Собор Парижской Богоматери - Гюго Виктор

Вопрос Гренгуара заставил цыганку вздрогнуть.

– Ах, этот ужасный горбун! – сказала она, закрыв лицо руками и дрожа, как в лихорадке.

– Действительно ужасный, – согласился Гренгуар и снова спросил: – Как же удалось вам спастись от него?

Эсмеральда улыбнулась, вздохнула и не отвечала.

– Знаете вы, почему он следовал за вами? – спросил Гренгуар, стараясь вернуться обходом к тому же интересовавшему его вопросу.

– Нет, не знаю, – отвечала молодая девушка, а потом быстро прибавила: – Ведь и вы шли за мной. Зачем вы это делали?

– Клянусь честью, тоже не знаю! – отвечал Гренгуар.

Наступило молчание. Гренгуар строгал ножом стол. Молодая девушка улыбалась и пристально смотрела на стену, как будто видела за ней что-то. Вдруг она запела едва слышно:

Quando los pintadas avesMudas estan, y la tierra…[38] –

и, так же внезапно остановившись, начала ласкать Джали.

– Какое хорошенькое животное, – сказал Гренгуар.

– Это моя сестра, – отвечала цыганка.

– Почему вас называют Эсмеральдой? – спросил поэт.

– Не знаю.

– А все-таки?

Она вынула из кармана маленькую овальную ладанку, висевшую у нее на шее на цепочке из каких-то зерен. Ладанка сильно пахла камфарой. Она была сшита из зеленой шелковой материи; посредине ее блестел зеленый камень, похожий на изумруд.

– Может быть, меня называют так поэтому[39], – сказала она.

Гренгуар хотел взять в руки ладанку, но она отдернула ее.

– Нет, не трогайте – это амулет, – сказала она. – Ты повредишь ему, либо он тебе.

Любопытство поэта было сильно возбуждено.

– Кто же вам его дал? – спросил он.

Она приложила палец к губам и снова спрятала амулет на груди. Гренгуар попробовал задать ей еще несколько вопросов, но она едва отвечала ему.

– Что значит слово «Эсмеральда»?

– Не знаю.

– На каком оно языке?

– Должно быть, на цыганском.

– Так казалось и мне, – сказал Гренгуар. – Вы родились во Франции?

– Не знаю.

– Живы ваши родители?

В ответ на это она запела на мотив старинной песни:

Mon pèere est oiseau,Ma mere est oiselle,Je passe l’eau sans nacelle,Je passe l’eau sans bateau,Ma mèere est oiselle,Mon pèere est oiseau[40].

– Так, – сказал Гренгуар. – Каких же лет приехали вы во Францию?

– Я была в то время еще совсем маленькая.

– А в Париж?

– В прошлом году. Когда мы входили в Папские ворота, над нашими головами пролетела малиновка. Это было в конце августа. И тогда я сказала себе: зима будет холодная.

– Она и на самом деле была холодная, – сказал Гренгуар, радуясь, что она заговорила. – Мне все время приходилось согревать дыханием пальцы. Так вы, значит, обладаете даром пророчества?

– Нет, – по-прежнему коротко отвечала она.

– Этот герцог цыганский, как вы его называете, считается главой вашего племени?

– Да.

– Ведь это он сочетал нас браком, – робко заметил поэт.

Эсмеральда сделала свою презрительную гримаску.

– Я даже не знаю, как тебя зовут, – сказала она.

– Вы желаете знать мое имя? Извольте. Меня зовут Пьер Гренгуар.

– Я знаю одно имя, более прекрасное.

– Злая! – сказал поэт. – Ну ладно, я не стану сердиться на вас. Подождем, вы, может быть, полюбите меня, когда узнаете ближе. К тому же вы с таким доверием рассказали мне свою историю, что я считаю себя обязанным сделать то же. Итак, меня зовут Пьер Гренгуар, – я сын фермера из Гонесса. Моего отца повесили бургундцы, а мать зарезали пикардийцы во время осады Парижа, двадцать лет тому назад. И я с шести лет остался сиротою, и подошвами мне служили мостовые. Не знаю сам, как удалось мне прожить с шести до шестнадцати лет. Иногда какая-нибудь торговка фруктами давала мне сливу, иногда булочник бросал корку хлеба. Вечером я старался, чтобы меня подобрал обход, и в тюрьме я ночевал на соломе. Несмотря на все эти невзгоды, я, как видите, вырос, хотя толстым меня, правда, назвать нельзя. Зимой я грелся на солнышке у дверей особняка де Сане и никак не мог понять, почему костры Иванова дня зажигаются летом, а не зимою. В шестнадцать лет я решил пристроиться к какому-нибудь делу. Я перепробовал все. Сначала я поступил в солдаты, но оказалось, что я недостаточно храбр для военной службы. Затем я пошел в монахи, но я был недостаточно набожен и к тому же не умел много пить. С отчаяния я поступил учеником к плотникам – оказалось, что я недостаточно силен. Больше всего мне хотелось сделаться школьным учителем. Положим, я не умел читать, но это ничего не значило. Через некоторое время я заметил, что за какое бы занятие я ни принялся, мне всегда не хватает чего-нибудь. Убедившись таким образом в своей полной непригодности к чему бы то ни было, я по доброй воле сделался поэтом. Это самое подходящее занятие при бродячей жизни, и все-таки оно лучше, чем воровство, на которое подбивали меня некоторые из моих приятелей, занимавшиеся кражами. К счастью, в один прекрасный день я встретился с преподобным отцом Клодом Фролло, архидьяконом собора Богоматери. Он принял во мне участие, и ему обязан я тем, что стал настоящим ученым. Я знаю латынь, начиная с «Обязанностей» Цицерона и кончая мартирологом целестинских монахов, я изучил схоластику, пиитику, стихосложение и герметику – эту премудрость из премудростей. Я – автор мистерии, которую с таким успехом разыгрывали сегодня в битком набитом большом зале Дворца правосудия. Затем я написал книгу – в ней будет не меньше шестисот страниц – о чудесной комете 1465 года, от которой один бедняк даже сошел с ума. Выпали на мою долю и другие успехи. Понимая кое-что в артиллерийском деле, я работал вместе с другими при сооружении громадной бомбарды Жана Мог, которую, как вы знаете, разорвало на Шарантонском мосту, когда из нее попробовали выстрелить. При этом еще было двадцать четыре убитых из числа зрителей. Как видите, меня нельзя назвать плохой партией. Я знаю очень много забавных фокусов и штук, которым научу вашу козочку. Я, например, могу выучить ее представлять парижского архиепископа, этого проклятого фарисея, мельницы которого обрызгивают с головы до ног всех проходящих по Мельничному мосту. Да кроме того, я получу за свою мистерию много денег, если мне заплатят. Словом, я весь к вашим услугам, я отдаю вам себя самого, свой ум, свои знания и литературные произведения. И я готов жить с вами, как вам будет угодно – целомудренно или весело. Если хотите, мы будем мужем и женой; если хотите – братом и сестрой.

Гренгуар остановился, ожидая, какое впечатление произведет его речь на молодую девушку, которая сидела, опустив глаза в землю.

– Феб! – вполголоса проговорила она и, обернувшись к поэту, спросила: – Что значит слово «Феб»?

Гренгуар, хоть и не понимавший, какое отношение имеет этот вопрос к его речи, был не прочь похвастаться своей ученостью.

– Это латинское слово, – отвечал он, приосаниваясь, – и оно значит – «солнце».

– Солнце! – повторила она.

– Так звали прекрасного стрелка, который был богом, – прибавил Гренгуар.

– Богом! – снова повторила цыганка.

Что-то задумчивое и страстное звучало в ее голосе.

В это время один из ее браслетов расстегнулся и упал. Гренгуар тотчас же нагнулся поднять его, а когда выпрямился – молодая девушка и козочка исчезли. Он услыхал, как щелкнула задвижка. Маленькая дверь вела в соседнюю комнатку, и теперь эта дверь была заперта снаружи.

«Оставила ли она мне хоть постель?» – подумал наш философ. Он обошел комнату кругом. В ней не было ничего, на чем бы можно было лечь, кроме довольно длинного деревянного сундука. Но у него была резная крышка, так что, растянувшись на нем, Гренгуар, наверное, испытал такое же ощущение, какое должен был испытать Микромегас, улегшись во всю длину на Альпы.