Кровоточащий город - Алекс Престон

— Разумеется, у меня нет магического кристалла, но я верю в глобализацию, верю в прогнозирование и фундаментальную силу американского потребителя. И, будем откровенны, Мэдисон, если компания обанкротится, беспокоиться придется о вещах посерьезнее, чем пятимиллионное вложение в старшую облигацию.[18]

И тогда Бхавин брал клюшку, запускал мячом в какой-нибудь цветочный горшок и выступал с комментарием, из которого следовало, что он верит в капитализм и рынок, и тот, кто разделяет эту веру, может работать с ним, а тот, кто не разделяет, может катиться ко всем чертям куда-нибудь на Кубу. Мэдисон опускала глаза, и мне становилось стыдно, но Катрина и Бхавин смотрели на меня с гордостью, и я бежал к своему столу — покупать, продавать, а заодно и заглянуть на веб-сайты «Паркера» и «Котсуолд-он-Стратт».

Из офиса мы — Яннис, Катрина, Бхавин и я — вываливались уже в весенние сумерки, когда память о свежести ушедшего дня хранил только ветер, что кружил над Беркли-сквер. Мы выпивали в клубном баре на северной стороне площади, членом которого Бхавин стал после вступления в должность генерального. Он проезжал сто ярдов до клуба на «мазерати» или «порше» и оставлял автомобиль на парковке с включенной аварийкой. Мы с Яннисом всегда продолжали тусоваться и дальше. Компанию нам нередко составляли Кристос и Энцо. Обычно шли либо в «Лонг Бар» отеля «Сандерсон», либо в «Мамиланджи» на Кингс-роуд и смотрели на застенчиво танцующих девушек и упивающихся на спор парней. Когда я время от времени приглашал в нашу компанию кого-то из эдинбургских знакомых или случайно с ними сталкивался, то с гордостью представлял моих новых друзей, Янниса и Энцо, довольный тем, что меня видят со столь заметными представителями евротрэшевой аристократии. Мы сидели за лучшим столиком, с бутылкой «Серого гуся» в ведерке со льдом, под облаком дыма от дорогих сигар. Иногда платить приходилось мне, но Яннис, похоже, понимал, что с наличными у меня туго, даже после повышения; порой они с Энцо немного цапались из-за того, кто будет платить, но при этом ни тот ни другой никогда не ставили меня в неловкое положение халявщика.

Энцо всегда имел при себе кокаин, и мы с Яннисом обычно по очереди сопровождали его в туалет. Помню, однажды ночью, в среду, я очнулся в такси: в голове каша, по подбородку стекает кровь — сосуды в носу лопнули, не выдержав учиненного над ними издевательства, — а меня унесло так далеко, что я ничего не мог с этим поделать; белая рубашка залита красным, а таксист смотрел на меня круглыми глазами, покуда я расплачивался и потом тащился к грязному полутемному подъезду, как чудище из японского ужастика.

Иногда нас с Яннисом приглашали партнеры из инвестиционных банков. Эти лебезили и всячески нас обхаживали, угощали чудесными винами и прекрасными блюдами, засыпали поздравлениями в связи с назначением и расточали комплименты, превознося репутацию фирмы, а также наше личное обаяние. Мы обедали в «Джей. Шики» и «Куальино», в «Зуме» и «Le Trois Garçon», где шокировали друг друга наглостью, заказывая винтажное шампанское к главному блюду и переходя сразу же к «Château d’Yquem». И только в конце вечера, когда мы с Яннисом напивались и уже были готовы к походу по стрип-клубам и казино, а наши клиенты весь последний час пили исподтишка воду, разговор касался бизнеса. Только тогда кто-то из них упоминал сделку, ради которой нас и приглашали. Нам предлагали вложиться. Такой шанс выпадает раз в жизни. Они могли бы заглянуть на следующее утро. Или после обеда? Да, лучше после обеда. Дав обещание, мы уходили. Нередко, впрочем, инвестиционные договоры подписывались на месте, на спинах этих парней, и тем не менее даже такие сделки, похоже, приносили прибыль, к тому же мы всегда могли отказать, если наш собственный анализ не совпадал с той розовой картиной, что рисовали банкиры. Впрочем, выводы аналитиков мы читали редко — в нас глубоко засело чувство рынка и удачливость. Мы были супергероями. Мы были непобедимы.

Между тем компания уверенно росла. Мы стали в ряд крупнейших хедж-фондов столицы. Пенсионные фонды, целевые фонды университетов, суверенные фонды[19] быстро развивающихся азиатских экономик — все спешили отдать свои деньги «Силверберчу». Поток наличности казался бесконечным, и Бхавин метался от одной встречи к другой: утро в Катаре, обед в Гонконге, возвращение и ланч с председателем. Фондовая биржа била рекорд за рекордом, и цена наших инвестиций росла громадными рывками, похожими на прыжки идущего на нерест лосося.

Каждый день начинался с отчета о прибылях и убытках, поступавшего по электронной почте из нашего бухгалтерского отдела, и Яннис, приходя в офис, в первую очередь просматривал его. По утрам, когда я собирал графики и доклады аналитической группы, готовясь к летучке, Яннис заглядывал через перегородку и кричал:

— Сколько поднял, Чак? Ты как там сегодня? Делаешь деньги, брат? Я в этом месяце взял три миллиона.

— Неплохо, Яннис. Неплохо. У меня сегодня восемьдесят тысяч. За месяц выхожу на полмиллиона. Тише едешь — дальше будешь. Главное — с ритма не сбиться. К концу года я тебя догоню.

Я был инстинктивно осторожен и опаслив, как старуха, не привыкшая иметь дело с такими огромными суммами, и постоянно беспокоился из-за того, что моя несмышленость в больших финансах, незнание всех тонкостей теории инвестиций так или иначе обнаружатся. Я ненавидел эти утренние письма с цифрами прибылей, выглядевшими крошечными в сравнении с риском. И вместе с тем они пьянили, в них было что-то болезненно-притягательное. Катрина сказала как-то, что в конце года мы можем получить около десяти процентов от заработанного для фирмы. Я тут же произвел нехитрый расчет. Получалось, что при сохранении текущих темпов мой вклад составит десять миллионов фунтов, что принесет мне лично бонус в один миллион. Число это казалось совершенно невероятным. Я просто не мог представить такую сумму на своем банковском счете, не мог даже подумать, что, подойдя к банкомату, увижу перед балансом что-то другое, кроме минуса. С миллионным бонусом я мог бы купить квартиру в Челси, спортивный автомобиль, громадный телевизор с настенными динамиками. Я мог бы жить, как те, кому завидовал, обитать в идеальном мире.

Я действовал рассудительно, неспешно, каждое утро выспрашивал мнение экспертов и тщательно, как старые шахматисты, просчитывал каждый следующий шаг. Я взял за правило оставлять подробные примечания на аналитических записках Мэдисон и задавать те вопросы, с которыми портфельные менеджеры приставали когда-то ко мне самому. И все же преодолеть ощущение всесильности удавалось не всегда — особенно когда я усматривал в рынках закономерности, чувствовал, как все выстраивается, ощущал удивительное волшебство движений денег, когда мне открывался весь механизм огромной машины капитализма. Проведя особенно удачную операцию, я вскидывал над головой телефон и молча салютовал себе, регистрируя бланк сделки. В такие моменты я чувствовал, что чего-то добился сам.

А вот Яннису сдержанности недоставало. Я инвестировал почти исключительно в ценные бумаги, выпущенные крупными компаниями, публиковавшими внятные и не вполне внятные квартальные отчеты, а он вкачивал деньги туда, где ему больше платили. Я обходил стороной ценные бумаги, обеспеченные активами: меня отпугивали многочисленные стрелки, разбегавшиеся в случайных, как мне представлялось, направлениях от одного офшора к другому. Яннис вступил в соглашение с одним французским банком, пытавшимся увеличить долю клиентов своего хедж-фонда, что позволяло ему занимать вдвое больше того, что я каждое утро снимал со своего счета в «Беар Стернс». Яннис тратил деньги не задумываясь, с маниакальной сосредоточенностью уже немолодой жены богача, без разбору срывающей с вешалок модные платья от «Шанель». Его самоуверенность раздражала порой Катрину, но ему сопутствовал успех, он мог при необходимости пустить в ход обаяние или, сочетая это самое обаяние с попахивающей угрозами настойчивостью, добиться уступок от несговорчивых партнеров.

Однажды в пятницу после обеда меня навестил Генри. На следующий день в редакции газеты планировалась какая-то встреча, и он собирался переночевать у меня. Еще раньше я рассказал про него Яннису и предупредил, что вечером уйду пораньше. В Сити устраивали некую конференцию, и мы шумно поспорили из-за того, кому туда идти, поскольку работы хватало у обоих, а собрание ожидалось скучное уже потому, что организатором был какой-то никому не известный банк из Центральной Европы, пытавшийся утвердиться на лондонском рынке. По-видимому, мои аргументы звучали громче, потому что когда Бхавин выскочил из своего кабинета, то первой мишенью его раздражения стал я.

— Вы, двое, заткнитесь. Чарлз, на конференцию пойдешь ты. Это не обсуждается. Яннис, представь обоснование — на английском! — той сделки, что ты завершил на прошлой неделе. Пока что я вижу одни квадратики и стрелки. Для наших аналитиков этого, может быть, и достаточно, но не для меня. К утру полное обоснование должно лежать у меня на столе. Чарлз, приготовь краткое резюме по итогам конференции — пять ключевых пунктов. А теперь — за работу.