Голые мозги, кафельный прилавок - Андрей Викторович Левкин

неуловима, и я сам превращаюсь в кошку. Остановись. Кошка это кошка это птичка это не-птичка несказанно хрупкого пространства, внезапно разворачивающегося в параболической красе могущества. Как глупо волноваться, пытаться ее спасти или схватить. Вероятно, кошка пыталась ее спасти. Пусть. Кошка и птичка. Begriff. Истина, которую я пытаюсь ухватить, это хватание, которое пытается ее ухватить.

Я видел райскую птицу, она распростерла надо мной свои крылья, и я никогда не буду таким, как прежде.

Нет ничего, чего нужно бояться. Ничего.

Точно.

Жизнь, которую я пытаюсь ухватить, это то „я“, которое пытается ее ухватить».

И вот что такое «параболическая краса могущества»? Да и какая, собственно, «райская птица»? The Bird of Paradise, птица рая. Она оттуда, а не эпитет и не видовое название. Надо найти оригинал.

Что-то находится: R. D. Laing. The Politics of Experience.pdf, да. Но там сразу «If the download doesn’t start…» и т. п. Это тут пространство раннего интернета (о нем все давно забыли, а большинство и не знает): загрузчики, которые навязывают себя без всякого дизайна синим таймсом по белому, он сделается фиолетовым, когда ткнешь на ссылку, а тогда грузится какая-то икзешка, которая должна установиться и завестись, после чего наступит неизвестно что, а она еще и делает все медленно, требуя себе непременно IE, который давно не использует никто. Пространство цифровой памяти, недавнее прошлое уже лежит там пластом, пластами версий черт знает каких идей и намерений, чего его ж трогать! Но R. D. Laing находится там и нигде больше.

Из каких-то аннотаций удается выдрать превью с парой цитат, этого хватит. Конец куска, который раньше был в переводе: «I have seen the Bird of Paradise, she has spread herself before me, and I shall never be the same again. There is nothing to be afraid of. Nothing. Exactly. The Life I am trying to grasp is the me that is trying to grasp it». Реальнее бы «Я увидел птицу из рая, она простерлась передо мной, и мне уже не быть прежним. Нечего тут бояться. Нечего. Честно. Жизнью, которую я хотел ухватить, оказался тот я, который пытается осознать ее».

Теперь понятно, в чем смысл этого (вот этого) текста: сделать Лэйнгу птицу, примерно как птичку из бумаги. Должен же кто-то сделать ему птицу, которую он увидел, но чтобы это была именно The Bird of Paradise. Он – по одну сторону, к нему прилетела птица из рая. Но мы-то по другую, так что наша работа – отправлять таких птичек тем, кому они нужны. Не в переводе даже дело, его самого и в оригинале замкнула лирика, как будто она, птица, – метафора. Потому что он закончил так: «If I could turn you on, if I could drive you out of your wretched mind, if I could tell you, I would let you know».

Была бы это правильная птица, она не стала бы распластываться перед ним как нижнее новое небо, не вынуждала бы его мыкаться с включением себя и рассказыванием себе о себе же. Она просто забрала бы его с собой сюда – откуда отправляют этих птиц: этот текст – такая птица для R. D. Laing’а, теперь у него все хорошо.

А Hommage to Jakob Böhme, частному лицу

Здесь история звука, условно звука. Рига. Когда-то я часто ходил в Домский, концерты в то время проводились раза три в неделю (или даже четыре). Если оказываешься неподалеку, если есть время и если там не поют, то покупаешь билет на боковое место за 30 копеек. Сидишь, слушаешь, о чем-то думаешь или не думаешь. Не мероприятие, а просто ходил по городу, по дороге зашел. Тогда, это начало 70-х, там можно было видеть Николая Ванадзиньша, органиста, профессора, ведшего рижскую органную школу. Обычно он сидел на левой стороне (со стороны входа), примерно 13-е место, то ли первый ряд, то ли второй. Скорее, второй – можно положить руки на подголовник первого, там не отдельные стулья, а деревянные лавки. С тех пор был ремонт, зал обновили, номера боковых уже немного другие. Но левая сторона, в начале. Оттуда между колоннами видна часть декоративного органа, налепленного на хоры. Вроде в этой точке лучший звук.

Орган здоровенный, мощный. Примерно бульдозер, даже в тихих регистрах. Холодно, запах чуть сырого дерева; народу мало, хорошо. Позже, в конце 70-х – начале 80-х, мне попались альбомы Лионеля Рогга, серия пластинок. Eterna, что ли, гэдээровская. Записана на разных инструментах, двух-трех, кажется. И вот, некоторый звук на одном из них оказался совершенно непривычным человеку, который не то что привык к домскому, а тот у него по умолчанию в голове. Мягкий, аккуратный, будто вообще другой инструмент. В Латвии схожие органы есть, но это выяснится позже, а тогда записей разных органов не делали. Разве что в Старой Гертруде что-то такое же было слышно, если курить там возле ступенек бокового входа, между деревом и окном – она рядом с моей школой. Иногда, когда кто-то репетировал. Но кусками, сквозь стену, еще и машины мимо ездят. По записи запомнил, что Рогг, кажется, играл на Silbermann’е, и все. Здесь не сам орган тема, а звуки, которые связаны с этим инструментом.

Название вещи, в которой был тот звук, я не помнил. То ли одна из «Фантазий», то ли что-то такое. Цвет обложки тоже не помнил – единообразно оформленная серия с вертикальными полосами разного цвета справа. Слева – вид органа, вряд ли того, на котором запись сделана, этакого органа-органа – с декоративными завитушками, ни к чему не относится. Справа вертикальная полоса, цветная: фиолетовая, кирпичного цвета, серебристая, зеленая. Серия была длинной, много цветов. По ней шли номер пластинки в серии, J.S. Bach преувеличенно готическим шрифтом, содержание. Тот, со звуком, – справа то ли серебристый, то ли зеленый. Запоминать совершенно необязательно, пластинки же в квартире, куда им деться. Потом я там стал бывать редко, потом и проигрыватель разрушился, но пластинки стояли как стояли. Звук иногда всплывал, но не получалось в этот момент оказаться неподалеку, чтобы уточнить, что это за вещь, а потом найти ее и не на виниле.

Когда квартиру в очередной раз освобождали (всякие обстоятельства) и надо было забрать какие-то свои вещи, вспомнил и о пластинках. За это время там жили разные люди, я ее не контролировал (обстоятельства), вообще находился в другом городе. Половины винилов уже не оказалось – наверное,