Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны) - Борис Фрезинский

Упоминания о романе надолго исчезают из его переписки, но зато появляется информация о новых литературных занятиях, быстро реализующихся, и ее подтверждают — вполне материально — вышедшие издания. Похоже, что именно неудача с романом вызвала бешеный взрыв его активности. В январе в берлинском «Геликоне»[175] выходит написанная в Брюсселе (сентябрь 1921 года) книга о конструктивизме в искусстве «А все-таки она вертится» (обложка Ф. Леже). В том же январе берлинская «Новая русская книга» объявляет о подготовке Эренбургом совместно с художником Эль Лисицким международного конструктивистского журнала «Вещь» (выпуск иллюстрированного многоязычного журнала потребовал огромной работы, и первый сдвоенный номер его вышел 7 апреля, а третий — 1 июня). Написанная залпом в январе книга стихов «Опустошающая любовь» была сразу же предложена издательству «Огоньки»[176] и 10 марта вышла из печати. Добавлю к месту, что в том же марте в Берлине вышла созданная Эренбургом еще в России книга «Портреты русских поэтов» — емкая антология стихов 14 современных русских поэтов в сопровождении их «портретов» (сегодня поражающая точностью отбора имен молодых поэтов и содержанием текстов). В марте — апреле Эренбург пишет книгу рассказов «Шесть повестей о легких концах», которую в августе тот же «Геликон» выпускает в оформлении и с иллюстрациями Эль Лисицкого. А ведь еще была активная работа в журнале «Новая русская книга» (статьи и рецензии), нескончаемые встречи с коллегами и друзьями (Цветаева, Пастернак, Маяковский…), участие в дискуссиях, выступления и доклады в Доме искусств. Берлинское кафе «Prager Diele», где, подобно парижским годам, работал Эренбург, становится центром притяжения русских литераторов. Как писал в знаменитой книге «Zoo, или Письма не о любви» живший тогда в Берлине Виктор Шкловский:

«Из „Prager Diele“ вынесут на улицу столики, и Илья Эренбург увидит небо. Илья Эренбург ходит по улицам Берлина, как ходил по Парижу и прочим городам, где есть эмигранты <…>. Серое пальто, кожаное кепи. Голова совсем молодая. У него три профессии: 1) курить трубку, 2) быть скептиком, сидеть в кафе и издавать „Вещь“, 3) писать „Хулио Хуренито“»[177].

Словом, Эренбург — в центре литературной жизни русского Берлина, в центре ее скандалов, диспутов, журнальной и издательской жизни. Он уже не в силах отслеживать тьму откликов на свои работы — и в Советской России, и в эмиграции, — но продолжает настаивать, чтобы его адресаты непременно высылали ему все рецензии…

В начале июня, чтобы прийти в себя от этого шквала дел, Эренбург с женой уезжают на лето из Берлина на остров Рюген (Балтика). Но безделье и тут не для Эренбурга, и он, не теряя дня, увлеченно начинает книгу новелл «13 трубок»[178], а в начале июля уже завершает ее. В середине июля Эренбург на неделю возвращается в Берлин, передает рукопись «13 трубок» в «Геликон», после чего возвращается на море. И здесь до начала августа дописывает начатую не позже 12 июля книгу лирики «Звериное тепло» (25 стихотворений), которую потом тоже передаст «Геликону».

Кажется, что роман прочно забыт. Но вот строки о себе из письма Эренбурга Марине Цветаевой (16 июня с острова Рюген в Берлин; «13 трубок» еще пишутся): «По существу — смута. Возможно, что эта классификация чужих трубок (жизней) поможет найти некоторое равновесие. Ибо в дальнейшем хочу дописать мой роман, а для него, кроме больших сил, нужно и большое равновесие — он о катастрофе, о торжестве стихии над волей, а отправляясь на тиф, нужно сделать прививку». Это «в дальнейшем» наступило в августе.

Почти год спустя (25 июля 1923 года) Марина Цветаева в письме из Чехии критику А. Бахраху, спросив его, читал ли он «Николая Курбова», вспоминала, как Эренбург, с которым она теперь уже была в ссоре, обсуждал с ней в Берлине (видимо, во второй половине мая) первоначальные сюжетные ходы задуманной им книги: «Начата она была во время нашей горячей дружбы с Эренбургом, и он тогда героиню намеревался писать с меня (герой — сын улицы, героиня — дочка особняка, так? Или передумал?…)»[179]. На вопрос Цветаевой теперь трудно ответить, т. к. о романе мы судим по окончательному варианту его текста, написанному в августе-ноябре 1922-го[180].

Это повествование о судьбе молодого человека — непримиримого большевика, каким его сделала жестокая и грязная российская действительность (та самая, что теперь сплошь и рядом представляется исключительно благостной, что, разумеется, никак не объясняет, отчего произошла грандиозная по масштабу последствий революция). Детство и юность героя с впечатляющими подробностями описаны Эренбургом в первых главах романа. Российскую действительность герой вместе с единомышленниками осознанно решил переделать по формулам нового социального вероучения. Жизненный путь героя определялся ненавистью к пережитой с детства социальной несправедливости и нищете; первоначальным эпиграфом к роману служила строчка эренбурговских стихов: «Молю, — о, ненависть, пребудь на страже!»[181] В отличие от «Хуренито» роман замышлялся как психологический и вместе с тем детективный.

В пору, когда началась работа над романом, Эренбург, как и многие тогдашние прозаики, был захвачен вихрем прозы Андрея Белого — ее ритмом, ее языком. Потому сюжетной стихии романа (материал которого автор знал и чувствовал) предстояло слиться с не слишком органичной для Эренбурга новой языковой стихией. Такой литературный замысел не допускал легкости исполнения, на чем Эренбург и споткнулся (вполне продуманный роман «не пошел» — в первый и последний раз в долгой литературной жизни писателя). Понятно, что, раздосадованный неудачей с романом, он с тем большей яростью работал все эти семь месяцев перерыва, реализуя самые разные проекты, но, как человек очень упрямый, Эренбург продолжал думать о романе, не считая возможным отступать перед трудностью поставленной себе задачи.

Вернувшись к роману в августе, он сменил эпиграф: вместо исходного главного мотива героя («Молю, — о, ненависть…») их теперь стало два: формула корней квадратного уравнения, символизирующая построение нового общества по теоретическому рецепту, и строчка популярной песенки «Цыпленки тоже хочут жить» — символ косности жизни, ее устойчивого сопротивления теоретическим схемам и радикальным перестройкам. Через судьбу героя роман должен был показать это фатальное противоборство. Курбов хочет силой, даже террором навязать людям «правильный порядок вещей» (этим же безнадежным делом был занят и «главный коммунист» в книге «Хулио Хуренито» — он гнал людей в рай железными бичами). Мировоззрение движет поступками Курбова — он идет работать в Чека, не боясь запачкать руки (ведь «Революция не делается в белых перчатках»!). Однако жизнь не укладывается в схемы и может быть только компромиссом. Смириться с этим фанатику, верящему в безошибочность исповедуемых взглядов, немыслимо трудно.

Действие романа происходит в 1921 году, в пору перехода к нэпу. Для левых коммунистов, к которым идейно принадлежит Курбов, мучавший их компромисс нэпа означал лишь временное и вынужденное отступление. Для Курбова ситуация, однако, усугубляется любовью — испытываемой им впервые, сильно и властно. Создается коллизия, для Курбова неразрешимая. При этом Эренбург загнал себя в ситуацию, аналогичную курбовской: построив четкий логический каркас романа, он не учел, что герой — живой человек и логика его поведения диктует автору свою волю, так что выстроенный каркас в какой-то момент начал трещать… Зимние трудности возвращались снова.

В доверительных письмах Эренбурга в Петроград поэтессам Полонской и Шкапской прослеживается пунктирная хроника его работы над книгой:

20 августа: «Сейчас сижу над романом (начал его еще зимой, но забросил) — „Жизнь и гибель Николая Курбова“. — Ритмическая проза (при желании мог бы выдать за стихи, но неприлично — вышло бы томов десять). Кончил детство своего героя (чекиста) и юность. Сейчас ему уже 25 лет, и дело подходит к роману, т. е. к гибели. Написал 11 глав из 40. Замысел отважен: гибель неотвратимая, т. е. трагедия сильного „конструктивного“ человека. Как выйдет не знаю. Часто одолевает лень. Тогда курю трубку. Гляжу на дождик…»[182].

13 сентября: «Роман. Что выйдет, не знаю. Чую меж подъемов страшные срывы. Многие главы будут, вероятно, слабыми. Впрочем, написана лишь 1/3, и ту переделываю».

5 октября: «Я пишу и вправду много. Если не количественно, то в смысле упора. Я завядаю перед трудностью моей работы — романа. Ответственность темы, сложность сюжета, ритм меня доконают. Это самое трудное из всего, что я делал в моей жизни (если не считать растапливание коктебельских „мангалок“[183]). Кончив первую часть (15 глав), я всю ее переделал. Теперь сижу над 17-й главой. А всего их около сорока[184]! Хочу кончить к Рождеству, а боюсь, что будет посмертным (не тревожьтесь: только сильный насморк и ennui de vivre[185])».