ чехла ружье! сказалъ онъ егерю.

— Позвольте, Василій Тихонычъ. Да это домашняя утка. Это сторожихинъ селезень, — отвѣчалъ егерь.

— Ну, что ты врешь! Дикая.

— Ахъ, ты, Боже мой! Да развѣ не видите, что у него павлиній отливъ на головѣ. Домашній селезень.

— Такъ и есть селезень. Но вѣдь Діанку-то, я думаю, можно и на домашнемъ селезнѣ попробовать, а сторожихѣ за него заплотимъ. Когда еще тутъ дикихъ-то утокъ дождешься! Давай, я выстрѣлю.

— Оставьте. Безпокойная баба эта сторожиха. Еще привяжется, подниметъ скандалъ. Вотъ ихъ сторожка стоитъ. Тутъ они съ мужемъ и караулятъ лѣсъ. Бросьте. Теперь мы на куропатокъ ѣдемъ, а послѣ куропатокъ я васъ на такихъ дикихъ утокъ наведу, что однимъ выстрѣломъ по три. штуки укладывать будете.

— Эхъ, селезень-то какъ на водѣ прелестно сидитъ! Хлопъ — и на мѣстѣ. Жалко. Пошелъ, Степанъ!

Опять поѣхали. Дорога отклонилась отъ рѣки. Показался лѣсъ и направо. Телѣга прыгала по корнямъ, стелящимся по дорогѣ. Петръ Михайлычъ, кряхтѣлъ и держался за животъ.

— Скоро привалъ? — спрашивалъ онъ егеря.

— Да какой-же, ваша милость, привалъ, ежели еще и по лѣсу не побродили.

— Нѣтъ, я спрашиваю, долго-ли еще намъ на телѣгѣ-то ѣхать?

— До Антроповой караулки. Какъ караулка Антропа покажется — тутъ ужъ надо влѣво брать и проѣзда нѣтъ. Степана мы у караулки оставимъ, а сами въ лѣсъ пѣшкомъ пойдемъ.

— Да вѣдь это еще версты двѣ будетъ.

— Ну, двѣ не двѣ, а полторы пожалуй…

— Трясетъ ужъ очень. Василій Тихонычъ, сдѣлаемъ привалъ и съѣдимъ по яичку. И мѣсто-то какое здѣсь приглядное! Вонъ и бугорокъ, вонъ и пенекъ. Словно нарочно для привала.

— Ваша милость! Петръ Михайлычъ! Да вѣдь ежели мы эти привалы на каждой верстѣ будемъ дѣлать, ей-ей, мы и до куропатокъ не доберемся, сказалъ егерь. — Дайте сначала хоть по выстрѣлу-то изъ ружей выпустить.

— Выстрѣлъ выстрѣломъ, а яичко ничкомъ… — отвѣчалъ Петръ Михайлычъ.

— Да вѣдь вы яичко-то пропускать въ себя будете съ прилагательнымъ.

— Ну, до Антроповой избы. Хорошо. А ужъ у Антроповой избы — привалъ. На тощій желудокъ какіе-же выстрѣлы, какая-же охота!

— Эхъ, не добраться намъ до куропаточныхъ выводковъ! — вздохнулъ егерь. — Вѣдь третій день сбираемся.

— Доберемся. Вѣдь ужъ поѣхали, такъ какъ-же не добраться? — отвѣчалъ Василій Тихонычъ.

— Конечно-же доберемся, — прибавилъ Петръ Михайлычъ. — Скоро караулка-то, Амфилотей?

— А вотъ большой лѣсъ проѣдемъ — тутъ она и будетъ.

Проѣхали большой лѣсъ, начался мелкій олешникъ.

— Вонъ караулка стоитъ! — указывалъ егерь.

— Погоняй, Стаканъ! Погоняй! — сказалъ Петръ Михайлычъ, оживившись.

Телѣга запрыгала и черезъ пять минутъ остановилась около ветхой избушки. Изъ трубы избушки валилъ дымъ, у крылечка лаяла, привязанная на цѣпь, кудластая черная собака. Степанъ остановилъ лошадь. Петръ Михайлычъ первый вылѣзъ изъ телѣги и радостно закричалъ:

— Привалъ! Амфилотей! Доставай провизію.

Охотники располагались на бугоркѣ около лѣсной сторожки. Степанъ вытащилъ изъ телѣги рогожу и разостлалъ ее на травѣ около пня. Петръ Михайлычъ тотчасъ-же грузно опустился на нее и сталъ отвинчивать горлышко отъ охотничьей фляжки, дѣлая изъ нея стаканчикъ и торопилъ Василья Тихоныча, говоря:

— Лупи, Вася, скорѣй яичко на закуску, лупи.

Изъ сторожки вышелъ сторожъ Антропъ, пожилой приземистый мужикъ въ линючей ситцевой рубахѣ и безъ шапки. Онъ поклонился.

— Съ приваломъ, ваше здоровье, честь имѣю поздравить, — сказалъ онъ. — Можетъ быть самоварчикъ вашему здоровью потребуется, яишенку, такъ въ лучшемъ видѣ?

— Да неужто можно? — воскликнулъ Петръ Михайлычъ.

— Дичину моя баба даже изжаритъ, ежели при васъ есть дичина. Она въ Питерѣ въ старые годы у господъ въ кухаркахъ живала.

— Какая дичина, коли мы еще только на охоту пріѣхали, а вотъ яишенку вели сварганить.

— И самоваръ, и яишенку, и грибковъ поджарить можно. Бѣлые грибы есть на отличку…

— Петръ Михайлычъ, ваша милость, да вѣдь эдакъ засидимся, такъ ужъ какая-же потомъ будетъ охота, — сказалъ егерь. — Вотъ по стаканчику выпить, ничкомъ закусить и въ путь надо.

— На скору руку, мы на скору руку… Самовара намъ не надо. Что теплую сырость въ животѣ разводить! Грибовъ тоже не надо. А вотъ хорошенькую яишенку давай… Тепленькимъ пріятно закусить.

— Настасья! Господа пріѣхали! Жарь скорѣй господамъ яичницу! — крикнулъ сторожъ женѣ и, возвратясь къ охотникамъ, прибавилъ:- А васъ позвольте стаканчикомъ съ пріѣздомъ поздравить.

— Да неужто пьешь? — улыбнулся Петръ Михайлычъ.

— Господи Боже мой! Въ лѣсу живемъ, да чтобы не пить! Неужто на землю льемъ?

И заходили по рукамъ два мельхіоровые стаканчика, привезенные охотниками. Всѣ выпили. Петръ Михайлычъ жевалъ крутое яйцо и говорилъ:

— Вотъ водки-то, пожалуй, мы и мало съ собой захватили. Вѣдь насъ ужъ пять душъ теперь очутилось.

— Насчетъ водки, ваше здоровье, не безпокойтесь. У меня полъ-четверти къ Успеньеву дню на черникѣ настаивается. Поставили ее съ женой въ укромное мѣсто, чтобы и не смотрѣть на нее до праздника, а для вашего здоровья почнемъ, коли потребуется.

— Въ лѣсу и водка! Отлично. Ну, пей второй стаканчикъ, коли такъ. И мы выпьемъ по второму, чтобы не хромать, — сказалъ Петръ Михайлычъ, налилъ стаканчикъ и препроводилъ его себѣ въ ротъ,

— Петръ Михаилычъ, не накаливай! Ослабнешь передъ куропатками-то, — замѣтилъ ему Василій Тихонычъ.

— Поди ты! Теперь-то только у меня подкрѣпленіе чувствъ и выходитъ.

Егерь махнулъ рукой и отвернулся, пробормотавъ:

— Опять никакого толку съ куропатками не будетъ. Помилуйте, нуженъ вѣрный глазъ, а тутъ…

— Чудакъ-человѣкъ, да ежели ты хочешь знать, такъ у меня вѣрный-то глазъ только послѣ пятой рюмки дѣлается, — отвѣчалъ Петръ Михайлычъ. — На-ка, выпей.

— Я-то выпью, потому мнѣ не вредитъ. А вы вотъ лучше посмотрите-ка, который теперь часъ, да и положимъ пункту, сколько намъ времени здѣсь сидѣть.

— Что часъ! Счастливые часовъ не наблюдаютъ, а несчастные ихъ закладываютъ. Эдакое здѣсь мѣсто прелестное, благораствореніе воздуховъ, изобиліе грибовъ земныхъ, а мы будемъ часъ назначать! Сторожъ! Какъ тебя звать? — Антропомъ-съ.

— Вели-ка, братъ, Антропъ, женѣ и грибковъ зажарить. Выпьемте, братцы…

— Ваша милость! Что-жъ это такое! Неужто намъ здѣсь до полудня сидѣть! — воскликнулъ егерь.

— Да вѣдь въ полдень-то только самый адмиральскій часъ и настанетъ. Пей, Антропъ! выпьемъ, Вася!

Опять стаканчикъ заходилъ по рукамъ. Степанъ крутилъ головой отъ удовольствія и, улыбаясь, говорилъ:

— И что за чудесный купецъ у насъ этотъ Петръ Михайлычъ, такъ просто на удивленіе! Вѣдь вотъ сколько приходится всякихъ охотниковъ возить, а нѣтъ ему равнаго по добротѣ и веселости! Рѣдкость, а не охотникъ.

Появилась шипящая на сковородкѣ яичница. Снова выпивка. У Петра Михайлыча началъ заплетаться языкъ.

Егерь смотрѣлъ на него и тяжело вздыхалъ.

— Съ грибками-то, съ грибками-то только поторапливайся… — говорилъ Петръ Михайлычъ Антропу.

— Да ужъ баба и такъ шаромъ катается. Глазомъ не моргнете — грибы подадутъ. А вы вотъ что… Вы не желаете-ли солененькихъ? Грузди у меня соленые есть.

— Грузди? Свѣжіе грузди? Да вѣдь это одинъ восторгъ! Что-жъ ты раньше-то про нихъ не сказалъ. Тащи скорѣй грузди! Съ груздемъ по чапорушечкѣ! — ликовалъ Петръ Михайлычъ.

Антропъ принесъ глиняную чашку соленыхъ груздей и выпивка продолжалась. Петръ Михайлычъ попробовалъ для чего-то встать, но опять упалъ на рогожу. Ноги отказывались служить. Егерь снова махнулъ рукой и произнесъ:

— Конецъ охотѣ. Мертвое тѣло въ сборную избу повеземъ. Ахъ, Петръ Михайлычъ! Двѣ недѣли берегу ему куропатокъ — и вдругъ эдакое происшествіе!

— Амфилотей! Что ты тамъ бормочешь! Во фрунтъ! Сюда! — заговорилъ Петръ Михайлычъ.

Егерь отошелъ въ сторону.

Солнце поднималось все выше и выше. Запасъ водки въ двухъ охотничьихъ фляжкахъ изсякъ. Антропъ притащилъ четверть съ черничнымъ настоемъ. Появились наконецъ и жареные грибы. Ликованіе было общее. Василій Тихонычъ, отпробовавъ жареныхъ грибовъ, кричалъ:

— Да здѣсь въ лѣсу французскій ресторанъ! Совсѣмъ французскій ресторанъ! Смотри грибы-то состряпаны! Донону въ Петербургѣ только впору такъ подать. А эти соленые грузди! Въ Милютиныхъ лавкахъ такихъ груздей не найти.