История борделей с древнейших времен - Зигмунд Кинси

Эта любовь в грязи, с риском подхватить заразу, тем не менее бесконечно притягательней для многих римлян, чем любовь их благонравных супруг и матерей их детей. Тем более что за деньги можно позволить себе и чисто вымытую и надушенную куртизанку, в шелковой тунике. Поэт Гораций в своих сатирах представляет нам молодых развратников, рассуждающих, с кем лучше иметь дело: с матронами или с куртизанками.

Так, у Мальтина туника отвсюду висит и тащится;

Ну а другой поднимает ее до пупка. От Руфилла

Пахнет духами; Гаргоний же козлищем грязным воняет.

Нет середины. Одни только тех хотят женщин касаться,

Сто́лы которых обшиты оборкой, до пят доходящей;

Тот же, напротив, – лишь тех, что стоят под воняющим сводом.

Мужа известного раз из-под свода идущим увидя,

Молвил божественно-мудрый Катон: «Твоей доблести – слава!

Ибо, надует когда затаенная похоть им жилы,

Юношам лучше сюда спускаться, хватать не пытаясь

Женщин замужних». – «Такой я хвалы ни за что не хотел бы», —

Молвит под белой лишь сто́лой ценящий красу Купиэнний.

Выслушать стоит вам, тем, что успеха в делах не желают,

Бабникам, – сколько страдать приходится им повсеместно:

Как наслаждение им – отравлено горем обильным —

Редко дается, ценой сплошь и рядом опасностей тяжких.

С крыши тот сбросился вниз головою, другого кнутами

Насмерть засекли; а тот, убегая, разбойников шайке

В руки попал; а другой поплатился деньгами за похоть;

Слугами этот облит. Был раз и такой даже случай,

Что, волокиту схватив, совершенно его оскопили

Острым ножом. «Поделом!» – говорили все, Гальба же спорил.

В классе втором сей товар безопасней, конечно, гораздо —

Вольноотпущенниц я разумею, которых Саллюстий

Любит безумно, не меньше, чем истый блудник. Но ведь он же,

Если бы в меру желал быть добрым и щедрым, насколько

Средства и разум велят и насколько ему то пристойно

Быть тороватым, давал бы он вдоволь, себе разоренья

Сам не чиня и позора. Но тешит себя он одним лишь,

Любит и хвалит одно: «Ни одной не касаюсь матроны».

Так же недавно Марсей, любовник Оригины славной:

Отчую землю и дом актерке он отдал в подарок,

Хвастая: «Я не имел с чужими ведь женами дела».

Но и с актерками жил и с блудницами он, а ведь этим

Больше, чем средствам, ущерб причиняется чести. Неужто

Надо отдельных особ избегать, не заботясь избегнуть

Зла, приносящего вред? Утратить ли доброе имя

Иль состоянье отца промотать – одинаково дурно.

Разница есть ли, когда ты с матроной грешишь иль с блудницей?

Биллий (по Фавсте он стал зятем Суллы) несчастный, прельстившись

Именем только, понес наказаний довольно и даже

Больше того: был избит кулаками он, ранен железом,

Выгнан за дверь был, когда Лонгарен находился в покоях.

Если бы, эту печаль его видя, к нему обратился

Некто с вопросом таким: «Чего тебе надобно? Разве

Пылом когда ты объят, то тебе любовницу надо

В сто́лу одетую дать, от великого консула родом?» —

Что он ответил бы? «Дочь ведь отца она знатной породы!»

Сколь же нас лучшему учит природа, вот с этим воюя,

Средств изобильем сильна, – если только ты хочешь с расчетом

Жизнь устроять, различая, чего домогаться ты должен

Или чего избегать. Все равно тебе, что ли, страдаешь

Ты по своей ли вине иль случайно? Поэтому, чтобы

После не каяться, брось за матронами гнаться: ведь так лишь

Горя скорее испить, чем сорвать удовольствие можно.

Право, у женщины той, что блестит в жемчугах и смарагдах

(Как ни любуйся, Керинф!), не бывают ведь бедра нежнее,

Ноги стройней; у блудниц они часто бывают красивей.

Кроме того, свой товар без прикрас они носят; открыто,

Что на продажу идет, выставляют; совсем не кичатся

Тем, что красиво у них, и плохого они не скрывают.

Есть у богатых обычай коней покупать лишь прикрытых,

Чтобы, зевая на круп, как нередко бывает, красивый, —

Пусть и на жидких ногах, – покупатель в обман не попал бы:

Зад, мол, хорош, голова коротка у ней, шея крутая.

Правы они – вот и ты не гляди на красивое в теле

Глазом Линкея; равно не слепее известной Гипсеи

Ты на уродства взирай – «О ручки, о ножки!..» Но с задом

Тощим, носастая, с тальей короткой, с большою ступнею…

Кроме лица, ничего у матроны никак не увидишь:

Если не Катия – все ниспадающим платьем закрыто.

Если к запретному ты, к окруженному валом стремишься

(Это тебя ведь ярит), повстречаешь препятствий ты много:

Стража, носильщики вкруг, раздувальщик огня, приживалки;

Спущена сто́ла до пят, и покрыто все мантией сверху —

Многое ясно предстать пред тобою мешает предмету.

Все наяву у другой: можешь видеть сквозь косские ткани,

Словно нагую; не тоще ль бедро, не уродливы ль ноги;

Глазом измеришь весь стан. Или ты предпочтешь, чтоб засады

Строили против тебя или плату вперед вырывали,

Раньше, чем видел товар ты? Охотник поет, как за зайцем

Вслед по глубокому снегу он мчится, а если лежит он —

Трогать не хочет; припев же: «Любовь моя также несется

Мимо того, что лежит предо мной, а бегущее ловит».

Этою песенкой ты надеешься, что ли, из сердца

Страсти волненья, печаль и заботы тяжелые вырвать?

Иль не полезней узнать, какие преграды природа

Всяческим ставит страстям? в чем легко, в чем, страдая, лишенья

Терпит она? отличать от того, что существенно, призрак?

Разве, коль жажда тебе жжет глотку, ты лишь к золотому

Кубку стремишься? Голодный, всего, кроме ромба, павлина,

Будешь гнушаться? Когда же ты весь разгорелся, и, если

Есть под рукою рабыня иль отрок, на коих тотчас же

Можешь напасть, предпочтешь ты ужели от похоти лопнуть?

Я не таков: я люблю, что недорого лишь и доступно.

Ту, что «Поздней» говорит, «Маловато», «Коль муж уберется», —

К евнухам шлет Филодем, для себя же он лучше желает

Ту, что по зову идет за малую плату, не медля;

Лишь бы цветуща, стройна, изящна была, не стараясь

Выше казаться, белей, чем природа ее одарила.

Если прижмется ко мне и крепко обнимет руками,

Илия то для меня иль Эгерия; имя любое

Дам, не боясь, как бы муж из деревни в ночь не вернулся,

Дверь не взломали б, чтоб пес не залаял, и, шумом встревожен,

Вдруг не наполнился б криком весь дом; побледнев, не вскочила б

С ложа жена, не кричала б участница: «Горе мне, бедной!» —

За ноги эта страшась, за приданое – та, за себя – я.

Без подпояски бежать и босыми ногами придется,

Чтоб не платиться деньгами, спиной, наконец же, и честью.

Горе – попасться: я то докажу, хоть бы Фабий судья был.

Гораций же насмешливо предостерегает поклонников женской красоты от безумств любви.

Если старик забавляется детской игрой в чет и нечет,

Или на палочке ездит верхом, или домики строит,

Или мышей запрягает в колясочку, – он сумасшедший!

Ну а если рассудок докажет тебе, что влюбленный

Больше ребенок, чем он? – Что валяться в песке, как мальчишка,

Что в ногах у красавицы выть; не одно ли и то же?..

Можешь ли ты, например, поступить Полемону подобно?

Бросишь ли признаки страсти, все эти запястья, подвязки,

Эти венки, как бросил их он, вином упоенный,

Только услышал случайно философа слово, который

В школе своей натощак проповедывал юношам мудрость!

Дай рассерженному мальчику яблоко: он не захочет.

«На, мой голубчик, возьми!» – Не берет! – Не давай: он попросит!

Так и влюбленный. – Выгнанный вон, перед дверью любезной

Он рассуждает: войти или нет? – А тотчас вошел бы.

Если б она не звала. – «Сама, говорит, умоляет;

Лучше нейти, и разом конец положить всем мученьям!

Выгнала; что же и звать! Не пойду, хоть проси с униженьем!»

Столь же разумный слуга, между тем, говорит господину:

«Что не подходит под правила мудрости или расчета,

То в равновесие как привести? – В любви то и худо:

В ней – то война, то последует мир. – Но кто захотел бы

Сделать то постоянным, что переменно, как ветер,

Или как случай – это все то же, как если б он вздумал

Жить как безумный и вместе по точным законам рассудка!»

Kак? – когда ты, гадая, зернышки яблок бросаешь,

И так рад, что попал в потолок, неужель ты в рассудке?..

Как? когда ты, беззубый, лепечешь в любви уверенья,

То умнее ль ребенка, который домики строит?

Вспомним и кровь и железо, которыми тушат сей пламень;

Вспомним Мария: он, заколовши несчастную Геллу,

Бросился сам со скалы и погиб; не безумец ли был он?

Если же это безумие ты назовешь преступленьем,

В сущности, будет все то же; различие только в названье!

Но матроны тоже хотят страсти и вожделения, им надоело быть примерными женами, проводящими свои дни в атрии за прялкой. Они начинают искать любви в тех местах, где порядочной женщине нечего делать. Вот как описывает вкусы своей госпожи служанка в романе Петрония «Сатирикон».