Собор Парижской Богоматери - Гюго Виктор

«Так вот что такое Эсмеральда! – думал он, смотря на нее и все больше погружаясь в мечты. – Небесное создание! Уличная танцовщица! Так много и так мало! Она нанесла последний удар моей мистерии утром, и она же спасла мне жизнь вечером. Мой злой гений! Мой добрый ангел!.. Прехорошенькая девушка, клянусь честью! А раз она сама захотела сделаться моей женой, то, значит, любит меня до безумия. Да, как-никак, – подумал он вдруг с тем сознанием действительности, которое составляло основу его характера и философии, – не знаю, как это вышло, но ведь я ее муж!»

Мысль эта отразилась у него во взгляде, и он с таким победоносным видом подошел к молодой девушке, что она отступила.

– Что вам нужно? – спросила она.

– Как можете вы спрашивать об этом, обожаемая Эсмеральда? – сказал Гренгуар, и голос его зазвучал такою страстью, что это изумило даже его самого.

Цыганка широко открыла глаза.

– Я не понимаю, что вы хотите сказать, – с недоумением проговорила она.

– Как? – воскликнул Гренгуар, воспламеняясь еще больше и думая, что имеет дело с добродетелью, достойной Двора чудес. – Как? Разве я не принадлежу тебе, моя дорогая? Разве ты не моя? – И он простодушно обнял ее за талию.

Цыганка выскользнула, как угорь, у него из рук. Она отпрыгнула на другой конец комнаты, нагнулась, выпрямилась, и в руке ее блеснул кинжал. Гренгуар даже не успел заметить, откуда он взялся. Она стояла перед ним, гневная и гордая, с дрожащими губами и раздувающимися ноздрями; щеки ее пылали, черные глаза сверкали. В то же время белая козочка встала перед ней и, готовясь к бою, опустила голову и выставила вперед свои хорошенькие, позолоченные рожки, очень острые рожки. Все это произошло в мгновение ока.

Стрекоза превратилась в осу и собиралась ужалить. Бедный философ, совсем растерявшись, тупо смотрел то на Эсмеральду, то на козочку.

– Пресвятая Дева! – воскликнул он наконец, немножко опомнившись от изумления. – Вот так бедовая парочка!

– А ты, как видно, очень дерзкий негодяй! – заметила, со своей стороны, Эсмеральда.

– Извините, сударыня, – с улыбкой сказал Гренгуар. – Но зачем же в таком случае взяли вы меня в мужья?

– А лучше было бы дать тебя повесить?

– Так, значит, вы вышли за меня замуж только для того, чтобы спасти меня от виселицы? – спросил Гренгуар, разочаровавшийся в своих страстных ожиданиях.

– А иначе зачем же я вышла бы за тебя? – сказала она.

– Я, как видно, далеко не так счастлив в любви, как думал, – пробормотал он. – Но к чему же тогда было разбивать эту несчастную кружку?

Между тем кинжал Эсмеральды и рога козочки все еще были на страже.

– Заключим перемирие, Эсмеральда, – сказал поэт. – Я не секретарь суда и, конечно, не стану доносить, что вы держите у себя оружие вопреки указам и запрещениям парижского прево. Ведь вы, наверное, знаете, что всего неделю тому назад Ноэль Лескрипьен был присужден к штрафу в десять су за то, что носил шпагу. Но это меня не касается, и я перейду прямо к делу. Клянусь вечным спасением, что не подойду к вам близко без вашего разрешения и позволения. Только дайте мне поужинать.

В сущности, Гренгуар, как и Депрео, обладал лишь «небольшой дозой чувственности» и не принадлежал к числу тех кавалеров и мушкетеров, которые берут молодых девушек приступом. В любви, как и во всем остальном, он был против крайних мер и предпочитал выжидательную политику. Хороший ужин и приятное общество казались ему – в особенности на пустой желудок – великолепнейшим антрактом между прологом и развязкой его любовного приключения.

Цыганка не отвечала. Она сделала свою презрительную гримаску, подняла голову, как птичка, и звонко расхохоталась; а маленький кинжал исчез так же быстро, как и появился, прежде чем Гренгуар мог заметить, куда пчелка спрятала свое жало.

Через минуту на столе лежали ржаной хлеб, кусок свиного сала и несколько сморщенных яблок и стояла кружка пива. Гренгуар с увлечением принялся за еду. Судя по отчаянному стуку железной вилки о фаянсовую тарелку, можно было подумать, что вся его любовь превратилась в аппетит.

Молодая девушка сидела напротив него и молча смотрела, как он ужинает, очевидно занятая совсем другими мыслями. Время от времени на губах ее мелькала улыбка, и она гладила своей нежной рукой умную головку козочки, прижавшейся к ее коленям.

Желтая восковая свеча освещала эту сцену жадности и мечтательности.

Между тем Гренгуар, утолив первые приступы голода, устыдился, увидев, что на столе не осталось ничего, кроме одного яблока.

– Вы ничего не кушаете, Эсмеральда? – сказал он.

Она отрицательно покачала головой и устремила задумчивый взгляд на сводчатый потолок.

«Что ее там занимает? – подумал Гренгуар и взглянул на потолок. – Не может быть, чтобы рожа этого высеченного на своде карлика. Черт возьми! Кажется, я могу соперничать с ним!»

– Мадемуазель Эсмеральда! – окликнул он.

Она, казалось, не слышала его.

– Мадемуазель Эсмеральда! – повторил он громче.

Напрасный труд. Мысли молодой девушки были далеко, и голос Гренгуара не мог отвлечь ее от них. К счастью, вмешалась козочка. Она начала тихонько дергать свою госпожу за рукав.

– Что тебе, Джали? – спросила цыганка, как бы внезапно пробудившись от сна.

– Она голодна, – сказал Гренгуар, обрадовавшись случаю завязать разговор.

Эсмеральда накрошила хлеба, который Джали принялась грациозно есть с ее ладони.

Гренгуар не дал молодой девушке времени снова впасть в задумчивость. Он решился задать ей довольно щекотливый вопрос.

– Так вы не хотите, чтобы я был вашим мужем? – спросил он.

– Нет, – отвечала Эсмеральда, пристально взглянув на него.

– А вашим любовником?

– Нет, – отвечала она, сделав свою гримаску.

– А вашим другом? – продолжал Гренгуар.

Она снова внимательно посмотрела на него и, немножко подумав, сказала:

– Может быть.

Это «может быть», такое дорогое для философов, ободрило Гренгуара.

– Знаете вы, что такое дружба? – спросил он.

– Да, – отвечала цыганка. – Это значит быть братом и сестрой. Это две души, которые соприкасаются, но не сливаются; это два пальца на руке.

– А любовь? – спросил Гренгуар.

– О, любовь! – сказала она, и голос ее задрожал, а глаза блеснули. – Это когда два существа сливаются в одно, когда мужчина и женщина превращаются в ангела. Это – небо.

В то время как уличная танцовщица говорила это, ее лицо просияло чудесной красотой, поразившей Гренгуара. Красота эта вполне гармонировала с восточной экзальтацией ее слов. Ее невинные розовые губки улыбались, чистый, ясный лоб минутами затуманивался мыслью, как зеркало от дыхания, а из-под опущенных длинных черных ресниц разливался какой-то особенный свет, придававший ее лицу ту идеальную красоту, которую впоследствии нашел Рафаэль в слиянии девственности, материнства и божества.

– Каким же нужно быть, чтобы вам понравиться? – продолжал допрашивать ее Гренгуар.

– Нужно быть мужчиной.

– А я? – спросил он. – Что же я такое?

– Мужчиной с каской на голове, со шпагой в руке и золотыми шпорами на ногах.

– Так, – сказал Гренгуар. – Значит, без коня нет и мужчины? А вы любите кого-нибудь?

– Любовью?

– Да, любовью.

Эсмеральда с минуту задумалась, а потом сказала с каким-то особым выражением:

– Я скоро узнаю это.

– Почему же не сегодня вечером? – нежно спросил поэт. – Почему не меня?

Она серьезно взглянула на него:

– Я могу полюбить только такого человека, который сумеет меня защитить.

Гренгуар покраснел и принял к сведению эти слова. Она, очевидно, намекала на то, что он не помог ей спастись от опасности, которой она подвергалась два часа тому назад; ошеломленный переживаниями странной ночи, он совсем забыл об этом. Теперь лишь он ударил себя по лбу.

– Мне следовало прежде всего спросить об этом! – воскликнул он. – Простите мне, пожалуйста, мою глупую рассеянность. Скажите, как удалось вам вырваться из когтей Квазимодо?