Рыболовы - Николай Лейкин

Петръ Михайлычъ попробовалъ встать изъ-за стола, но покачнулся и ухватился за столъ.

— Какой вы теперь охотникъ! Вы лучше спать лягте и ужъ потомъ… — сказалъ докторъ.

— Бѣлкой дробину въ глазъ…

— Вотъ что бѣлкой-то да дробину, такъ это пожалуй…

— Амфилотей! Что-жъ ты сталъ! Тащи амуницію!

— Лучше, Петръ Михайлычъ, прилечь. Вѣдь говорилъ я вамъ, что съ утра не слѣдуетъ много съ бутылочкой бесѣдовать, да къ тому-же еще на старыя дрожжи.

— Молчать! Какъ ты смѣешь во мнѣ сомнѣваться! Дробиной въ глазъ!..

А между тѣмъ на задахъ огорода раздавались визгливые женскіе голоса. Изъ-за кустовъ выбѣжалъ мальчишка Ванюшка.

— Пожалуйте, дяденька, пятіалтынный! Аришку вамъ и двухъ другихъ дѣвокъ привелъ.

— Ахъ, ты, шельмецъ, шельмецъ! А я ужъ на охоту собрался, — отвѣчалъ Петръ Михайлычъ.

— Да вѣдь сами-же вы приказывали.

— Ну, дѣлать нечего. Надо двѣ-три пѣсни прослушать. Охота не уйдетъ, Карлъ Богданычъ или Богданъ Карлычъ!.. Погоди! Прослушаемъ русскія пѣсни прежде, коли ты русское чувство чувствуешь. Докажи, что ты русскій хлѣбъ ѣшь, потому русскій нѣмецъ…

— Пожалуй… — улыбнулся докторъ, присаживаясь на скамейку. — Но тогда я долженъ бутылку пива выпить. Это моя обычная порція послѣ завтрака.

— Пивка? — встрепенулся Степанъ. — Въ одинъ монументъ слетаю. Полдюжинки?

— Зачѣмъ полдюжины? Бутылку! — отвѣчалъ докторъ.

— Тащи полдюжины. И я выпью. Да нужно и дѣвокъ попотчивать, егерю дать… — перебилъ его Петръ Михайлычъ.

— Меня не забудьте, ваше боголюбію, — подсказалъ Степанъ.

— Да, да… Моему возницѣ Стакану тоже стаканъ. Вотъ деньги. Вели изъ кабака дюжину притащить! Теперь не выпьемъ, такъ на вечеръ останется.

Мужикъ схватилъ деньги и побѣжалъ съ огорода. Показались три деревенскія дѣвушки. Онѣ подходили и пѣли пѣсню.

— А, Ариша! Здорово, живая душа на костыляхъ, стрекоза въ серьгахъ!

— Здравствуйте, Петръ Михайлычъ, — поклонилась Петру Михайлычу красивая черноглазая дѣвушка въ зеленомъ шерстяномъ праздничномъ платьѣ и улыбнулась во всю ширину лица. — Съ работы по вашему приказанію ушла, только-бы вамъ угодить — вотъ какъ мы вашу милость цѣнимъ. — Стала я дома переодѣваться — мамка ругается! Страсть какъ ругала меня, а все изъ-за васъ.

— Молчи! Посеребрю!

— Ужъ развѣ, что посеребрите. А то, ей-ей, отъ работы оторвалась. Вѣдь сорокъ копѣекъ въ день…

— Цыцъ! Водки хотите?

— Не потребляемъ, сами знаете. Вотъ развѣ пивца.

— Сейчасъ пиво принесутъ. Пойте!

Дѣвушки запѣли. Докторъ сидѣлъ, закуривалъ новую сигару, улыбался и бормоталъ:

— И это называется охота! Гмъ…

Появилось пиво. Къ бражничанью Петра Михайлыча присоединились мужикъ Степанъ, егерь, три крестьянскія дѣвушки. Даже мальчишка Ванюшка — и тотъ просилъ себѣ стаканъ пива. Петръ Михайлычъ взъерошилъ ему волосы на головѣ, назвалъ «паршивцемъ», но пива далъ и приказалъ ему выпить его залпомъ, что тотъ и исполнилъ, похваставъ:

— Эка, невидаль пиво-то! Я стаканъ водки сразу выпить могу. Мы разъ съ Максимкой, съ сынишкой Василья Корявова, цѣлый двугривенный въ питейномъ пропили. Отъ господина охотника за сморчки деньги получили — и пропили. Я даже пьянъ былъ.

Докторъ покачалъ головой и сказалъ:

— Еще хвастаешься, дрянь эдакаяі И не выдралъ тебя отецъ за это?

— Зачѣмъ драть? Тятька самъ пьянъ былъ. Его тоже охотники напоили.

Дѣвушки голосили пѣсни. Петръ Михайлычъ хваталъ ихъ и сажалъ къ себѣ на колѣни. Онѣ вырывались. Докторъ тоже все еще не шелъ на охоту и сидѣлъ тутъ. Онъ хоть и сказалъ, что выпьетъ только свою положенную порцію, то-есть одну бутылку пива, но пилъ уже вторую. Мужикъ Степанъ разсказывалъ, что въ Гуляевѣ медвѣдь появился и задралъ телку.

— Медвѣдь? — встрепенулся докторъ и крикнулъ егерю: — Амфилотей! Такъ что-жъ ты? Надо его обойти. Ты знаешь, что я давно медвѣдя дожидаюсь, чтобъ свой медвѣжій охотничій аппаратъ испробовать.

Егерь махнулъ рукой.

— Пустое дѣло, Богданъ Карлычъ! — сказалъ онъ. — Никакого медвѣдя нѣтъ. Бабы брешутъ. Я ужъ ходилъ и смотрѣлъ телку. Просто ее чуточку собаки сторожа Кондратья въ лѣсу подрали. Забрела въ лѣсъ и подрали. И подрана-то самую малость.

— Толкуй! Толкуй! Староста гуляевскій этого медвѣдя видѣлъ, — стоялъ на своемъ Степанъ.

— Такъ староста видѣлъ медвѣдя-овсяника, на овсѣ его видѣлъ, а овсяникъ не станетъ телку драть.

— Какъ не станетъ? Въ лучшемъ видѣ задеретъ. Но ты мнѣ хоть овсяника приготовь для испробованія аппарата. Долженъ-же я когда-нибудь испробовать аппаратъ при господахъ охотникахъ. Аппаратъ удивительный. Я хочу на него даже привиллегію взять. Пожалуйста медвѣдя… Вѣдь тебѣ про медвѣдя не я одинъ говорилъ, тебѣ и другіе охотники говорили.

— А овсяники будутъ. Дайте только срокъ овесъ скосить. Какъ вотъ овсы скосятъ — тутъ у насъ овсяники и обозначатся. Придутъ они на скошенное мѣсто по старой памяти — я давай выть. А теперь какъ-же овсяника обходить? Овсы помнешь. За потраву надо платить.

— Но вѣдь медвѣдь-то все-таки мнетъ овсы. А убивъ его, мы даже сдѣлаемъ благодѣяніе владѣльцамъ овсовъ. Но, главное, мнѣ хочется аппаратъ свой испробовать.

— Господинъ докторъ! А какой это такой аппаратъ? — спросилъ Петръ Михайлычъ пьянымъ голосомъ.

— А такой, что даже пьяный человѣкъ при этомъ аппаратѣ можетъ одинъ на медвѣдя ходить, — отвѣтилъ докторъ и улыбнулся.

Петръ Михайлычъ принялъ слово «пьяный» на свой счетъ и обидѣлся.

— Что это такое? Критика? На мою личность критика? — спросилъ онъ, поднимаясь съ мѣста. — Нѣтъ, братъ, господинъ нѣмецъ, я этого не позволю! Я хоть и выпивши, но я двоихъ трезвыхъ нѣмцевъ за поясъ заткну. Я бѣлку одной дробиной въ глазъ… Пьяный!

Петръ Михайлычъ покачнулся, не удержался на ногахъ и грузно опустился опять на скамейку. Къ нему подскочилъ егерь и сталъ его уговаривать:

— Вы, Петръ Михайлычъ, не обижайтесь. Тутъ критики никакой нѣтъ. У Богдана Карлыча есть дѣйствительно аппаратъ супротивъ медвѣдя, такой аппаратъ, что ежели даже совсѣмъ пьянаго человѣка въ него посадитъ или неумѣющаго стрѣлять — и тотъ съ медвѣдемъ можетъ сладить.

— А я неумѣющій? Я стрѣлять не умѣю? Помнишь ты, въ прошломъ году осенью, какъ я дикаго гуся въ летъ?.. — хвастался Петръ Михайлычъ. — И въ лучшемъ видѣ онъ кувыркомъ, кувыркомъ Ахъ, онъ нѣмецъ!

Докторъ попятился.

— Да я, многоуважаемый Петръ Михайлычъ, не про васъ… Мой аппаратъ можетъ гарантировать отъ несчастнаго случая и самаго мѣткаго стрѣлка, самаго лучшаго охотника, ежели онъ промахнется по медвѣдю или только ранитъ его, такъ что медвѣдь пойдетъ на него. Ежели охотникъ сидитъ въ аппаратѣ — медвѣдь хоть-бы и подошелъ къ охотнику на два шага — ничего не можетъ подѣлать ему, — заговорилъ докторъ.

— Толкуй. Знаю я васъ! Я одной дробиной бѣлку въ глазъ, а онъ…

— Самый лучшій охотникъ можетъ промахнуться. Въ бѣлку не промахнется, а въ медвѣдя промахнется. Да и не промахнувшись… Ну, вы раните медвѣдя, онъ идетъ на васъ, обхватываетъ и начинаетъ васъ ломать. А при аппаратѣ онъ можетъ сколько угодно ломать васъ — и вы гарантированы, ничего онъ вамъ не подѣлаетъ. Царапины даже не оставитъ.

— Медвѣдь будетъ ломать охотника и царапины не оставитъ? Врешь, врешь! — махалъ руками Петръ Михайлычъ. — Ты думаешь, я пьянъ, ты думаешь, я не понимаю! Нѣтъ, шалишь!

— Да выслушайте прежде меня. Вѣдь вы аппарата не знаете, не имѣете объ немъ даже малѣйшаго понятія. А выслушаете я тогда поймете. Ну, давайте, чокнемся, выпьемъ пива и я вамъ разскажу объ аппаратѣ.

Докторъ подсѣлъ къ Петру Михайлычу.

— Выпить я всегда готовъ, — отвѣчалъ тотъ, — а только зачѣмъ критика на пьянаго человѣка? Зачѣмъ въ чужой огородъ камешки кидать? Иной и пьянъ да уменъ, стало быть два угодья въ немъ, — говорилъ, смягчаясь, Петръ Михайлычъ и чокнулся своимъ стаканомъ съ стаканомъ доктора.

— Ошибка съ моей стороны была та, что я сказалъ, что этотъ аппаратъ для пьянаго охотника. Аппаратъ этотъ самому трезвому охотнику гарантируетъ безопасность, ежели медвѣдь обхватитъ охотника. Вѣдь можетъ-же такой случай быть? Такіе случаи очень часто бываютъ. А аппаратъ мой вотъ изъ чего состоитъ. Это большой желѣзный ящикъ въ ростъ и толщину человѣка. Ящикъ окрашенъ подъ цвѣтъ березовой коры. Сверху ящика крышка на шалнерахъ, Ожидая медвѣдя, вы влѣзаете въ ящикъ и стоите въ немъ съ заряженнымъ ружьемъ. Поняли?

— Пей!

— Ну, вотъ и отлично, что поняли. Медвѣдь показывается, онъ передъ вами. Вы стрѣляете въ него и только раните его.

— Зачѣмъ-же только ранить? Я убью его наповалъ.

— Ахъ, Боже мой! Да вѣдь можетъ-же промахъ случиться! Раненый медвѣдь идетъ на васъ. Вы мгновенно садитесь на скамеечку, находящуюся въ ящикѣ и, какъ только сѣли, крышка ящика автоматически захлопывается у васъ надъ головой. Передъ медвѣдемъ ужъ не охотникъ, а большой березовый пень, въ которомъ находится этотъ охотникъ. Медвѣдь понюхаетъ этотъ пень и отойдетъ отъ него прочь, а вы тѣмъ временемъ будете стрѣлять въ медвѣдя изъ револьвера, потому что въ ящикѣ есть маленькія отверстія. Вы видите изъ нихъ медвѣдя и стрѣляете въ него, стрѣляете шесть разъ, ежели вамъ угодно.