Эпоха зрелища. Приключения архитектуры и город XXI века - Том Дайкхофф

Гласс, перебравшись со своим мужем, архитектором Робертом Гайдом Джекобсом, в старое здание с витриной на Гудзон-стрит в Гринвич-Виллидже. В 1955 году в письме мэру Нью-Йорка Роберту Ф. Вагнеру она объяснила своей эксцентричный поступок: «Мой муж и я – в числе горожан, которые искренне верят в Нью-Йорк. Поэтому мы купили дом в центре города и перестроили его, ценой тяжелого труда поднимая дом из состояния трущобы, и теперь растим здесь троих наших детей»[62]. Конечно, можно сказать, что она просто плыла против общего течения – из города в пригороды, но в том она не была одинокой. В 1958 году ее статья «Даунтаун – для людей» в журнале «Форчун», по словам редактора Холли Уайта, «была встречена так тепло, как никакая ни прежде, ни потом»[63]. Вкусы меньшинства постепенно завоевывали сторонников.

Вскоре после того к ней обратился Фонд Рокфеллера с предложением исследовать ее позицию более глубоко. Фонд был озабочен недостаточной точностью в такой науке как градостроительство, сравнительно новой в Америке, но набирающей силу в преобразовании больших и малых городов по всему континенту[64]. Он был заинтересован в фундаментальных исследованиях предпосылок для оснований, на которых осуществлялась реновация городов. Первый проект, выполненный художником Дьердем Кепешем и Кевином Линчем, студентом-градостроителем в Массачусетском технологическом институте, был посвящен тому, как люди воспринимают архитектурную среду. Результаты исследования, опубликованные Линчем в книге под заглавием «Образ города» (1960), привлекательны не только оценкой значения человеческого восприятия городского пейзажа, необычной для времени, когда в строительстве городов преобладали вопросы технические (правильный выбор ширины дорог) или политические (сколько предполагается ввести единиц жилой площади). Новизна этой книги в радикальном предположении автора о том, что здания и города должны строиться в будущем с расчетом как-то улучшать впечатление людей от городского пейзажа, сделать его «прекрасным и очаровательным»[65], напоенным «воспоминаниями и смыслами»[66] и предоставляющим возможность «эмоциональной реализации». Прекрасная эмоциональная среда, как предполагал Линч, обеспечивает «эмоциональную безопасность» и социальное единство; соответственно, уродливая, чуждая среда – те же скучные пригороды «обновленного» даунтауна – могут сделаться причиной социальной розни.

«Смерть и жизнь великих американских городов» вышла в свет годом позже; следуя тому же направлению, автор искала «научные» объяснения очевидно субъективной привлекательности жизни в старых городах. Главный аргумент Джейн Джекобс заключался в том, что если субурбанизация и реновация могли иметь добрые намерения – искоренение бедности, скажем, или модернизацию городской инфраструктуры, то методы лечения оказывались хуже, чем сама болезнь, они обуславливали распад сложившихся в старом городе сообществ и социальную изоляцию в пригородах. В 1962 году Джекобс заявила репортеру из журнала «Мадмуазель»: «…пригороды вполне стоят того, чтобы желать в них жить, но по своей сути это – паразиты в экономическом и социальном плане»[67].

Будущее города может быть найдено в его прошлом. Так называемые «избыточные» участки наподобие районов перенаселенного центра города – как сам Гринвич-Виллидж или позже Ковент-Гарден – впоследствии слишком легкомысленно уничтоженные, как предполагала Джекобс, обладали ценностями, жизненно важными для человеческой культуры. Она высоко ценила то, что называла «генератором разнообразия» – приемы и проекты, которые способствовали социальной разнородности и, на ее взгляд, позитивному восприятию городской жизни: известная плотность населения, к примеру, стимулировала социальное общение; кварталы должны быть не огромными, но небольшими, сомасштабными человеку, позволявшими самые разные формы отдыха; архитектура должна исходить из широкого спектра эпох и стилей. Сама цель города, еще изначально, во времена Древней Месопотамии, писала она, состояла в прямом обмене и общении между людьми – функциях, которым теперь угрожали «антиурбанистическое» планирование и субурбанизация.

В последующие десятилетия позиция Джекобс пользовалась авторитетом, хотя подвергалась критике за игнорирование вопросов расы и классов и за предположение, что ее собственное восприятие города было хотя бы сколько-нибудь «научным», «естественным» и «универсальным». Тем не менее, несмотря на все свои слабые стороны, «Смерть и жизнь» впервые убедительно представляла вниманию относительно массовой аудитории, а не просто «эксцентричного меньшинства», конкретные достойные уважения качества старого города. Новаторы, будь то ситуационисты или новомодные архитекторы, могли превозносить ценности, аналогичные достоинствам старого города. Джекобс же широко вещала о них. Ее книга была продана в количестве нескольких сотен тысяч экземпляров: это неплохо для научного исследования по городскому планированию.

Джекобс, как и Линч до нее, кажется, предполагала, что те, на ком была ответственность за наши умирающие старые города, в лихорадочной попытке возродить их с помощью многоэтажных конторских зданий и автострад, просто забыли о том, почему их любит так много людей. Они забыли о важности субъективного человеческого восприятия. О красоте и утонченности, воспоминаниях и смыслах, эмоциональном удовлетворении. Люди не любили города лишь за то, что там была их работа или за то, что там хорошо было организовано автомобильное движение. Их любили за то, что там жила их бабушка или за то, что там вместе с дядюшкой Биллом они ходили в боксерский клуб, за то, как падал свет на башню церкви в девять часов утра, за как-то особенно грязный джаз-клуб, в который они ходили с друзьями, где играли лучшую музыку, из-за надоедливой болтовни миссис Уильямс за кассой в продуктовом магазинчике – за все те вещи, которые градостроители, политики и девелоперы просто не заметили, не говоря о том, чтобы их оценить. Они любили якобы перенаселенный, нерационально устроенный старый город за то, что он был перенаселен и не так рационально устроен. Люди больше не были вынуждены жить и работать там, как в прошлом; но некоторые делали выбор в пользу этого как раз из-за тех эмоциональных переживаний, которые они получали в «замысловатом танце» улиц, но не находили в пригородах или на автодороге в Лос-Анджелесе на скорости 50 миль в час. Старый город, возможно, был на смертном одре, но он всё еще был жив. Некоторые ощущали его пульс.

Последний абзац «Смерти и жизни великих американских городов» был невероятно пророческим. «Да, большие города, если они скучны и инертны, мало что заключают в себе помимо семян самоуничтожения. Но живые, разнообразные, полнокровные города несут в себе семена собственного возрождения…»[68] Градостроителям, архитекторам и городским чиновникам стоило бы кое-чему поучиться у Джекобс, хотя, быть может, и с разбором. И не только в этом. В 1960-х годах этот последний абзац книги стал боевым кличем для армии активистов, которые выходили на улицы, чтобы защитить их от чиновников, проектировщиков и девелоперов, поначалу только в американских городах, больших и малых, но позже и в тех, что лежат по сю сторону Атлантики; изначально то была