Иван Николаевич Крамской. Религиозная драма художника - Владимир Николаевич Катасонов

Часть IV

Портреты

Не отвержи меня от Лица Твоего…

Пс. 50

Философия портрета

Крамской дал своей картине «дерзкое» название «Христос в пустыне», но в то же самое время утверждал: «Это не Христос»[122]… Другими словами, художник в каком-то смысле знает Христа. Это и неудивительно: Крамской был крещен и воспитан в православии, писал иконы на заказ, участвовал в росписи Храма Христа Спасителя в Москве[123]. Независимо от сложившихся у него со временем под влиянием чтения и собственных размышлений богословских представлений, далеких от православия, Крамской обладал неким интуитивным пониманием или чувством Христа, и именно благодаря этой интуиции он и говорит о картине: это не Христос. Важно отметить, что в иконографической традиции, несмотря на многообразие христологических сюжетов: и Рождество, и Распятие, и Воскресение, и Преображение, и др., – самыми проникновенными, самыми «диалогичными» являются, наверное, изображения Лика Христова, столь трудного для воссоздания. Да и сам Лик этот, как повествует церковное предание, впервые был дан человечеству чудесным образом, в виде Нерукотворного образа. Христос церковной традиции есть, конечно, Богочеловек, но непосредственно, явленно, изобразительно Он есть не тело, не фигура, а прежде всего Лицо, Лик[124]…

Голова Христа. Эскиз к картине «Христос в пустыне». 1872 г.

Жизненная и художническая судьба Крамского сложилась так, что ему приходилось писать много портретов. Еще в юные годы, работая ретушером у странствующего фотографа Я. П. Данилевского, он начинал постигать азы портретного искусства. После выхода из Академии художеств, когда он женился, портреты на заказ стали почти основным финансовым источником существования семьи. И в дальнейшим, имея шестерых детей, Крамской должен был всегда напряженно работать для обеспечения семьи, и доход, в основном, доставляли портреты. Конечно, не всегда это была рутинная работа. Со временем, особенно когда П. М. Третьяков начал доставлять Ивану Николаевичу заказы для своей галереи, когда Крамского стали приглашать рисовать членов царской фамилии, художник понял, что сама история призывает его быть свидетелем времени. Он создал немало замечательных произведений в жанре портрета. Однако, наряду с этим, у Крамского были планы создания других картин, и в особенности годами откладываемая «Радуйся, Царь Иудейский». Этот столь долго вынашиваемый замысел занозой тревожил совесть художника. И, тем не менее, Крамской большую часть своего времени и таланта отдавал именно портретной живописи.

В этом смысле сама художническая деятельность Крамского заставляла его как можно глубже вглядываться в человека. Художник создал свою собственную манеру в портретной живописи, особую методологию подхода к изображению человека. Он стремился уйти как от идеализации, свойственной XVIII столетию, так и от натурализма, которым грешили многие его современники.

Крамской выступает для нас мастером глубокого психологизма, старающимся через портрет вскрыть определяющие характеристики человека. С середины XIX века в сферу искусства вошла фотография – некоторое время она даже конкурировала с портретной живописью. Одновременно на живопись значительное давление стали оказывать идеи позитивизма: фотография, де, «ближе к правде жизни», показывает все «так, как есть на самом деле». Но чуткие души истинных художников быстро освободились от этого соблазна. Крамскому несомненно были близки слова любимого им Гоголя, который в своем «Портрете» так описывал совершенное произведение живописи: «Властительней всего была видна сила созданья, уже заключенная в душе самого художника. Последний предмет в картине был им проникнут; во всем постигнут закон и внутренняя сила. Везде уловлена была эта плывучая округлость линий, заключенная в природе, которую видит только один глаз художника-создателя и которая выходит углами у копииста. Видно было, что все извлеченное из внешнего мира художник заключил сперва себе в душу и уже оттуда, из душевного родника, устремил его одной согласной, торжественной песнью. И стало ясно даже непосвященным, какая неизмеримая пропасть существует между созданьем и простой копией с природы»[125]. Достоевский писал об отличии фотографии от портрета: «Фотографические снимки чрезвычайно редко выходят похожими, и это понятно: сам оригинал, то есть каждый из нас, чрезвычайно редко бывает похож сам на себя. В редкие только мгновения человеческое лицо выражает главную черту свою, свою самую характерную мысль. Художник изучает лицо и угадывает эту главную мысль лица, хотя бы в тот момент, в который он списывает, и не было ее вовсе в лице. Фотография же застает человека как есть…»[126]

И. Крамской. Портрет Т. Г. Шевченко

Крамской сумел все это осознать еще в годы странствований в качестве ретушера, осознать весь «блеск и нищету» искусства светописных портретов[127], как это называлось тогда. Но нельзя было проигнорировать то, что фотография поставила перед портретной живописью новые проблемы. Художник-портретист теперь должен был суметь показать преимущество портрета перед «механической» фотографией. Крамской ценил фотографию на своем месте: просил друзей присылать ему фотографии картин, недоступных ему, различных мест, необходимых ему для работы.

И. Крамской. Портрет С. Т. Аксакова

Некоторые свои портреты он писал также с фотографии (например, портреты Т. Г. Шевченко, С. Т. Аксакова, А. С. Грибоедова). Портреты Крамского обычно бедны колоритом, они в основном монохромны; в ранние годы он много писал в технике «соуса» – смеси порошка сажи и растительного масла. Некоторые исследователи считают это как раз влиянием фотографии[128]. Однако главным для Крамского в искусстве портрета было все-таки стремление схватить и выразить «главную черту» человека, его самую «характерную мысль».

И. Крамской. Портрет А. С. Грибоедова

Крамской высказывался о портретной живописи неоднократно. Вынужденный зарабатывать на жизнь творчеством, – а большей частью этого были как раз портреты на заказ, – художник нередко жаловался на то, что у него не хватает времени и сил для реализации собственных замыслов. Некоторые письма 80-х годов удивительны своей откровенностью. «Я портретов, в сущности,