Бретер и две девушки - Татьяна Любецкая

А однажды я вдруг увидел в вагоне Клинтона. Я, кстати, часто встречал в метро известных людей. То ли это были их двойники, то ли они сами шли в народ, чтобы разузнать, что и как. В общем, сидит Клинтон в углу вагона совсем один, без охраны. И не то чтобы похож, а точно он! Только выражение лица не «его» – не бодро оживленное, а угрюмое, и в руках какая-то тряпичная сумка… Я, конечно, понимаю, что после того, «мониакального» витка судьбы президент мог измениться, но не до такой же степени, чтобы с этим лицом и авоськой оказаться в нашем метро!

Нетрудно догадаться, что удовольствия подышать воздухом метро мне хватило уже через несколько раз. Так что если я потом еще и перемещался в пространстве, то только пешком. Собственно, перемещаться особенно было некуда, разве за продуктами… Как-то бреду – тихий такой дедушка в поисках хлебушка, вдруг невидаль – баба крыс продает! То есть не каких-нибудь там белых мышек, а именно крыс – здоровенных, матерых! Хвать за хвост и на весы! А они какие-то смирные, сонные – видно, опоили чем-то. Некоторые, правда, еще шевелятся, но вяло. И что интересно – раскупают!

– Зачем это вы их продаете?! – спрашиваю торговку.

– То есть как зачем? – недоумевает она. – Не видите, расхватывают?..

– Это-то и странно… Обычно ведь не знают, как избавиться… – И вдруг меня осеняет: – Ах да! Они же первыми бегут с тонущего корабля! То есть берут как сигнализацию? Значит, как крысы побежали, надо за ними…

– Отец, ты чё! Какие крысы! Свекла, это сорт такой, голландка называется…

Ну вот, опять я ошибся. Похоже, вообще перестал в чем-либо разбираться. Крысу от голландки, голландку от свеклы отличить не могу. В общем, сраженный всеми этими ошибками, я практически перестал перемещаться в пространстве. Только во времени. Хотя если серьезно, то времени нет. Я это сейчас только понял. Как нет и пространства. Мы их просто придумали для удобства пользования этой жизнью. Простая условность. В известном смысле время и пространство вообще одно и то же. Особенно если учесть этот всеобщий мрак и непереносимую беспредельность Вселенной.

Все же, если продолжить играть в эту опасную игру – Жизнь, следует воспользоваться если уж не пространством, то хоть временем. Машина времени – моя голова. И пока она еще на ходу и работают главные ее рычаги – память и воображение, – я могу отправиться, куда захочу, а хочу я туда, где она, где мы…

…Все произошло при трагических обстоятельствах – внезапно, глупо, по пьяни за рулем погиб ее муж. К тому времени я давно уже был отстранен от должности оруженосца, и мы едва здоровались. Сообщение о гибели ее мужа застигло нас на сборе в Сочи. Она сразу вылетела а Москву, а дней через пять вернулась. И так вышло, что в день ее возвращения, за ужином, мы с ней оказались за одним столом. Вдвоем. Мы почти не ели и молчали. Иногда она посматривала на меня своим внимательным, стрекозьим взглядом, и я думал, все, все для тебя сделаю, только прикажи! И откуда у молодой женщины глаза стрекозы? А то вдруг повернет свою гладко причесанную головку вполоборота, так просто умереть…

Как-то само собой вышло, что после ужина я проводил ее до номера, и, прощаясь, она вдруг разрыдалась. Я вошел за ней в комнату и принялся утешать. Не помню, что говорил. Это было какое-то бессвязное бормотание, мольба. И конечно, я поцеловал ее, она ответила, и я уже не мог остановиться… А потом любимая сказала: «Уходи». Сказала так, что было ясно – навсегда. И с тех пор наши пути-дорожки совсем разошлись… Почитай, лет сорок не виделись. И теперь, подытоживая, с некоторой, правда, натяжкой могу сказать – то была счастливая и однажды даже взаимная любовь.

… Все же, как странно и точно она написала – не надо держаться за ненависть, а только за любовь… Я бы рад, душа моя, но ты вечно ускользаешь. Зато как вовремя вдруг явилась…

А может, правда надо всех прощать? Но того мальчика мне прощать вроде не за что.

Наоборот, следовало бы у него попросить прощения, да где ж его найдешь!.. Джинсы и майка на костях, а не испугался, не увильнул – наш человек… Счастье, что не поранил его… Никакой нет низости в том, чтобы наказать подлеца! Вот только этот вечный вопрос об ошибке… Тут как-то наугад открыл «Улисса», и буквы как огнем вспыхнули: «Таков принцип правосудия. Пусть лучше девяносто девять виновных ускользнут, чем один невиновный будет приговорен». Странно… Я когда раньше эту книгу читал, этих строк вроде не видел. Или не обратил внимания. Ну вот, обратил. И все равно эти девяносто девять не дают мне покоя… А еще это, про вторую щеку, которую нужно подставить сразу после того, как получишь по первой… Этого я тоже пока постичь не могу. Ведь жизнь – это вечная борьба добра со злом. Так как же бороться?? А если борьба вечная, значит, ни добро, ни зло не победят? Тогда надо ли бороться? Разумеется, да, потому что вопрос в балансе. В том, чтобы во зле не утонуть. Ну так я ж и боролся! Сказка про белого бычка.

Мне говорили, вырастешь – все поймешь. Ну, вырос.

Ага, вот ключевое слово – «вера»! Потому, стало быть, и называется «вера», а не «знание», что никаких доказательств, отмычек не дано…

Как-то зимой вышел за хлебом. По дороге в булочную нужно было форсировать скользкий переход, и я в нерешительности остановился. Рядом топтался старик, который, прежде чем перейти, трижды истово перекрестился, а затем спокойно шагнул на ледок.

– Вы что же, в самом деле верите, что это Он вас перевел? – с известной долей сарказма обратился я к нему, когда мы оба благополучно перебрались на другой берег.

– Безусловно.

– И как вы это себе представляете?

– А никак не представляю. Знаю, и все.

Вот! Значит, все-таки такая крепкая вера, которая уже знание… А у меня она должна быть еще крепче, потому что мою ненаглядною зовут Вера.

– Ба! Ты где?

– Да тут я, тут, случилось чего?

– Ба, прикинь, он хочет его найти.

– Да кто? Кого?!

– Антон, этого твоего… Который на дуэль вызвал.

– Зачем?!

– Пообщаться хочет.

– Пообщались уже…

– Да нет, нормально пообщаться. Антон говорит, клевый старикан, не прячется за достойную-отстойную старость, но его просто обманули. Обычная подстава…

– Ну и дурак, что попался.

– Антон считает, типа, классная идея…

– Ты соображаешь, что говоришь! Он же мог Антона ранить!

– Да ладно! История же не знает сослагательного наклонения.

– История не знает, а я знаю. Если б не я…

– Ба, прошу тебя…

– Но где же я найду его?

– Не юли, ты все можешь. Ты же писала ему…

– Ну…

– Так дай адрес!

– Я его, кажется, выбросила…

– А если поискать?

У меня теперь в этой жизни никого и ничего. Я не то что не нужен никому, а нет даже никого, кому бы я был хоть безразличен – высшая степень ненужности. Я просто не существую для людей.

Есть такое понятие – тормозной путь. Это когда машина или поезд останавливается, но, прежде чем полностью замереть, еще продолжает какое-то время двигаться – все медленнее, медленнее… Вот я и ступил на этот путь…

Давным-давно… Обычно так сказки начинаются, а моя вот заканчивается – уже давным-давно никто ко мне не приходит, не звонит, и сами эти слова «звонок», «телефон» вообще вышли из моего обихода. Когда-то этот аппарат, словно актер, мог говорить, смеяться и плакать на разные голоса и то и дело сообщал что-нибудь. Теперь же валяется в углу, как старая плюшевая собака, и не шлет вестей. Вообще-то сие изобретение всегда мне было не по душе. Да, конечно, ретиво, быстро соединит тебя с кем угодно, но по большей части бестактно и невпопад. Вообще, с появлением телефона пропала эта выстраданная человечеством глубина и утонченность общения. Пока гонец скакал, бежал, плыл, Пенелопа или другая жили в постоянном ожидании, воспоминании и тревоге, и чувства их наливались соками фантазии и любви, а теперь…

– Вот тебе адрес, неуемный ты чел.

– Спасибо, Лизок. Я вот еще что думаю – может, к нему со шпагой пойти? Может, он меня теперь по-настоящему поучит?..

Вот уже пару месяцев (четыре? пять?) я тихо слабею, хирею, дурею. Определить же время точнее не могу, так как ни календаря, ни часов у меня давно нет – потерял. Телевизор же под замком – отвалился и куда-то закатился рычажок включателя. В общем, как выяснилось, не счастливые, а именно несчастные, изверившиеся часов не наблюдают. Потому что у них уже нет никаких упований и дел. Иной раз могу проспать сутки и двое, и тогда ночь у меня как бы удваивается, учетверяется… А то, напротив, вообще не сплю, и таким образом непомерно раздувается период, если можно так выразиться, бодрствования…

Иногда прибегаю к помощи снотворного, и что интересно! Перепробовав за последнее время кучу всяких таблеток, я вдруг заметил, что каждое снотворное навевает вполне определенные сны! Таким образом, я приноровился ставить их, как диски, с тем чтобы просмотреть то или иное «кино». Например, радедорм показывает исключительно черно-белое кино, в основном о войне. А допустим, таблетки эльзепама содержат нечто вроде тех заграничных сериалов, где такое буйство красок и страстей, что я все их выбросил. Кстати, режиссеров, не знакомых с полутонами, я бы близко не подпустил к съемочной площадке! Что же касается пантелмана, то если я по неосторожности проглочу две-три капли, то получу такие оргии вурдалаков, притом с моим участием, что потом долго не могу прийти в себя. Тоже выбросил. Вообще у меня набралось много всяких этих записей-таблеток – коллекция классической музыки (керанол), новое шведское кино (меданол) и даже несколько эротических заморочек (такие маленькие застенчивые горошины), которые я иногда, как мужчина, могу просмотреть, но не смотрю…