Обратный счет - Марина Зосимкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это было прошлой зимой. Собаки, которые толклись стаей у выхода на автостоянку, принадлежащую бизнес-центру, всем порядком надоели, потому что имелись в этой стае несколько совсем уж склочных псов, но люди терпели. Потому что жалко. Даже подкармливали. А потом случилась какая-то неприятная история с финансовым директором. Чуть не покусали его, что ли, хотя, скорее всего, просто дружно облаяли. Вот он и подал Лапину докладную записку с просьбой за счет корпорации пресечь и оградить. Лапин наорал тогда на Исаева за то, что он подсовывает ему какую-то хрень, имея в виду его докладную, а потом сказал, что разберется. На следующий день приехал зловещий фургон с решетчатой дверью и всех собак отловили.
Значит, не всех? Этого, черного, как антрацит, внука добермана и австрийской гончей пригрел сердобольный Иван Викторович? Или они у него все тут в квартире тусуются, только ведут себя тихо? Занятно.
Вот тебе и монстр-рабовладелец. С другой стороны, тираны, они ведь зачастую сентиментальны. Наш, видимо, не исключение.
Интересно, а кто во второй комнате? Обезьяна шимпанзе, которую злой подросток держал на ржавой цепи и кормил тухлой капустой, пока Лапин не выменял ее на новенький айфон? Крокодил с культей вместо правой передней лапы? Или одноглазая кошка с выводком котят, которая замерзала в ледяном сугробе? Надежда хмыкнула. В отличие от тирана Лапина она сентиментальной не была.
Дверь во вторую комнату была приоткрыта, и Надежда, естественно, завернула в нее, будто решив, что ей туда и надо. «Фигасе», — чуть не произнесла она вслух, оказавшись там.
Помещение было просторным и потому казалось почти пустым. В комнате ничего не было, если не считать компьютерного стола с большим монитором на нем, музыкального центра на низкой тумбе и удобного кресла у окна, в котором, наверно, приятно по вечерам сидеть и слушать классическую музыку. Или что слушает, сидя в кресле, Лапин? «Прощание славянки»? Видимо, это его кабинет.
Она бы так и решила, что кабинет, если бы не повернула голову в другую сторону, отметив периферийным зрением, что там, у стены, сейчас несколько заслоненной раскрытой дверной створкой, имеется что-то еще. И увидела прикрепленную к потолку стальным кронштейном массивную боксерскую грушу. Груша слегка покачивалась на тросе, как будто только совсем недавно ее оставили в покое. Это была не новенькая груша, приобретенная для понтов, а груша-ветеран, с белесыми потертостями на кожаных швах, и хорошо различимыми вмятинами на теле. Рядом с ней на стене висела пара таких же не новых боксерских перчаток.
Левее груши размещалась штанга, установленная на массивных подставках тренажера. И сам тренажер. Тренажер и штанга — это все не так интересно. А вот боксерская груша почему-то привела Надежду в замешательство… Она прищурилась близоруко. На стене, рядом с перчатками, в простой деревянной рамке немного вкривь висела фотография четырех пацанов в полевой армейской форме, облепивших броню бронетранспортера. В одном из них она рассмотрела знакомые черты, но был он тощий и почти черный от загара. А сам бронетранспортер стоял на фоне белых минаретов, и Надя почему-то решила, что это отнюдь не мирный город Душанбе.
Сюрприз. Еще один. Разве может денежный мешок, скрывающий внутри бесформенных костюмов обмылок брюха и вялые конечности, свирепо месить боксерскую грушу пока из нее тонкой струйкой на пол не посыплется песок? Или будет вешать на стену старую черно-белую фотографию, где он снят с армейскими друзьями?
Она повернула голову и наткнулась на его взгляд. Лапин смотрел на нее. Иронично? Насмешливо?
И тогда она вдруг увидела. Она увидела рядом с собой… Как это теперь говорят?.. Мачо. Матерого мачо. Это открытие ее сбило с толку и привело мысли в смятение, но одновременно и включило внутренний рубильник, от времени запылившийся. Брутальные мужчины всегда пробуждали в ней алчность. Не корысть, а алчность. Ни к любви, ни к простому сексуальному интересу таковое чувство отношения не имело. Скорее к спорту или коллекционированию. Коллекция Киреевой, правда не такая большая, как ей приписывала завистливая молва, пополнялась в последний раз давно. Надежда думала, что к собирательству уже охладела, и этот всплеск азартного предчувствия победы тем более ее удивил. Потому что ее коллекция состояла из побед.
Жажда победы возникала у нее, только если мужик сам напрашивался, чтобы его наказать, то есть был несносен и строптив, разговаривал не столько грубо, сколько высокомерно и имел завышенную самооценку. Естественно, он должен быть не вульгарным трамвайным хамом, коих пруд пруди, а в нем должно иметься что-то такое, чему завидуют другие мужики и пускают слюни бабы. То есть трофей должен быть во всех отношениях достойным.
Одержать победу над мягким, как пластилин, инфантильным слабаком, невелика честь. А с бабниками она даже на соседних стульях не садилась. Циничные придурки, хоть флюидов и много испускают.
Но, для справочки, Надежда никогда не опошляла свой чистый спорт финальной близостью. Никаких кроваток в перспективе побежденной стороне не светило. Потому что понятно, что до кроватки ты ему королевна, а после — просто удобная подушка. Или подстилка, которой при необходимости можно наполировать штиблеты, и подстилка не пикнет.
На последнем этапе она всегда умела вырулить ситуацию в нужную сторону. Сафари заканчивалось тем, что Киреева вытирала прирученному зверю сопли, успокаивала, сулила нежную дружбу навеки и строгим тоном наставляла ценить жену, а тот кивал, соглашаясь, и смотрел на нее с тихим обожанием.
Давненько не испытывала она такого азарта. Со временем коллекционировать победы стало скучно. Все повторялось, и каждый раз все было однообразно и очень предсказуемо. Неинтересно. Неинтересный народ мужики. И легкоуправляемый.
Неужели ей вновь захотелось почувствовать свою силу? Скрутить этого тигра-людоеда? Только потому, что у него дома обнаружилась боксерская груша?
Заиграли магическим светом глаза. Губы сами сложились в улыбку, чья магия стоила магии глаз. Боясь выдать себя, она спешно решала, что ей со всем этим делать?
А, да что там! Нырнем? А нырнем. В конце концов, может, он меня и не заметит. Хотя зачем лукавить? Разве когда-нибудь не замечали тебя мужчины, которых ты назначала себе в жертву? Но прежде — дело.
Глава семнадцатая
Надежда стояла напротив разверстой ниши платяного шкафа и задумчиво смотрела внутрь на пиджачно-брючную стену. Лапин не обманул. У него действительно было много всего. Дюжина костюмов — это вам не хухры-мухры, это сила. Тут были костюмы шерстяные, на зимние холода, были из благородного шелка на весну и осень, были льняные на лето. И все без исключения они были серые. Серые — в смысле цвета, а не в смысле того бутика, в котором были приобретены. Здесь был костюм серо-коричневый, и серо-голубой, и серо-зеленый, а также мышино-серый, серый в рубчик, в полосочку, елочку и в серые конопушки.
Киреева была озадачена. Нет, она ничего не имела против этого чудного универсального цвета, но все же ей хотелось, чтобы они предстали перед жюри яркой парой, а не умеренно скромной, как интеллигенты из провинции.
Сама она одела маленькое темно-синее, почти черное, платье из велюрового трикотажа с кружевным воротником-стойкой под самое горло. Но платье имело спереди кокетку из тончайшей паутины синего шифона, достаточно глубокую, чтобы мужской взгляд не сразу мог от нее оторваться, а тесные шифоновые рукава до самых запястий дополняли интригующую картину. Платье едва закрывало колени и сидело на ней изумительно.
— А где у вас рубашки? — оптимистично спросила его Надежда, которая не торопилась признавать свое поражение и все еще рассчитывала соорудить ему образ из подручных средств.
Лапин гордо раздвинул соседнюю створку и махнул рукой в сторону ослепительно белых сорочек, которых было еще больше, чем пиджаков. Ни тебе черных, ни тебе красных, ни тебе в полосочку-клеточку.
— Галстуки показывать? — спросил он самодовольно, расценивая ее молчание, как комплимент.
— Скажите, Иван Викторович, а что-нибудь еще из одежды у вас есть? Что-нибудь менее… официальное? Что-нибудь поярче? — спросила его Надя с жаркой надеждой в голосе.
Лапин обиженно проговорил:
— Что я вам, прощелыга какой-нибудь, чтобы как попугай одеваться?
— Ну почему обязательно — как попугай? Просто иногда можно позволить себе небольшую вольность, — рассудительно отвечала она, проникнув в глубину шкафа и обнаружив там нечто интересненькое.
Там, на задворках, тосковали неформатные вещи, по счастью, не изгнанные хозяином насовсем. В числе прочего нашелся и черный замшевый пиджак, и песочно-рыжие тонкой шерсти брюки.
— Я это не одену, — заартачился Лапин, но Надя умела быть вкрадчивой.