Чаша. (Эссе) - Владимир Солоухин

О младороссах можно найти и в воспоминаниях Вертинского.

“В среде русской молодежи, принадлежащей к аристократическим кругам, приблизительно в 30-м году возникло так называемое “Младоросское” движение. Много личных и семейных драм пришлось пережить его участникам, всем этим кадетам, лицеистам, пажам, правоведам, юнкерам гвардейских школ, когда они не только осознали свою приверженность родной стране при всех обстоятельствах, но и громко, на всю русскую Францию, заговорили об этом, на удивление и негодование своим родителям. Князья Оболенские, граф Красинский (сын Кшесинской и Великого Князя Андрея Владимировича)… Воронцовы-Вельяминовы – весь аристократический молодняк, все те сотни сильных и здоровых молодых людей, которые жили в Париже, группировались во главе с Великим Князем Дмитрием Павловичем вокруг младоросской газеты “Бодрость”. По содержанию своему эта газета оправдывала свое название. Она звала молодых людей к труду, внушая им, что надо накапливать силы и знания… Она учила познанию своей страны и ее великой истории”.

О младороссах существует обильная литература, пресса, архивы. Да вот теперь, в 1995 году, в Историко-архивном институте Александр Николаевич Закатов защитил толковую дипломную работу под названием “Археографическое освоение источников по истории партии младороссов 1923—1941 гг.”.

Отдельные положения этой дипломной работы, даже отдельные фразы ее дают представление о том, что это было за явление – союз, или партия младороссов.

“Монархическая группировка, состоящая преимущественно из эмигрантской молодежи, не побоялась взять на вооружение шокирующие старую эмиграцию лозунги, заимствованные из фашистской и советской практики, типа “Царь и Советы”, с целью приблизить монархическое движение к реальной жизни в Советском Союзе. Объявив целью движения русскую национальную революцию, вернее, стремление повернуть революцию на национальный путь, младороссы пытались в своих построениях сочетать несочетаемое: советскую власть и монархический строй.

Они утверждали, что стремятся к победе национальной реальности над классовой мистикой, и выдвинули лозунг “Царь и Советы”, в котором хотели видеть соединение национальной традиции России с признанием результатов революции… Казем-Бек отстаивал синтез старого и нового порядка – монархию, возглавляемую Великим Князем Кириллом и в большой степени опирающуюся на советские институты, то есть большевистскую монархию”.

Но разве не к большевистской монархии вел дело Сталин, решив опереться в своей государственной деятельности на коренное население страны (а для этого достаточно растрепав интернациональные ленинские кадры), вернув церкви, Патриарха, Троице-Сергееву лавру, а с ней Духовную семинарию и Духовную академию, возродив гвардию, погоны, кадетские училища, введя раздельное обучение, культивируя бальные танцы, сняв с себя пост генсека, привезя в Кремль двуглавых орлов, чтобы заменить ими пресловутые кремлевские звезды?

Александр Львович в Москве был, по-советски говоря, хорошо трудоустроен. Он служил в канцелярии Патриархии, а именно в отделе внешних сношений. Наверное, там был и митрополит, заведовавший этим отделом, но человек с европейским кругозором и со знанием нескольких языков, конечно, был в Патриархии очень полезен. Его впоследствии и похоронили в Переделкине, но не на общем поселковом кладбище (где Корней Чуковский и Пастернак), а на маленьком кладбище при патриаршей церкви, внутри церковной ограды, по правую руку от абсиды.

Хотя в литературе о младороссах и были кое-какие намеки, что, возможно, “Глава” был как-то связан с Советским Союзом, однако А.Н. Закатов правильно пишет в своем дипломе, что, учитывая волну советского патриотизма, захлестнувшую эмиграцию после победы СССР в войне, этот факт – возвращения Казем-Бека в СССР – не может быть достаточным доказательством таких связей.

Надо вспомнить, что сотни и тысячи русских эмигрантов вступили тогда в так называемый Союз советских патриотов (ССП), получили советское гражданство и советские паспорта.

Что касается меня, то, угощаясь сосисками в томате, я не имел и тени подозрения, что, возглавляя партию младороссов, Александр Львович вел какую-нибудь игру. Более того, когда несколькими годами позже я написал книгу “Последняя ступень” и понадобилось спрятать рукопись этой книги в надежном доме, у надежных людей, я выбрал именно их: Сильву Борисовну и Александра Львовича. Сильва Борисовна говорила мне, хохоча:

– Вас расстреляют трижды. Во-первых, вас расстреляют коммунисты, во-вторых, вас расстреляют сионисты, в-третьих, вас отдельно застрелит прототип главного персонажа книги…

Как-то раз, будучи в гостях у Казем-Беков, я обмолвился, что собираюсь поехать в Грузию.

– Сначала в Кобулети, а потом проеду в Тифлис.

– Так у меня же там родная сестра, Мария Львовна! – воскликнул Александр Львович. – Запишите ее телефон и обязательно ей позвоните, а я со своей стороны предупрежу ее о вашем возможном приезде…

Так мое знакомство с “возвращенцами” сделало новый “расширительный” виток.

Мария Львовна была (как Александр Львович – сыном) дочерью командира уланского полка. Потом уж, когда во время достойных застолий поднимали тост за Марию Львовну, говорилось, что она единственный человек на территории бывшей России, кому Государь лично отдавал честь. А дело в том, что уланы, любя своего командира, сшили для его шестилетней дочки уланскую форму и, когда проходил смотр полка самим Государем, ставили ее на левом фланге. Государь, обходя полки и дойдя до левого фланга, брал перед девочкой под козырек.

В Париже, в эмиграции, Мария Львовна вышла замуж за грузинского князя – тоже эмигранта – Михаила Чавчавадзе. У них родились два мальчика – Зураб и Миша. Вся эта семья после победоносной войны возвратилась в СССР, а точнее, на родину главы семейства, а Грузию. Сначала все шло очень хорошо. Им дали квартиру, в Тбилиси нашлось достаточное количество грузин, которые хотели бы (либо их дети) знать французский язык, так что материальных забот могло не быть. Мария Львовна как учительница французского языка (да еще и фамилия – Чавчавадзе) пошла нарасхват. Но тут сказалась полная “советская” непредсказуемость. Вся семья вдруг была арестована. Сам князь оказался в сибирском лагере, а Мария Львовна с двумя мальчиками (7 и 5 лет) – в ссылке в Казахстане. Она “трудоустроилась” секретарем-машинисткой у директора совхоза – казаха, который звал ее Шапшабадзе. Что уже она там, владея несколькими языками, печатала в конторе совхоза, какие такие распоряжения и сводки, мы не знаем, но семейное предание сохранило один эпизод. Однажды директор кричит:

– Шапшабадзе, иди сюда, тебе денежный перевод.

Какой-то безымянный благодетель прислал из Москвы солидную сумму. Марии Львовне разумно посоветовали купить на часть этих денег ягненка, барашка. Теперь весна, травка. К осени барашек вырастет, и у них будет много мяса. Сказано – сделано: барашка купили и назвали его Костькой, а получалось, когда звали вслух, – Коська.

Коська рос не по дням, а по часам. Пока Мария Львовна стучала на машинке, дети играли с барашком, и вскоре он стал у них как член семьи. О том, чтобы зарезать Коську, не могло быть и речи, а тем более есть его мясо. Не получилось бизнеса у Марии Львовны с сыновьями.

Потом всей семьей разрешили вернуться в Тбилиси. Квартира их дожидалась. К тому времени, когда я впервые позвонил туда, а потом и приехал, Михаила Николаевича Чавчавадзе уже не было в живых. По древней грузинской традиции, гроб через всю Кахетию несли на руках и положили в церкви в городке Кварели, в родовом имении князя.

Мое личное знакомство с Марией Львовной и с ее сыновьями состоялось, когда “мальчики” были уже взрослыми людьми. Зураб учился в Тбилисском университете на филологии, а Миша был актером Тбилисского юношеского театра. И у Миши был уже свой маленький Миша, которого я тотчас же прозвал Михал-Михал-Михалыч.

Моя первая встреча с этой семьей ознаменовалась прямо-таки фантастическим событием, и забыть этот день невозможно. Ну, в обеденное время перекусили, а потом Зураб говорит:

– А теперь поехали собирать рыжики.

– Какие рыжики? Рыжик – это гриб северный, вятский, вологодский, архангельский. Ну, разве еще в Сибири… Здесь же эти голые пересохшие холмы, дикая жара, почти совсем нет дождей… Какие туг рыжики?

Однако – поехали.

Оказывается, по этим сухим, пересохшим, прокалившимся на южном солнце холмам грузины вокруг всего города насадили сосенок. Сосенки принялись. Получился молодой сосновый лесок. Можно бы сказать – лесной пояс.

Не буду интриговать читателя, не буду и расписывать те чувства, когда в зеленой травке вдруг видишь “цепочку” настоящих северных рыжиков. Скажу сразу, за каких-нибудь два-три часа мы насобирали восемнадцать килограммов отборных, боровых, крепеньких, ярких, с загнутыми внутрь краешками шляпок, преимущественно молоденьких рыжиков!