Братья - Юрий Градинаров

– Чем выше, тем больше комаров сядет, – засмеялся Хвостов. – А деготь летом в тундре – дело не последнее. Дайте и нам этой слякоти. В тундре мошка бесноватей, чем в селе. А ну-ка, Тубяку, собаку намажь.

Отъезжающие не жалели мази, тщательно втирая в кожу.

– Ее духу хватает часа на четыре. Потом комар снова блаженствует, а мошка залазит в любую щель в одежде. Катюша, перевяжи мне рукава! – позвал Киприян Михайлович. – А ты, Александр Петрович, не в Енисейске. Застегнись на все пуговицы, а воротник затяни веревками. Пусть душно, но от мошки спасение.

Катерина вытянула книзу рукава мужниной куртки, свела вплотную манжеты, проверила, не осталось ли лазеек для мошки, и, будто невзначай, скользнула по руке Киприяна Михайловича. На миг взгляды встретились. Этого было достаточно, чтобы понять друг друга. На их лица легла грусть.

Сотников, чтобы отвлечься, обратился к Кривошапкину:

– Михаил Фомич, сходите до Бреховских островов. Посмотрите, как живут сезонники. Там и юраков[22] много. А сегодня попаритесь со Зверевым и отцом Даниилом. – Ты, Катенька, накажи Акиму, чтобы тот баньку истопил да венички березовые замочил.

– Да, попариться не мешает! – поддержал Михаил Фомич. – На пароходе парилки нет. Тут Александру Петровичу надо подумать.

Кытманов засмеялся.

– Сейчас в деле проект судна дальнего плавания «Утренняя заря». Там будут отдельные каюты для комсостава. И душевая. Я же не зря говорил, чем выше человек, тем дальше видит. Я на этой «Заре» пройду по разводьям от Енисейска до Мурманска, минуя льды. Причем без дополнительной бункеровки.

– Ну ты, Александр Петрович, размахнулся! – не поверил туруханский начальник. – Такие пароходы, наверное, появятся только к концу века. Попробуй – пройди льды! Сколько парусников ушло на дно!

– Наука пока отстает. Океан Ледовый никто толком не изучает. Считают бессмыслицей. А когда будем знать направление движения льдов, появление разводий, тогда и пароходом лавировать станем. Кытманов, друга мои, слов на ветер не бросает. Мы утрем нос Европам. Именно мы – сибиряки!

– Да! – словно спохватился Киприян Михайлович. – С твоего позволения, пусть капитан покажет людям машину и прокатит по Енисею. Даже Герасимов просился с детьми.

– Лады, Киприян Михайлович! Михаил Фомич передаст просьбу капитану.

У причала дымил пароход. Шла разгрузка «Енисея» и барж. Грузители, словно муравьи, цепочкой сноровисто сновали по сходням с мешками, тюками, ящиками. На берегу сначала штабелевали, затем грузили в одноколесные тачки и по деревянному настилу катили на угор к лабазам.

– Ты, Киприян Михайлович, так скоро людей загонишь, а разгружают медленно. Работа непосильная. Я скоро поставлю на пароходы лебедки. Тогда трюмы легче освобождать будет. А тебе надо строить деревянную эстакаду и ручной конвейер. Видел, как в Енисейске, на пристани. Тогда все и пойдет с причала до самого лабаза. А так катали падают.

– У меня руки не доходят. Если уголь будет, без конвейера не обойдешься. Годка через три построю эстакаду. На Алтае и закажу конвейер.

– Тогда у тебя и суда меньше будут простаивать. Это копейку сбережет.

Киприян Михайлович согласно кивнул и посмотрел на хронометр.

– Ну ладно, по-моему все уложили. Пора трогать. Митрий, выводи оленей.

Сотников и Кытманов шли рядом с нартами, пока не минули Мало-Дудинское и двинулись вдоль правого берега реки Дудинки. Хвостов сидел на передней сайке[23] и тыкал хореем оленей. Рядом с ним на иряке лежала собака Мунси. Ее шерсть лоснилась на солнце от дегтя. На последней нарте трубкой попыхивал Тубяку.

Идти становилось труднее и труднее. Ноги увязали в хляби. Небольшие островки суши, даже кочки, покрытые мхом, лишайником, пушицей, с надеждой притягивали путников. Ведь кочка все-таки – не хлябь. У грузного Кытманова испарина опустилась с плеч до пояса, превращаясь в капли смешанного с дегтем пота. Он со злостью раз за разом поднимал накомарник, чтобы схватить ртом глоток свежего и прохладного воздуха да остудить потное лицо.

Хвостов остановил упряжку.

– Михалыч! Пора садиться, быстрее пойдем. Ягель[24] хороший под ногами. Олень бежать хочет от паутов.

Сотников поудобней усадил на нарты Кытманова, на третьи сел сам, поджав по-тунгусски ногу под себя. Хвостов еще раз обошел упряжки, посмотрел, не растряслась ли поклажа, не избиты ли копыта у оленей.

– Поехали! – крикнул Мотюмяку и развернул свою сайку вдоль реки. – Теперь до самой переправы.

Слышно, как в скрытых ивняком озерах галдят утки, пронзительно вопят гагары, тревожно кричат чайки, в камнях пищат свищухи. В небе парят канюки, выслеживая полевок[25]. Тундра живет своей жизнью. Пять упряжек идут по тундре, почти не нарушая гармонию ее бытия. Олени местами бегут резво, почуяв под копытами ягель. Сотников иногда окликает Кытманова, если замечает что-то интересное.

Взлетела стая куропаток, чуть не зацепив седоков крыльями. «Не боятся, чертята. Ждут, пока олени заденут. Тогда взмоют», – сделал вывод Александр Петрович. А куропатки, опоясав круг, почти коснулись крыльями ивняка и возвратились на прежнее место.

– Хитра птица! – крикнул он Сотникову.

– Видно, травку там надыбали вкуснее, чем где-либо, – пояснил купец Кытманову. – А может, червей разгребли.

Александр Петрович достал из чехла бинокль. Метнулся взглядом по сопкам, покрытым темно-зеленым кустарником, по закрывающемуся тучами горизонту, потом по оленьим рогам своей упряжки, спине Хвостова и застыл в распадке, где на клоке снега стоял на задних лапах зверек.

– Киприян Михайлович, взгляни вправо, на снежок. То ли лиса, то ли песец? – крикнул Кытманов и снова припал к окулярам.

– Песец! – подтвердил Сотников. – Учуял нас, вот и вытянул шею вверх, чтобы удостовериться. Хитрый, как лис!

Олени фыркали, на губах появилась пена, шерсть на спинах завлажнела. Хвостов оглянулся и увидел озадаченный взгляд купца.

– Рано, Михалыч. Переели перед дорогой. Вот пена и пошла. Скоро брод. Там и отдохнут.

Часа через два прямо на пути оказалась широкая и бурная река.

– Надо маленько вверх пройти. Там мельче и уже. – Хвостов соскочил с санки. – Это у Гнилого Камня. Я ходил тут много раз. Оленей выпрягу, переведу, а потом иряки перенесем. Вода мала, бродни высокие.

Сотников и Кытманов сошли с нарт. Хотелось поразмять тело, расходить упревшие ноги. Шли берегом реки, обходя пышные кустарники ивняка и почти в олений рост валуны. Мошка нагло лезла под одежду чуя запах человеческого тела. Сотников на ходу достал из рюкзака мазь и передал Кытманову: