Каменные скрижали - Войцех Жукровский

— Сойдите вниз, — снова подошел к ним сторож, — здесь может быть опасно.

Землю сверху уже не видно было, внизу тучами несся красно-бурый песок, заслоняя деревья.

— Все же давай его послушаемся, — сказал Тереи. — Тут уже находиться неприятно. У меня глаза полны песка.

— Хорошо. И прости меня за то, что я вернулась к этим старым своим делам. Ты, вероятно, подумал: истеричка. Время все лечит, а жизнь и так коротка. Не стоит отказываться от нее. Нужно иметь мужество дожить до конца. Во всяком случае, так я думаю сейчас.

Сторож боролся с дверью, которую не давал закрыть ветер, он с трудом справился с задвижкой.

Они стояли в темноте рядом, свет фонаря белым пятном скользил по стене.

— Почему ты не вышла замуж? — неожиданно спросил Тереи. — Ты красивая, образованная, и к тому же у тебя есть деньги.

— Они дают мне независимость. Мне не нужно работать. Я занимаюсь своим делом, потому что хочу быть полезной.

— Это мне ничего не объясняет, — упорствовал он, взял ее под руку. Внутри башни выл ветер и через бойницы швырял клубы пыли.

— Я не чувствую пока страха, когда говорю: я одинока. Выйти за кого-то замуж… На это всегда есть время. Пойми, я еще не отказалась от надежды полюбить.

— Я тебя не заставляю исповедоваться, — попытался оправдаться он.

— Я говорю только то, что сама хочу сказать. С тобой можно дружить. Ты не спешишь удовлетворить свои желания. Ты разочарован, что не спал еще со мной? Вижу, ты отдаешь себе отчет в том, что мой первый мужчина не был единственным, после него было еще несколько, таких же не имеющих значения, — тут она нашла более точное определение, — недостойных того, чтобы я о них помнила. Я достаточно рано успела заметить, что хотя и не трудно менять мужчин, но вряд ли я себя чувствовала бы счастливой, даже если бы была довольна на следующий день. Говорю искренне, как есть на самом деле, чтобы не испортить наших дружеских отношений.

Они, молча, начали спускаться по лестнице. Иштван видел ее стройные ноги, освещенные фонариком сторожа, коридор спиралью пронизывал толстые стены башни, бесконечные повороты вызывали головокружение.

— Надеюсь, ты не чувствуешь себя обиженным моей откровенностью? — спросила Маргит запыхавшимся голосом, когда они остановились внизу.

— Ты удивила меня своей смелостью. Женщины не говорят о таких вещах. Во всяком случае, я ничего подобного не слышал.

— Может, ты еще не встретил женщину? — засмеялась Маргит в темноте. — А был знаком лишь с теми, кто помогал тебе заснуть?

Ураган врывался в тесный коридор, как в трубу. Сухой и горячий воздух имел привкус меди. Повернувшись спиной к выходу и положив голову на колени, которые он обнял руками, безразлично сидел старик-нищий. Ветер трепал его волосы, посыпал голые плечи травой.

Иштван с беспокойством подумал о машине. Прищурив глаза, он выглянул на улицу. Автомобиль стоял невдалеке, как верный конь, казалось, он легонько дрожит от бешеного топота затянувшейся бури. «Даже если не удастся уехать» — подумал Тереи, — «там, на удобных сиденьях, будет легче переждать, пока не утихнет ураган».

Он подбежал к машине, открыл ключом дверцу, которая тут же сильно ударила его. Пришлось с ней повозиться, прежде чем Маргит забралась внутрь и ему самому удалось сесть рядом.

— Вокруг нас мчатся тучи. Такое впечатление, будто мы сидим в кабине самолета, — он поднял стекло, через которое проникала пыль.

В стремительном потоке песка они увидели зеленого попугайчика с раскрытыми крыльями, которого ветер нес, выламывая длинные маховые перья.

 — Бедная птица.

— Бедные люди, — возразил он. — Подумай о домах, которые разнесет буря, сорванных листах кровельного железа, связках тростника. О песке, который сыплется через проломленные крыши в кастрюли с рисом и рты младенцев. И хлещет их по лицам.

Вокруг автомобиля стоял шум, песчинки покрупнее постукивали по крыше, словно начинался ливень. Вздымающаяся кверху серая масса песка разорвалась желтым светом. Ветер подбрасывал огненный шар величиной с футбольный мяч, из которого во все стороны летели искры. Сделав три больших прыжка, он ударился в ствол дерева. Брызнули ядовитые зигзаги белого света, исчезнувшие в земле с грохотом артиллерийского залпа. Им показалось, что содрогнулся весь мир. Испуганная Маргит схватила Иштвана за руку.

— Что это такое?

— Вероятно, шаровая молния, — он видел девушку не очень четко, только зеленый силуэт, его зрачки ослепил яркий свет.

— Поехали отсюда. Если ты, конечно, сможешь вести машину, — ее голос прерывался. — Башня притягивает молнии.

Тереи включил мотор, отпустил ручной тормоз, но не успел еще включить скорость, как «остин» начал легко катиться, подталкиваемый ветром.

Что-то темное металось перед ними в облаках пыли. Вихрь тащил оторванную ветку, надувая густую листву как парус.

— Не имеет смысла, Иштван, — попросила она. — Шоссе будет завалено сломанными деревьями. Лучше спрячемся в развалинах дворца.

Толстые стены давали возможность укрыться. Тереи выключил двигатель, подтянул тормоз. Лоб у него был покрыт потом. Внутри машины не хватало воздуха.

— Тебе было страшно? Мне тоже стало неприятно, когда к нам полетел этот клубок молний.

— Дай сигарету, — сказала она раздраженно. — Может, немного приоткроем окно.

Они молча курили, глядя, как ветер драит плиты дворца замка, роется в огромных сухих листьях, раскалывает длинные, как острие сабли, вишневого цвета стручки, сорванные с терновых деревьев.

— Я знаю, что этот момент когда-нибудь должен наступить. И все же меня пугает приглашение в темноту. — Маргит говорила задумчиво, тихо, словно ее не интересовало, слышит ли он эти слова.

Только через какие-то мгновения Тереи с огромным удивлением понял, что девушка говорит о смерти. Неожиданно его охватила волна стыда за то, что он видел в ней только красивую, от нечего делать, приехавшую сюда лечить индийцев, австралийскую куклу. Ему казалось, что своими признаниями она больше открылась чем, сбросив платье, обнаженная, предстала бы перед ним.

— А вдруг там человек остается самим собой и все помнит? — Она сидела, задумавшись, следя глазами за полосами пыли, которая, казалось, поднималась сквозь щели между каменными плитами, отшлифованными до блеска ногами многих поколений. Маргит чуть склонила голову набок, лишь сжатые губы выдавали скрываемую боль.

Иштван хотел помочь, утешить, показать, что ему понятно ее настроение.

— У меня тоже были тяжелые дни… В армию меня мобилизовали из университета, не помогли просьбы об отсрочке, хотя бы на несколько месяцев чтобы можно было сдать экзамен, окончить курс. Нас послали на Украину, на фронт, а в сорок четвертом году бои уже шли на Дунае, на венгерской земле. Сегодня легко говорить: капитуляция фашистского союзника. Тогда мы все воспринимали иначе…

Он глубоко затянулся, выпустил дым, спугнув мух, которые ползали по стеклу.

— Ты воевал с русскими? — она повернула к нему маленькую головку с волной тяжелых каштановых волос.

— Да. Я тогда уже понимал, что немцы проиграли войну. Во мне были ярость и отчаяние оттого, что нас втянули во все это. И все же мы сражались до конца. Для немцев Венгрия была территорией, с которой они отступали, а для меня — гибла родина. Я хочу, чтобы ты знала: я тогда был и твоим врагом.

Девушка кивнула в знак того, что понимает.

— Я видел, как немцы накрывали огнем отступающие венгерские части, несмотря на то, что позицию было невозможно удержать, да и сами они отходили. Я их ненавидел. Но боялся русских. Когда Будапешт пал, я хотел застрелиться. Мне казалось, что это конец Венгрии, что мы, как нация, погибли. Случилось так, что я попал в какую-то семью, раненый, голодный, без сил. Они дали мне одежду и какое-то время прятали у себя. Через несколько недель я вышел, с твердым намерением закончить университет, словно ничего этого не было… От смерти никуда не денешься. Так или иначе, она сама придет непрошеная. Оказалось, что нужно все начинать сначала. Работы хватило для всех. Тогда еще особо не расспрашивали, не интересовались, кем ты был на самом деле, не ворошили прошлого.

Перед ними открылись арки дворца Акбара, потрескавшиеся колонны под дождем из песка, неясные очертания, словно на много раз демонстрировавшейся кинопленке.

— А как дела у вас сейчас? — Жить можно?

Она на какое-то время задумалась, прежде чем решилась спросить:

— Так у вас плохо?

— Нет. Ты, вероятно, думаешь: сами виноваты. Конечно. С русскими пришли люди, которые когда-то жили у нас, для них они были самыми лучшими венграми, а для нас нет. Они говорили, что приходят нас учить, воспитывать в духе равенства и свободы… Одних по милости Сталина выпустили из тюрем, другие, которым, вероятно, в свое время удалось избежать каталажки, превратились в марионеток, стали послушным орудием, они хорошо знали, чем грозит непослушание. И тут же начали усердно возводить стены тюрем, тень которых падала на начавшееся восстановление. Эти люди имели мало общего со страной, которой они не знали… Они пугали уже одной своей манерой произносить слова, чужим акцентом вставленными словечками, которые напоминали, откуда они кто за ними стоит. Несправедливые приговоры, тяжелый труд и насилие они небрежно включали в издержки строительства нового общества. И не представляли себе, что может быть иначе. Они должны стоять во главе, выступать с трибун, их лица на портретах и бюстах… Они, они! И все же тогда родилось что-то такое, что все же было народной республикой, рабочие учились понимать механизмы политики, крестьяне начинали читать. Родились новые силы, с которыми власти должны считаться.