Дорога цвета собаки - Наталья Гвелесиани

Когда Годар открыл, Серебристый витязь, через которого он передал поднос, наигранно улыбнувшись, сообщил и спросил одновременно:

— Я выпонил вашу просьбу. Госпожа Джейн беспокоится, не плохо ли вам, господин Годар, не обидела ли она вас чем-либо?

— Мне хорошо, — резко сказал Годар и, выдвинув Серебристого витязя грудью из дверного проема, вернулся в зал и занял свой стул.

Джейн, удивленно всплескивая руками, находилась в компании двух витязей-великанов. Стивен обильно жестикулировал в кругу остальных дам. Аризонский же, прислонившись плечом к стене, вдумчиво, с интересом слушал торопливую речь Желтого витязя, который иллюстрироал ее, чертя пальцем по воздуху в сантиметре от стены.

— Вы, как скульптор, могли бы поставить дело на профессиональную основу, — услышал Годар фразу, произнесенную Желтым витязем громче, чем следовало.

— Ну, уж какой из меня скульптор! — засмеялся Мартин. Я всего лишь окончил детскую художественную школу по классу лепки. В одном вы правы — тут нужен свежий взгляд.

Свечи сгорели на три четверти, что предвещало свободу от ночи. Потемнели и уменьшились световые колпаки. Годар засмотрелся на пламя одной накренившейся свечи. На его глазах она догорела почти до основания, и пламя, зацепившееся за остаток фитиля, стало необычно ярким, неровным. Он подумал о том, что это уже вторая бессонная ночь. Если удалиться в спальную комнату сейчас, часовой отдых ничего не даст. Стрелки уже близились к пяти. Тем более, что сна не было ни в одном глазу — их застилала пелена из завесившего комнату пламени. Все это сгорит, если не потушить свечу. Можно плеснуть в нее вина — благо, невыпитых бутылок больше, чем пустых. Но спирт только подхлестнет. Тут больше подходит лимонад. Кажется, он апельсиновый. А свежая кожура апельсина не горит — это точно.

Пламя тронуло плечо. Он равнодушно, искоса посмотрел на то, как сопротивляется огню несгораемая лента, как непроницаемо покрывает мундир, отчего пламя сдается и превращается в дым…

— Устали, Годар? — дошел до него знакомый голос.

Годар очнулся от дремоты. Рядом сидел Аризонский, положив ему на плечо ладонь. По другую руку от Мартина примостился Желтый витязь и поглядывал на Годара ласково-выжидательно.

— Не более, чем остальные, — бодро сказал Годар.

— Тогда нам нужен ваш совет.

— Вам? — спросил в упор Годар, посмотрев на молчавшего витязя.

— Познакомьтесь — это Джим, — продолжал Мартин. — Он предлагает интересную идею и готов оплатить расходы на ее воплощение. Расскажите вы, Джим.

Мартин был возбужден, как ребенок. Пока Джим собирался с мыслями, он восторженно сообщил:

— Знаете, Годар, товарищ предлагает установить в Скире статую, символизирующую судьбу Суэнии, ее предназначение. Для этого нужна подсказка, образ… Мы должны понять самих себя…

— Где предполагается установить памятник — на городском кладбище? — перебил Годар, обращаясь к Джиму.

— Ну, зачем же так плохо о нас думать, — укоризненно заметил Джим, продолжая ласково жмуриться.

— Белый витязь неправильно нас понял, — поспешил заверить Мартин, обращаясь к одному Годару, — Я, наверное, плохо объяснил. Это из-за того, что, работая в художественной школе с глиной, я часто искал именно этот образ… Мне и тогда думалось — если установить на Дворцовой площади статую, каждый невольно задумается и поймет сам себя. Если бы только я знал, о чем следует думать!.. Нужен взгляд человека со стороны. Как вы думаете, Годар, зачем мы здесь, в этом оторванном от цивилизации мире?

— Для этого надо знать историю края. А в библиотеке мне предложили лишь сборник преданий.

— Искусство родилось из мифа, — блеснул эрудицией Джим.

— Это одна из версий, — сухо заметил Годар, — как я понял, произведение должно быть далеким от реализма.

— Скульптура должна отражать метафизическую реальность, — Джим не оставлял ровного, вежливого тона, между тем, как Мартин замолчал, и разговор продолжался без его участия. — Вы можете высказать, если пожелаете, свои соображения, замечания и даже пожелания. Если ваше, равно, как и любое другое представление, оформленное в художественную идею, покажется дельным, господин Аризонский возьмет на себя труд выхлопотать разрешение на ее реализацию. Это уже обговорено, не так ли, господин Мартин?

— Не надо обо мне беспокоиться! — взвинченно сказал Годар.

— Беспокоятся о судьбе государства, — заметил Джим иронично.

«Ах ты, черт! Лизоблюды, воры, интриганы!» — подумал Годар с горькой, злой радостью от того, что все это написано у него на лице, и подлец, конечно же, вычислит себя и узнает, Ничего не поймет только жертва скирских интриг.

Жертвой он считал Мартина!

Желтый витязь Джим состоял в третьей шеренге стен, что окружали Аризонского во время танца, ощупывая карманы Зеленого рыцаря через вторые руки.

Пусть его поведение выглядит неэтичным или неэстетичным — он не станет разбираться в оттенках синонимов, а возьмет и укажет пальцем. Даже если не поймал за руку.

Годар не сразу заметил, что отвечает в своем воображаемом объяснениии с Мартином на изречения шута Нора, которые запомнил накануне на террасе Аризонского. А когда заметил, превел словесный поединок с Джимом в область иллюстрации собственных соображений о том, какой должна быть дружба.

— Думаю, следует установить не статую, а скульптурный комплекс. В таких случаях в европейских странах устраивают конкурс на лучший проект. Метафизическое небо целого народа не штурмуют в одиночку. Мастера должны не конкурировать, а дополнять друг друга. Скульптурный комплекс может состоять из работ многих мастеров, объединенных общей идеей. И, если уж разговор зашел в кругу сотенных командиров, каждый из которых разносторонне образован, возьмем лист бумаги и набросаем эскиз, но так, чтобы каждый внес в него свой штрих и ни одна черточка не противоречила бы другой.

Желтый витязь возразил вполне искренне, выпустив из внимания все свои цели, как прямые, так и попутные:

— Но ведь у каждого — свой стиль. У офицеров разные художественные способности. В итоге получится эклектическая несуразица. Это — утопия.

— Подлинное коллективное творчество исключает эклектику. Надо суметь так дополнить друг друга, чтобы соьственный голос растворился в душе творения.

— Это все равно, что сорвать с нас шелковые ленты, — убежденно возразил Джим. — Это — фальшивое единство. Я не хотел бы видеть в своем городе подобные творения.

Такой Джим Годару немного понравился. Затеяв спор для ушей Мартина, Годар не предполагал, что скажет в следующую минуту. Желая обнажить желание Желтого витязя прникнуть через его, Годара, помыслы в планы Аризонского, чтобы, выявив между помыслами и планами некуб химерическую связь, дергать затем за веревочки, он невольно приоткрыл сердце собеседника и увидел в нем нечто неподдельное. Любовь к Суэнии — это первое, что бросилось ему в глаза. Правда, любовь была насквозь эгоистичной.