Дороги вглубь - Вадим Охотников

— Крымов склонен к героическим поступкам, — перебил Цесарский. — Это натура романтическая, вдохновенная… По нему мало кто может равняться. Возьмите хотя бы того же Трубнина. Разве он способен на какой-либо самоотверженный поступок? Ведь нет же! Мало таких людей, как Крымов.

Батя внимательно посмотрел на Цесарского и, ничего не сказав, тронулся дальше.

Возвратившись домой, Модест Никандрович принялся шагать по своему кабинету из угла в угол, что он обычно делал, когда был расстроен.

Однако это продолжалось недолго. Цесарский уселся в любимое мягкое кресло и облегченно вздохнул, словно с сердца только что спала большая гнетущая тяжесть.

Дело в том, что инженер принял твердое и непоколебимое решение, простое и благородное. Завтра рано утром он явится к директору и попросит разрешения провести испытание под землей вместо Крымова.

Вечером, зайдя в кабинет директора, Батя застал своего друга в приподнятом настроении.

— Что с тобой, Костя? — удивился он.

— Ничего! А что?

— Чему ты так радуешься, немного странно. У Крымова завтра испытание. Вдруг что-либо случится?

— Ничего с ним не случится. Будь спокоен…

— Вот как?! Ты в этом уверен?

Вошла Нина Леонтьевна и доложила, что директора хочет видеть механик Уточкин. Через несколько минут Костя стоял возле стола.

— Я прошу разрешить мне вместо Крымова провести испытание подземной машины, — твердо проговорил он. — Я считаю, что Крымову не следует рисковать… Конечно, там ничего такого не случится, но все-таки спокойнее, если испытание буду проводить я.

— Для кого спокойнее? — осведомился Гремякин, хитро улыбаясь.

— Для вас… для всех, — уже растерянно сказал Костя.

— Насчет всех не знаю, а что касается меня, то волноваться буду одинаково и за вас и за Крымова.

— Мне удобнее.

— Почему удобнее?

Костя сбился и смотрел то на директора, то на Батю умоляющим взглядом.

— Так разрешите?

— Нет, товарищ Уточкин. Больше никаких разговоров не может быть. Есть у вас еще вопросы?

— Вопросов больше нет, — пробормотал Костя и, постояв немного в нерешительности, простился и вышел.

Не успела захлопнуться дверь, как в кабинет снова вошла Нина Леонтьевна и сказала, что механик Горшков пришел по какому-то весьма срочному делу.

— Что же это получается? — как всегда строго заговорил Пантелеймон Евсеевич. — Не дело, товарищи… Инженеров, особенно таких, как Крымов, беречь надо! Застрянет под землей… мало ли что? Вслепую идти хочет! Зачем же вы разрешаете? Я бы не разрешил…

— А что бы вы сделали? — заинтересовался директор.

— Вызвал бы человека менее ценного, например меня, и сказал бы ему: «Вот какое дело, товарищ Горшков. Испытание очень ответственное и в то же время весьма опасное. Не согласишься ли ты провести его?» А я бы ответил: «Пожалуйста, товарищ директор! Почему бы не провести испытание, раз нужно!»

— Не выйдет, — добродушно улыбаясь, проговорил Гремякин.

— А может быть, разрешите?

— Не разрешу.

Горшков удалился, насупившись и бормоча по пути:

— Непорядок… Не дело…

Батя собрался было продолжить прерванный разговор, как в кабинет вошел начальник конструкторского бюро по проектированию буровых машин инженер Трубнин.

— Константин Григорьевич! — начал он, усаживаясь в кресло и одновременно протирая носовым платком роговые очки. — Может быть, мне и не следовало вмешиваться не в свое дело, но все же, представьте себе, я решился.

— Слушаю вас.

— Правильно ли мы поступим, если допустим Крымова к завтрашнему испытанию машины? Человек он слишком горячий, увлекающийся, в силу этих обстоятельств может возникнуть какое-либо осложнение. Мне кажется, испытание должен проводить не Крымов, а человек более спокойный, не такой пылкий.

— Кого же вы предлагаете? — полюбопытствовал Батя.

— Если Константин Григорьевич не будет ничего иметь против, то испытание проведу я, — спокойно ответил Трубнин, надев, наконец, очки.

— Что? — переспросил Гремякин.

— Целесообразнее всего испытание поручить провести мне, — сухо повторил Трубнин. — Уверяю вас, все будет в порядке! — добавил он через некоторое время твердо и настойчиво.

— К сожалению, Петр Антонович, это невозможно.

И директор принялся объяснять. Начальник конструкторского бюро завтра ни в коем случае не должен отлучаться из института: ожидают представителя из центра, еще имеется десяток причин. Одним словом, он очень благодарен Петру Антоновичу, но, к сожалению, воспользоваться его предложением не может.

— Как тебе это нравится? — воскликнул директор, обращаясь к Бате, когда Трубнин вышел из кабинета.

— Должен признаться, очень нравится. А тебе?

Гремякин хотел что-то ответить, но не успел: в кабинет снова вошла Нина Леонтьевна. Она сообщила, что директора желают видеть еще несколько сотрудников института.

— Понятно… — директор рассмеялся. — Зовите первого.

В дверях появился комсомолец, техник-монтажер.

— Подземную лодку хотите испытать? — весело спросил Константин Григорьевич.

— А вы откуда знаете? — удивился тот.

— По вас видно. Спасибо, товарищ. К сожалению, вашу просьбу удовлетворить не могу. Другие вопросы есть?

— Нет… — смущенно пробормотал техник.

Директор порывисто поднялся из-за стола и вышел в приемную.

— Все тут насчет испытания лодки? Признавайтесь, товарищи! — проговорил он.

Несколько человек, сидевших на диване, при его появлении быстро поднялись со своих мест. Однако никто ничего не ответил.

— Все ясно, — продолжал Гремякин. — Молчание — знак согласия. Ничем не могу помочь, дорогие товарищи. От всего сердца благодарю, но советую идти домой. Время позднее…

Наконец директор и Батя остались в кабинете одни.

— Давай-ка обсудим это дело как следует, — сказал Гремякин садясь напротив Бати. — Ты вот готов был обвинить меня в том, что я легкомысленно отношусь к предстоящему испытанию подземной машины. Нет, не легкомысленно. Прежде всего должен тебе сообщить, что с Трубниным я полностью согласен: Крымов человек увлекающийся, ему захочется, чтобы его машина сразу совершила под землей какое-нибудь чудо… может не рассчитать своих сил.

— И что же ты думаешь?

— Думаю поступить следующим образом… Кстати, что это мы сели так далеко друг от друга? Я придвинусь к тебе поближе. Ты знаешь, у меня такое ощущение… ну, как бы тебе объяснить? Соскучился я по тебе, одним словом.

— Да мы же по десять раз в день видимся? — удивился Батя.

— Это верно! Да все дела, дела… А поговорить по душам, по-дружески, времени не хватает…

— Ой, Костя! С чего бы это ты нежные слова произносить стал? Ну, говори, говори уж. Не тяни…

— Да ты рассуди! Какой еще может быть выход!? По-моему, ничего другого и не придумаешь… Я сам поведу лодку.

Рано утром инженер Цесарский встретил Панферыча недалеко от парадного своего дома.

— Товарищ Панферыч! Вы вчера ночью дежурили у входа на испытательную площадку?

— Я, — ответил старик, останавливаясь.

— Что там за шум был?

— А испытание подземной лодки проводили! — гордо заявил Панферыч.

— То есть… как испытание? Ведь оно назначено на сегодня! Вы что-то путаете…

— Ничего не путаю. Назначено было на сегодня в четырнадцать тридцать, а проводилось с двадцати четырех ноль-ноль по четыре пятнадцать, иначе говоря ночью.

— Почему? — явно расстроенный, продолжал Модест Никандрович. — Как же это так…

— А все дело в том, — начал Панферыч тоном заговорщика, — что очень много желающих оказалось испытывать машину. Все беспокоились, как бы с Крымовым чего не случилось. Устройства-то, что позволяет видеть впереди себя под землей, еще нет! Директор и сказал: чтобы никому обидно не было, сам испытаю лодку.

— Понятно… Но все-таки это странно.

— Почему же странно? — удивился старик. — Ничего странного нет. Машина прошла испытание хорошо: углубилась в землю и опять вышла на поверхность через четыре часа. Все правильно. Только вот резцы, я слышал, немного затупились.

Цесарский поблагодарил вахтера и быстрым шагом направился в свою лабораторию.

Глава седьмая

С некоторого времени Цесарский стал замечать, что сотрудники его отдела изменили к нему свое отношение.

Правда, его распоряжения они выполняли хорошо. Больше того, старались работать дольше, чем было установлено внутренним распорядком института. Однажды, явившись утром в конструкторское бюро, Цесарский узнал, что часть сотрудников не покидала со вчерашнего дня лаборатории. За это время они успели сделать то, что он наметил на несколько дней.

Но не это удивляло Цесарского. Его беспокоило другое. Сотрудники стали разговаривать с ним сдержанно и холодно. Уже незаметно было, чтобы они с прежней улыбкой слушали его веселые шутки.