Разведка: лица и личности - Вадим Алексеевич Кирпиченко

от Эль-Джема простираются необозримые плантации олив.) На главное зрелище — кровавые бои гладиаторов — собирались горожане и приезжали гости из окрестных поселков.

В Кайруане, Сусе и Сфаксе возвышаются мощные городские стены, возведенные в эпоху арабского завоевания. Здесь много знаменитых мечетей, особенно в Кайруане, одном из центров мусульманского паломничества.

В отличие от Каира, дипломатический корпус в Тунисе был небольшой, но достаточно дружный. Как правило, на приемы в различные посольства приглашался практически весь дипломатический состав. За первые три месяца жизни в Тунисе я перезнакомился почти со всеми представителями дипкорпуса и стал искать полезные для работы связи, и они, естественно, нашлись. Помогло мне в налаживании контактов и то обстоятельство, что после отъезда одного нашего посла до приезда другого я в течение нескольких месяцев оставался поверенным в делах. Чересчур активная жизнь дипкорпуса в Тунисе имела и свои теневые стороны: приемы отнимали слишком много времени и не всегда удавалось найти компетентного собеседника, особенно когда случалась нужда перепроверить какую-либо информацию.

Среди дипломатов было немало людей, которые вообще никакой политикой не интересовались и попали на дипломатическую службу явно по протекции. Некоторые из такого рода дипломатов и особенно их жены порядком надоедали глупыми вопросами типа: «Как это вы в России переносите холода?», «Из чего делается икра?», «Сколько градусов имеет водка?», «Что крепче — водка или виски?» и так далее. Приходилось проявлять терпение, вежливо и достойно отвечать на эти и подобные им вопросы.

Поскольку до приезда в Тунис я занимался Африкой, то с интересом общался с дипломатами-африканцами. Эти контакты облегчались тем, что для каждого из них у меня всегда находились конкретные темы бесед, а они видели во мне понимающего их собеседника. Отношения были простые, непринужденные, без ДИпломатических тонкостей. Были в Тунисе и друзья для души, для отдохновения, для разговора о культуре, быте, нравах, религиозных проблемах, проблемах арабского языка и литературы.

На протяжении всего пребывания в Тунисе мы тесно общались с семейством Хеди Тюрки, художника-абстракциониста — ревностного поклонника Кандинского, обаятельнейшего человека, жившего на скромную зарплату преподавателя рисования. Он имел семерых хорошеньких кудрявых детей в возрасте от 1,5 до 13 лет, и жена его, не разгибая спины, убирала дом, готовила пишу, раскладывала и собирала матрацы, на которых спали дети, стирала белье, мыла и одевала детей. Это был какой-то бесконечный и бесперспективный процесс — колгота шла с самого раннего утра до позднего вечера, и когда одни дети были умыты, одеты и накормлены, другие уже успевали перемазаться, как чертенята, и проголодаться.

А Хеди Тюрки был далек от всей этой суеты. Он все время улыбался счастливой, детской, а иногда, казалось, какой-то блаженной улыбкой, пел бесконечные панегирики Кандинскому и создавал бесчисленные и приятные для глаза узоры, линии, точки и завиточки яркими красками на больших листах ватмана. Маленький, с копной вьющихся черных волос, какой-то беззащитный, он существовал в своем особом мире, далеком и от реализма в живописи, и от прозы жизни. По иронии судьбы, Хеди был старшим из трех братьев Тюрки. Средний брат Зубейр, высокий, светловолосый и совсем не похожий на Хеди, выглядел много старше. Зубейр был графиком, и ему принадлежит вышедший в 1962 году альбом рисунков «Тунис в прошлом и настоящем». Зубейр Тюрки долго жил в Скандинавии и там по памяти начал рисовать сцены тунисской жизни, сопровождая рисунки короткими, полными теплой иронии и любви комментариями. Так появились его сцены «Уроки на пианино» (раз в доме есть пианино — значит, невеста, которую учат играть на нем, принадлежит к состоятельной семье); «У брадобрея» (брадобрей — это всегда старый друг, у которого можно узнать свежие новости и отвести душу в разговоре); «Игра в шахматы»; «В бане» (правоверный тунисец любит чистоту и проводит в бане лучшие часы своей жизни); «В мастерской по производству фесок»; «Хеннана» (Хеннана — женщина, которая окрашивает хной руки и ноги невесты перед свадьбой, а заодно рассказывает ей на ушко истории из области таинств брака и готовит таким образом невесту к супружеству).

Младший брат Брагим не пошел в художники, а стал генеральным секретарем МИД Туниса. К сближению со мной он не стремился, чтобы не нарваться на неприятности. На этот счет правящая в Тунисе партия «Новый дестур» установила довольно строгие порядки, особенно по части общения государственных чиновников с иностранцами.

Хеди пришла в голову мысль написать портрет моей жены. Почему-то он решил, что она и есть типичная русская женщина, достойная его кисти. Мы дали на это согласие, полагая, что портрет будет знаменовать собой возвращение Хеди в лоно реализма. Весть о том, что Хеди перешел на крупную портретную живопись, быстро разнеслась по городу, так как дом художника посещали многочисленные гости и друзья. Начались долгие сеансы, во время которых жена восседала на высоком деревянном кресле типа туземного трона. Когда портрет после многих переделок был, по мнению художника, закончен, мы убедились, что наивно ожидать от абстракциониста реалистического видения натуры. На вопросы Хеди, как мне нравится портрет, я только спросил:

— Почему у нее такое желтое лицо?

— Это такая манера письма, античная, — пояснил художник

Через 20 с лишним лет после создания портрета я спросил старшего внука (ему было лет 6):

— Сережа, похожа здесь бабушка на себя?

— Да, — уверенно ответил внук, — особенно похожи часы на руке…

Но в одном нельзя ошибиться — портрет создан в Тунисе. На стене позади стула-трона изображено окно (которого в действительности не было), а в окне виднеется двуглавая гора Бу-Корнейн, возвышающаяся над городом Тунисом. На вопрос, почему он поместил на картине Бу-Корнейн, Хеди Тюрки объяснил, что так делают все тунисские художники: Бу-Корнейн является символом столицы и изображение двуглавой горы как бы «удостоверяет» происхождение картины.

Еще в Тунисе жила редкостная старушка — мадам Бюрне, наша соотечественница. После революции 1905 года в России, отсидев немного в Бутырках за принадлежность к партии эсеров и участие в демонстрациях, она молоденькой девушкой эмигрировала от греха подальше во Францию и там вышла замуж за ученика Пастера биолога Бюрне. Они с мужем общались с Мечниковым. Бюрне после стажировки у Пастера работал постоянно в Тунисе и пользовался там большим уважением. Даже улица, на которой стоит их дом, названа его именем. Бюрне давно умер, и мадам Бюрне жила одна в большом запущенном доме, где еще сохранились остатки былой роскоши. Она получала от тунисского правительства пенсию за мужа.

К моменту нашего знакомства мадам Бюрне почти забыла русский язык. Понимать — понимала, но говорить уже не могла. В памяти ее осталось