Скажи миру – «нет!» - Олег Верещагин

Саня, как и следовало ожидать, спустился со своего насеста, когда все уже было готово. Но вел он себя так, словно занимался единственно важным делом в то время, как все остальные ваньку валяли.

– В общем, чудищ ваших нигде не видно, – заявил он, садясь к огню. – Зато Колька с Валюшкой волокутся, чего-то несут. Минут через двадцать будут здесь.

– Слава коммунистической партии, – выдохнул Игорь. Судя по всему, он и правда беспокоился за сестру.

Наши охотники появились раньше, чем через двадцать минут, – усталые куда больше нашего, но довольные. Да и как же иначе – Колька тащил на плечах крупненькую косулю, уже выпотрошенную.

– Дичи – еще больше, чем на прежнем месте, – восторженно докладывал он, усаживаясь возле огня. – Тут для охотников – рай!

Выяснилось, правда, что косулю убил не он, а как раз Ленка – одной пулей из аркебузы. Как она объяснила – убивать косулю ей было очень жалко, но сильно хотелось есть.

Ее слова сопровождались сочувственными репликами. Косулю под шумок освежевали, оттяпали копыта и голову, после чего она перестала вызывать сочувствие и на импровизированном вертеле была водружена над огнем. Затем все расположились у костра и довольно примолкли. Косуля шкворчала, капая жиром. Расставленные у огня котелки (они были у всех – оттуда же, откуда и оружие) побулькивали и пахли малиновыми листьями.

– А все-таки здорово, ребята, что у нас кое-какие навыки есть, – довольно заметила Ирка Сухоручкина. – Иначе сидели бы мы на грибной диете и слушали, как животы поют.

– Давайте и правда споем, – предложил Сергей, – пока косулька жарится. Чтоб заглушить животы.

Вокруг засмеялись. У нас петь любили не меньше и не больше, чем в любой туристской компании (другое дело, что у нас, в отличие от большинства таковых, имелся свой поэт – Игорек Басаргин). Вообще это здорово – собравшись вечером у огня рядом с друзьями, ощутить себя действительно единой компанией, где один за всех и все за одного. А лучшего средства, чем песня, для этого нет. Не придумали пока…

Солнце садится за лес на востоке. Небо розовое, как неоновая лампочка. Вокруг холма – уже ночь с ее странными звуками и осторожной жизнью, не всегда понятной и временами страшноватой. Но огонь горит, топлива запасено на всю ночь и больше, лица друзей вокруг, вкусные запахи расползаются, утверждая, что и здесь человек – хозяин. А еще это странное чувство, которое не передашь словами. Нет, не любовь, а… что-то такое ко всем, кто рядом, из-за чего они становятся самыми близкими в мире.

Даже если не вспоминать, что в этом мире у тебя и правда нет никого ближе…

…Интересно, а те, чья могила – там, у подножия, в сгустившейся темноте, – у них тоже были такие вечера?..

…Как отблеск от заката, костер меж сосен пляшет.Ты что грустишь, бродяга? А ну-ка, улыбнись!И кто-то очень близкий тебе тихонько скажет:«Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!»[6]

Допели… Помолчали… Ленка Черникова со смехом спросила Игоря:

– Басс, ты «Зверя Кикизела» ведь дописал? Окончание прочитай, а?

Все оживились, посыпались просьбы. Игорь не стал ломаться – взмахом руки установил тишину, сделал серьезное лицо…

…Сучья жареные трещали,И стонали голодные дети:«Ах, как хочется есть, Ванюша!»«Хлеба нет ни куска, Надюша!»Тут подходит к ним Зверь Кикизел.Говорит он им: «Здравствуйте, дети!Что в лесу этом вы потеряли,Среди нечисти дикой и злобной?»«Здравствуй-здравствуй, товарищ Мясо!!!» —Закричали голодные дети —И набросились, и сожрали,Только-только чуть-чуть обжарив……Вот идут тропинкой волки да лисы.Несут бабке обгорелые кости.Вот идут и дорогой рыдают:«Ой зачем ты гулял по лесу, Кикизел?!Аль не знал, кого в чаще ты встретишь?!Пионерия – наша сила!Пионерия – наша слава!Пионерия – наши дети!Наши лучшие дети на свете!»

– Программа «Взгляд», – оценил Вадим, когда все просмеялись, после чего на редкость гнусным голосом проревел первые строчки из наутилусовской «Хлоп– хлоп» – раньше, чем Наташка Крючкова заткнула ему рот.

Наташка Мигачева попросила, тыча в косулю коротким ножом:

– Олег, может, ты чего-нибудь прочитаешь?

Нельзя сказать, чтоб у нас собрались такие уж любители стихов. Но как я читаю, слушать любили – если исключить тот случай, когда я на спор с только-только появившимся у нас Андрюшкой Альхимовичем читал стихи два с половиной часа без перерыва и остановился только после коллективных настойчивых просьб и угроз применить ко мне физическую силу.

На этот раз все одобрительно промолчали. Я поднялся, ощущая некоторое подергиванье внутри, как всегда, когда мне надо было читать стихи, – и, еще не поднявшись до конца, уже решил, что буду читать «Молитву» Булата Окуджавы.

Пока Земля еще вертится,Пока еще ярок свет,Господи, дай же каждому,Чего у него нет:Умному дай голову,Трусливому дай коня,Дай счастливому денег…И не забудь про меня.

Пока Земля еще вертится —Господи, твоя власть! —Дай рвущемуся к властиНавластвоваться всласть.Дай передышку щедромуХоть до исхода дня.Каину дай раскаянье…И не забудь про меня.

Я знаю, ты все умеешь,Я верую в мудрость твою,Как верит солдат убитый,Что он проживает в раю,Как верит каждое ухоТихим речам твоим,Как веруем и мы сами,Не ведая, что творим!

Господи, мой Боже,Зеленоглазый мой!Пока Земля еще вертитсяИ это ей странно самой,Пока ей еще хватаетВремени и огня,Дай же ты всем понемногу…И не забудь про меня.

Странно, но я проснулся минут за пять до того, как мне надо было заступать на дежурство. Но костер горел еле-еле, возле него базарили, посмеиваясь, Колька и Арнис. Колька читал литовцу разную похабень, которую при девчонках в нашей компании толкать было не принято – до меня донеслось: «У Адама шишка – во, а е…ть-то некого…» Я усмехнулся и удобней устроился под одеялом. Я выспался. Хотелось отлить, но, раз уж сейчас вставать, то полежу. Арнис захихикал, потом спросил: «Сколькоо врэммени?» – и отправился будить нас с Сергеем и Олегом Фирсовым. Я решил не доставлять ему удовольствия отвесить мне пинка по ребрам и сел за секунду до того, как он занес ногу.

– Доброе утро, – кивнул я, хотя было два ночи. – Вы еще посторожите, а я пойду по делам.

Все по той же укоренившейся уже туристской привычке мы отрыли яму для туалета – за кустами ниже по склону, где можно было чувствовать себя в относительном уединении. Кто-то уже разместил на развилке дуба «указатель» – палку, концы которой с вырезанными буквами указывали на две стороны ровика: