Содом и умора - Константин Кропоткин

— …Станция «Ленинский проспект», — напомнил мертвец.

Марк с Кирычем вышли из вагона.

— Мир вашему праху, — пожелал я и выскочил следом.

— Кирилл, все отменяется, — сказала трубка таниным голосом. — Его девочка…

— Хм, это… Илья, — ответил я.

— Ой, извини! — сказала она.

— Ничего-ничего, мне тоже интересно поговорить о девочках, — затараторил я. — Жалкая девочка в платьице клетчатом от одиночества хочет повеситься…

Ей было не до поэтических экспромтов. Свистящим шепотом Таня сообщила, что за храбрость ей надо поставить памятник.

— Я вызвала его на откровенный разговор, — сказала она.

— …Ты потребовала, чтобы он отчитался обо всех сексуальных контактах за последний год — от вздохов под луной до глубокого петтинга… — предположил я, уверенный, что Гошка еще не пережил фазу платонических влюбленностей.

— Я психолог, а не дура, — возмутилась она. — Я начала издалека. О том, что он уже взрослый, что в его возрасте многие уже дружат…

— Кто звонит? — спросил Кирыч.

Он уселся на стул и с кряхтением расшнуровывал ботинки. Борьба с собственным животом закончилась полной победой живота и в обозримом будущем самые незамысловатые действия будут требовать от Кирыча все больших усилий.

Я закрыл трубку рукой и тихо сказал:

— Таня. Она Гошку к стенке прижала.

— А он, представляешь, заявляет, что… — шептала Татьяна.

— …разорвал с нехорошим мальчиком всякие отношения… — подхватил я.

— …у него есть девушка, — продолжала Таня.

— …И ты сказала: «Приди в материнские объятия, о, сын мой!» — мое воображение разыгралось.

— …Она из той же школы. Учится на год старше…

— …Ты прижала его к груди и дала родительское благословение на регулярную половую жизнь, — не успокаивался я.

— …Не знаю, сможет ли она ее закончить? — вздохнула Татьяна. — В ее-то положении.

Она задыхалась от нахлынувших чувств, а я безуспешно пытался обуздать фантазию. Каждый выводил свою арию, нимало не заботясь о слаженности дуэта.

— Что говорит-то? — заныл Марк.

За то время, пока неповоротливый Кирыч воевал со штиблетами, а я слушал сбивчивый шепот Татьяны, Марк успел разуться, скинуть пальто, натянуть халат, сбегать на кухню и вернуться назад в коридор со стаканом томатного сока, чтобы смотреть на меня так, словно он — Вирус и ему срочно нужна конфета.

— …Мой-то Гошка хорош! Подумать только, в таком возрасте стать отцом!

Мои фантазмы вдруг скукожились, как астры в сентябре.

— Не понял? Еще раз.

— Его девушка ждет ребенка, — раздельно повторила Татьяна. — Ты понимаешь, что это значит?

«Это значит, что мальчик хочет сделать тебя самой молодой бабушкой Москвы», — хотел ответить я, но смог выдавить из себя только «Да». Моего воображения не хватало, чтобы представить себе 15-летнего мальчика отцом.

— Нет, ты не понимаешь, — загорячилась Татьяна. — Это значит, что у Гошки нет интереса к мужчинам, что он не…

— Голубой, — подхватил я.

Кирыч охнул.

— Завтра приведет знакомиться, — от полноты чувств Татьяна взвизгнула.

— Не может быть, — растерянно пробормотал Кирыч, разглядывая свои ноги: правая нога уже в носке, левая — еще обута.

Мозоль он что ли натер?

— Отдай трубку! — заверещал Марк, устав терзаться любопытством.

— Гошкина подруга глубоко беременна, — сказал я, толкнув агрессора так, что он выплеснул себе на грудь остатки сока.

Оцепенение Кирыча прошло, как по волшебству. Он опять закряхтел, освобождая от ботинка и вторую ногу.

— Я вам еще год назад говорил… — сказал Марк, брезгливо оттягивая рубашку за влажное пятно.

— Что? — не понял Кирыч.

— Что-что? — передразнил он. — Надо было Гоше подарить упаковку презервативов, вот что!

Трубка, булькавшая таниным голосом, затихла, а потом возмущенно заклокотала.

БЕЛИЗНА

— Хррр…

Я с шумом вдыхал воздух через платок. Не помогало. Нос, ошалевший от химической атаки, в панике забаррикадировал все входы и выходы, а в горле першило.

— Хорошо быть лысым. Никаких забот. Протер до блеска и готово дело, — сказал Марк, размазывая по голове голубую массу.

Врет, конечно. Со своими локонами Марк не расстался бы и под дулом автомата. Наоборот, будь его воля, он с удовольствием отрастил бы кудри до плеч. По его мнению, это очень эротично. Я не согласен. В конце-концов, он не девушка, чтобы трясти гривой. К счастью, на марусиной работе излишняя волосатость не в почете, поэтому он вынужден довольствоваться компромиссом — стрижкой средней длины с челкой до носа. Жаль только, что на цвет волос запретов нет, и Марк отводит душу, экспериментируя с разными красителями. Он уже был жгучим брюнетом, шатеном всех мастей, но в итоге вернулся к тому, с чем сто лет тому назад приехал в Москву — желт, как цыпленок.

— Надо купить противогаз! — пробубнил я, мысленно проклиная себя за душевную отзывчивость.

Красить волосы Марк любит при свидетелях, которые обязаны расточать восторги достижениям современной химической индустрии, научившейся вытравливать из волос природный блеск, делая их похожими на паклю. Марк уверен, что это красиво. «Богато», — говорит он.

На этот раз краситель был беспримерно вонючим. Платок уже не спасал. Нос, не выдержав химической атаки, отказался служить и я с шумом выталкивал отработанный воздух через рот.

— У дебя башка выглядид дак, буддо бозги закипели, — сказал я, глядя на пену, размазанную по марусиному черепу.

— Когда ты меня увидишь, у тебя у самого мозги закипят! — пообещал Марк.

— Од ужаза?

— От восхищения! Это будет не просто блонд, а настоящая белизна. Я покажу ему, где раки зимуют!

Марк помахал кулаком пустоте. Я знал, для кого предназначался этот жест, а заодно и вся экзекуция с перекрашиванием. Сережа, две недели назад предложивший «остаться друзьями», никак не выходил у Марка из головы. Оскорбленный в лучших чувствах, теперь он разрабатывал планы мести.

А именно:

а) обольстить президента чего-нибудь и проехаться мимо сережиного дома в «линкольне».

б) стать телезвездой и послать Сережу на три буквы на глазах у миллионов телезрителей.

в) переколотить все окна в его квартире…

Вариантов было много, но на их исполнение вечно чего-нибудь не хватало — президента, связей в Останкино, смелости… Месть разваливалась на куски, как снежная баба в руках неумелого ваятеля, и в итоге марусином распоряжении остался всего-лишь один план: радикальная химическая красота, от вида которой Сережа, как истинный джентльмен обязательно выпадет осадок и всю оставшуюся жизнь будет жалеть, что упустил синюю птицу своего счастья. Или, точнее, Птицу Сияющую Белизной.

Марк бросил кисточку в банку, на дне которой еще осталось немного ядовитой массы, и упаковал голову в полиэтиленовый пакет.

— Ты седину имеешь ввиду? — переспросил я, убирая от лица платок. Под пакетом, химикат вонял не так интенсивно. — То-то повезло старикам. Нечаянно вошли в моду.

— Нет, не седина, — сказал Марк. — Настоящий белый цвет. Как у этих… мериносов.

— Ах, альбиносов! — догадался я. — Так тебе не цвет нужен, а его отсутствие!

— Называй как хочешь, ты же умный. Вон какая у тебя голова большая.

Марк хитро прищурился. Обычно лисий вид означает, что его осенила какая-то идея. Пакостная идея.

— Давай мы тебя тоже осветлим! — подтвердил он мои предположения. — Краски еще много осталось!

— Ни за что! Я не хочу ходить белым, как снеговик! — сказал я.

Я довольно критически отношусь к своей внешности. Плечи могли бы быть и шире, нос поменьше, кожа понежнее. Но волосами я вполне доволен. Не зря ведь один поэтически настроенный парикмахер сравнил их с расплавленной медью.

Зачерпнув кисточкой остатки смеси из банки, Марк шмякнул ее мне на голову. От удушливой волны нос подал в отставку, а в горле затеялась революция — засвербило, заскреблось…

— Ай! — закричал я и понесся за спасением на кухню, где Кирыч варил борщ. — Угомони парня! Он хочет, чтобы я поседел! — кричал я.

— Волосы — не ноги! Новые вырастут! — примирительно сказал Кирыч.

— Точно! Походишь немного беленьким, а потом мы тебя обратно перекрасим! — веселился Марк, тыкая мне в темя кистью с мастерством опытного фехтовальщика.

Я пожалел, что окно на кухне закрыто. Тогда можно было сигануть через подоконник, благо до газона недалеко — первый этаж.

— Она была блондинкою — волосики корзинкою! — вконец расшалился Марк.

— Мама! — завопил я и помчался в ванную — единственное помещение в нашем доме, которое надежно запирается изнутри.