Кеплер - Джон Бэнвилл

Жалованье мое, что ни говори, отчаянно задерживают. Мне должны, по моим расчетам, 2000 флоринов. Не очень и надеюсь когда-нибудь увидеть эти деньги. Королевская казна почти совсем опустошена манией собирательства, присущей императору, равно как и войною его против турок, и усилиями отстоять свои земли у мятежной родни. Мне горько зависеть от доходов на скромное состояние жены. Голодное мое брюхо на меня поглядывает, как песик на хозяина, когда-то его кормившего. Однако, по своему обыкновению, я не отчаиваюсь, положась на Бога и на мою науку. Погода здесь прегнусная.

Засим остаюсь покорным слугою Вашим,

_____

Aedes Cramerianis[26]

Прага Апрель года 1608

Доктору Михаэлю Мэстлину,

в Тюбинген

Приветствую Вас. Ну и свинья Тейнагель! С трудом удерживаю в руке перо, о, как я зол! Вы даже и вообразить не можете всю глубину коварства этого канальи! Разумеется, он не хуже прочих в шайке Браге — он только громче. Ревущий осел, вот он кто, тщеславный, надутый и неискупимо глупый. Нет, положительно, я его убью, прости меня, Господи. Единственное светлое пятно во всей этой кромешной тьме — то, что ему еще не выплатили, да едва ль когда и выплатят, 20 000 флоринов, за которые он продал бесценные инструменты императору, когда датчанин еще не остыл в гробу. (Он получает 1000 флоринов ежегодно как проценты по долгу. Вдвое больше моего жалованья — императорского математика.) Признаюсь, когда Тихо умер, я скоро воспользовался отсутствием попеченья со стороны наследников и взял на себя заботу о его наблюдениях, или, как Вы, быть может, скажете (и уж конечно, скажут они), их стибрил. И кто меня осудит? Инструменты, некогда чудо света, разбросаны по всей Европе, ржавеют и ветшают. Император о них забыл, Тейнагель рад своим пяти процентам годовых. Неужто подобной же судьбе я должен был обречь дивные, бесценные наблюдения, которых собиранью Тихо посвятил всю жизнь?

Причина ссоры нашей кроется в подозрительности и неотесанности семейства Браге, но, с другой стороны, и в моем страстном и насмешливом нраве. Не спорю, у Тейнагеля давно были причины мне не доверять: в моих руках были наблюдения, а я отказался их передать наследникам. Но никаких причин нет у него травить меня таким манером. А знаете ли Вы, что он заделался католиком, дабы император мог ему пожаловать место при дворе? Вот Вам характер его во всей красе. (Элизабет, прекрасная половина, все его подстрекает… ах нет, о ней не буду.) Теперь он императорский советник, а потому может мне навязывать свои условия как власть имеющий. Запретил мне печатать что бы ни было, основанное на наблюденьях тестя, покуда не закончу Рудольфовых таблиц; потом в печатании дал полную свободу, но с тем, что имя его будет стоять рядом с моим на титульном листе, и половина чести ему достанется без всякого труда. Я согласился, но при условии, что он мне выделит четверть от тысячи флоринов, которые платит ему император. И мой расчет был точен. Тейнагель, верный своей природе, конечно, посчитал сумму в 250 флоринов годовых чересчур высокою платой за бессмертную славу. Далее, он забрал в свою глупую башку, что сам может осилить завершение таблиц. Вы посмеетесь вместе со мной, профессор, ибо это прямая нелепость, поскольку у кавалериста нет ни способности к такой работе, ни усердия, какого она требует. Я уж и прежде замечал, что многие полагают, будто могли бы преуспеть не меньше моего, и даже больше, будь у них время и охота вникать в мелочи астрономии. Я только улыбаюсь, когда слышу, как они ярятся, пердят и писают горячею мочой. Что ж, путь попробуют!

К счастью, суетный Тейнагель обещался императору окончить всю работу в четыре года: и все то время просидел над сокровищем, как собака на сене, и сам не в состоянии им воспользоваться, и других до него не допуская. И вот четыре года истекли, он ничего не сделал. Меж тем я тороплюсь со своей Astronomia nova, которой печатание началось наконец у Фогелина в Гейдельберге. Что ж, хорошо. Но этот болван требует, чтоб книга содержала предисловие, писанное им, и за его же подписью! Помыслить страшно, что за вздор он состряпает. Он заявляет, что якобы его страшит, как бы я не воспользовался наблюдениями Тихо, дабы изобличить его же теорию мирозданья, но я-то знаю, что его волнует только звон монет. Ах, низкий и вредоносный болван.

_____

Площадь Гутенберга

Гейдельберг

Канун летнего солнцестояния, год 1609

Елисею Рослину, лейб-медику при дворе Ханау-Лихтенберга.

Бухсвайлер, что в Эльзасе

Ave. Получил толковую и занимательную твою Discurs von heutiger Beschaffenheit,[27] которая не только во мне всколыхнула бездну мыслей, но и приятно воскресила в душе моей сладкую и грустную память о спорах дружеских, каким мы предавались в студенческие наши дни в Тюбингене. Я готовлю в печати Antwort,[28] дабы отстоять те положения в моей Nova 1604 года, на какие со всей твоею страстью и со всем искусством ты нападаешь, но прежде хочу несколько слов сказать с тобой наедине, не только во имя долгой нашей дружбы, но дабы объяснить материи, какие не стану доверять печати. Ибо положение мое здесь в Праге день ото дня становится щекотливей. Царственное лицо уже не верит никому, трепетно блюдя науку, которую так ревностно ты защищаешь и с которой связывает оно такие упованья. Я бы охотнее назвал ее лженаукой. Непременно уничтожь это письмо сразу, как прочтешь.

Я готов признать в тебе, мой милый Рослин, instinctus divinus,[29] особенное прозренье в толковании небесных феноменов, которое, однако, ничего общего не имеет с законами астрологическими. Кто спорит, Господь даже и простаков порою попускает произносить странные и дивные сужденья. Никто не станет отрицать, что нечто мудрое, а то, глядишь, святое может произойти от глупости и безбожия, подобно как из скользкой грязной тины является прелестная улитка, устрица, как из нечистот гусеницы — шелкопряд. Даже и в вонючей навозной куче прилежная курица находит золотое зернышко; да, но какие зерна стоят того, чтоб их выбирать из кучи, вот это уж определить трудней.

Суть мыслей моих проста: то, что небеса воздействуют на человека, видно невооруженным глазом, но то, как именно они воздействуют, остается для нас загадкой. Я верю, что расположение планет относительно одна другой влияет на человеческие жизни. Однако ж думаю, что говорить о добром и дурном расположенье звезд — нелепость. Нет в небесах понятий о добре и зле, важны лишь понятия о гармоническом, ритмичном, красивом, сильном, слабом и разлаженном. Звезды не действуют как ни попадя, звезды не определяют особенной судьбы отдельного лица; но они запечатлевают душу особенным тавром. С первыми проблесками жизни дается человеку образ всех созвездий неба, всех лучей, стекающих на землю, и этот образ он на себе хранит до гроба. Этот образ отпечатлен в самой плоти человека, в замашках и повадках, пристрастиях и склонностях. Один бодр, сердоболен, весел; другой празден, мрачен, душой ленив; и свойства эти сопоставить можно с красивым, точным или с разбросанным и неприглядным расположеньем, с окраской и движеньями планет.

Но на чем основаны понятия: красивый — некрасивый, сильный — слабый и прочее? Как! Да на разделении кругов, производимом познаваемыми, то есть могущими быть построенными, правильными многоугольниками, как это представлено, к примеру, в моей Mysterium cosmographicum, то есть на гармонии исконной, предвещанной бытием Божиим. Так все живые существа, люди и все прочие, и растения даже, все подвержены влиянью неба. Все проявления их определены и ведумы лучами света, сюда, вниз проникающими, и геометрия и гармония небесная на них влияет, подобно как на стадо влияет голос пастуха, как лошадей в упряжке торопит крик возницы, как сельский танец визгу волынки подчинен. Вот во что я верю, и никакой вашей темной дури не сбить меня с толку.

Надеюсь, прямой немецкий разговор не оскорбил тебя, мой милый Рослин. Я всегда тебя помню и люблю, хотя порой могу и огрызнуться, ибо таков

_____

Крамеровы строенья

Прага

Сентябрь года 1609

Фрау Катарине Кеплер и Генриху Кеплеру,

в Вайльдерштадт

(Для прочтения в их присутствии Г. Распе, нотариусом. Вознагражденье прилагается.)

Любимые мои. Пишу, дабы сообщить, что мы прибыли домой, здоровы и благополучны. У Фридриха кашель, но в прочем он здоровехонек. Приуготовления к свадьбе милой нашей Регины весьма успешны. Она чудо как ловка в таких делах. Будущий супруг ее тонкий и благородный человек, и с положением. На той неделе он нам нанес визит. Разумеется, он и прежде у нас бывал, но не женихом. Мне представляется он несколько натянутым, боюсь, как бы негибким он не оказался. Все было весьма учтиво. У меня нет сомнений, что он будет добр к Регине, и, хочу надеяться, составит ее счастье. После свадьбы направятся они в Пфаффенхофен, что в Верхнем Пфальцграфстве. Слух есть, что там чума.