Золотая петля - Джеймс Кервуд

И вдруг она неожиданно повернулась к стене, сняла с гвоздя его полушубок и завесила им окно. И когда он снова увидел ее лицо, то оно уже так и сияло. Она указала ему на плошки.

— Опасности нет! — воскликнул он. — В такую бурю никто не станет бросать в нас стрелы!

Опять завыли волки. Минуту спустя их вой уже был подхвачен бурей и раскатился далеко вокруг. Хижина затряслась, словно кто-то качнул ее могучей рукой. И снова над ними зарыдал ветер на разные голоса, и Филипп мог видеть, какой страх опять засветился в глазах у Селии.

И чтобы развлечь ее хоть немного, он достал свой путеводитель и развернул перед нею географическую карту.

— Смотри сюда! — сказал он. — Вот здесь находится эта наша хижина…

Он сделал карандашом на карте точку и, обведя руками комнату и потолок, дал ей понять, что именно он имел в виду.

— Вот это — Великий Баррен, — продолжал он, — это Ледовитый океан и Гудзонов залив. Тут началась эта наша буря и так как на всем этом пространстве нет ни гор, ни лесов, ни скал на протяжении целых пяти тысяч миль, то она докатилась и до нас…

Сели я пристально уставилась на поставленную им маленькую черную точку. То была их хижина. В первый раз карта показала ей, где она находилась, а может быть, и то, как она сюда попала. Прямо вниз к этой точке от голубого поля океана шла полоска Медной реки. Селия слегка вскрикнула от волнения и схватила Филиппа за руку. Затем она ткнула в карту указательным: пальцем.

— Вот здесь! Вот здесь! — воскликнула она, и он понял ее так ясно, точно она сказала это на его родном языке. — Мы вошли в эту реку. Вот здесь нас выгрузила шхуна!

И она указала на устье Медной реки в том месте, где эта река вливалась в залив Коронации.

— А затем мы стали подниматься по реке все выше и выше, — продолжала она и вдруг резко повторила: — Медная река!

Она вырвала у Филиппа из руки карандаш и поставила крест на верхней трети этой реки. Он был поражен, как удачно она сумела ему объяснить. Взволнованным голосом она стала рассказывать ему, как на том самом месте, где она поставила крест, на них предательски напали эскимосы. Все еще продолжая пользоваться его карандашом, она нарисовала, куда путники убежали от реки, затем их обратное возвращение к ней и где произошло новое нападение эскимосов. Тут-то и схватил ее Брэм Джонсон и увез ее к себе. А там позади, за этим крестиком, находился ее отец. Это было главным моментом в ее рассказе, и она, очевидно, еще верила, что он остался в живых, потому что в ее тоне слышалось волнение, но отнюдь не безнадежность и не скорбь.

Эта ее уверенность удивила его. Несколько раз за этот вечер он порывался сказать ей голую правду, что отец ее убит, так как в этом не могло быть ни малейшего сомнения, но каждый раз у него не хватало на это мужества. Его озадачивала ее убежденность, будто ее отец находится на том самом месте, которое она отметила на карте карандашом. Можно ли было предполагать, что эскимосы имели какую-нибудь особую причину не убивать ее отца, Поля Армина, и что Селии была известна эта причина? Если это и было так, то для Филиппа здесь скрывалась новая тайна, и он снова и снова пытался добиться от Селии ответа на мучивший его вопрос. Почему эскимосам нужна была именно она? И каждый раз она отвечала ему беспомощным жестом, означавшим, что она не в состоянии ему это рассказать.

— Блэк! — сказала она непонятное для него слово.

О наступлении ночи он мог узнать, только взглянув на часы. В семь часов он проводил Селию в ее комнатку и уговорил ее лечь спать. Час спустя он прислушался издалека к ее дыханию и решил, что она уже заснула. Он ждал этого и потихоньку стал готовиться к выполнению предприятия, которое задумал, но о котором не сказал ей ни единого слова.

Он надел шапку и полушубок и захватил с собою дубину, которую выломал из кровати Брэма. Затем с громадными предосторожностями отворил входную дверь. Через мгновение он был уже на дворе. Дверь захлопнулась за ним, и буря обрушилась на него со всех сторон.

За ревом непогоды он не мог бы услышать человеческого крика даже в пятидесяти шагах от себя. Тем не менее он чутко прислушивался, сжимая в руке дубину, причем нервы были напряжены у него до последней крайности. Где-то, в пределах этой изгороди, находились волки Брэма Джонсона, зарывшиеся в снег от урагана, и он, задержавшись лишь на одно мгновенье у двери, только и просил судьбу о том, чтобы в течение ближайших двух минут не наступило внезапного затишья. Он мог надеяться, что среди раскатов и грохота урагана ветер отнесет от волков его запах в противоположную сторону, и он избежит их. Если только он случайно не наткнется на них по пути, то они его не почуют. В эти секунды он отдал бы половину своей жизни за то, чтобы только знать, где они находятся. И первые свои шаги в непроницаемую тьму он сделал, все еще прислушиваясь и тщетно стараясь уловить хоть малейший звук в бешеных воплях ветра. Он не бежал. Движения его были так же спокойны, как если бы на дворе стояла полнейшая тишина. Он держал дубину наготове. Он еще заранее, при свете дня, заметил расстояние от крыльца до калитки и направление, которого должен был держаться, и скоро действительно уперся в забор. Нашарив в десяти шагах от себя калитку, он почувствовал, как сердце его вдруг запрыгало от радости, что он и Селия были теперь спасены. Еще полминуты — и калитка отворена настежь. Он прочно подпер ее все той же дубиной, чтобы она не затворилась, и отправился тихонько назад.

Рука его крепко стискивала револьвер, и на нем не было лица, когда он снова нащупал дверь и вернулся к ласковому свету плошек. Посреди комнаты с таким же бледным лицом, как у него, стояла Селия. Глаза ее были устремлены на него с безмолвным вопросом.

— Я отворил калитку, — ответил он ей, показав пальцем на дверь и затем в сторону забора. — До рассвета волки убегут, и мы с тобою теперь спасены. Больше уж ничто не стоит поперек нашего пути!

Она поняла его. Она быстро задышала, затем вскрикнула и протянула к нему руки. Потом она что-то сказала, почти шепотом, — и он медленно стал наклоняться над ней, — именно медленно, чтобы дать ей возможность уклониться, если бы она того пожелала, и поцеловал ее в уже протянутые к нему губы. А затем она отвернулась от него и быстро скрылась в темноте своей хибарки.

Всю ночь буря ревела над его головой, но он уже больше ее не слышал. Было уже поздно, когда он собрался лечь спать. Ветром из избушки выдуло все тепло, было так холодно, что зябли пальцы и нельзя было снять сапоги. Он затопил печь и, чтобы она подольше горела, сплошь набил ее дровами.

— Ты спишь? — тихонько спросил он Селию через перегородку.

— Нет… — холодно ответила она. — Я страшно озябла.