Аркадия - Лорен Грофф

из воздуха общества, затем аккуратненько их рушат. Взрослые стали мягче. Обмениваются рукопожатиями, встречаясь, обнимают друг друга. В Спальне дети лежат рядками и спят. Теплая кучка детей, запах цветных карандашей, пластилина, фломастеров. Повсюду гремит радостный голос Хэнди.

Крох думает: О, теперь мы любим друг друга больше.

Одну неделю он ночует в Спальне, на скрипучей раскладушке, как все, но от других поодаль. Лейф во сне сопит, Джинси по ночам ходит. Спальня такая огромная, что по углам сгущаются и роятся тени. Тоскуя по матери, он просыпается три раза за ночь. Наконец он пишет записку Лисоньке. Он трудится над ней с красным карандашом.

Я ишо мал, говорится в записке. Я долшен спать с Эйбом и Ханой.

Когда он протягивает ее Лисоньке, та теряет дар речи. Ты умеешь читать? – кое-как выговаривает она.

Лисонька отдает записку Ханне, у которой распахивается рот.

Вот это да, Крох, ты, оказывается, умеешь писать? – говорит она, опускается на колени, чтобы стать вровень, и целует его.

Он перебирается в комнатку на втором этаже Главного дома и спит на старом тюфяке на полу рядом с их узкой железной кроватью.

Пока он спит, на мир обрушивается ветер такой силы, что струи дождя летят горизонтально.

Он просыпается оттого, что лес снаружи шумит, подсвеченный зеленым сиянием.

Молния, синяя вспышка, мир становится зубчатым. В момент вспышки он видит, что Ханна пошевелилась, волосы упали ей на рот, простыня сползла до талии. Одна грудь наружу. Волосатая рука охватывает ей плечи.

В сгустке черноты после вспышки он понимает, что там, в тени над ее макушкой, лицо Эйба – глаза закрыты, рот темнее темного в темноте его бороды, – алчущее чего-то, что, кажется, он почти уже может схватить.

* * *

Крох сидит на корточках под вишневым деревом на лужайке. Мокрые лепестки падают ему на голову, а солнце ласковое. Взрослые на полях, сеют, все, кроме Эйба, которому надо залатать крышу, пробитую дубовой веткой, обломившейся в шторм. Кроху виден светло-голубой свитер отца, отраженного вверх ногами в луже. Отсюда понятно, что голова отца указывает на центр земли.

Закрыв глаза, Крох может увидеть то, что видит Эйб, как Аркадия расстилается внизу: огород, где другие дети бросают семена кукурузы и бобов в грядки, Пруд. Свежевспаханные вельветовые поля, рабочие, как лопухи, прилипшие к ним. Красный амбар Амоса-амиша, крошечный на расстоянии. Склон леса, подпихнутый под холмы. И все, что находится дальше: города из стекла, из стали.

Там, где его отец, должен быть сильный ветер. И жарко, потому что там ближе к солнцу.

Крох видит, как розовые лепестки скользят по поверхности лужи, призраками проходя сквозь тело отца. Это чудесно, нелепо, смешно. Он смеется с внезапной, неожиданной легкостью, и полноценный звук вырывается изо рта, прежде чем он успевает его подавить, – скрежещущий звук вроде того, что издает дверь на ржавых петлях. Он зажимает руками рот, и кожа рук на вкус как трава, как земля.

С мгновение после того, как Крох издал этот звук, ничего не происходит. Ветер рябит воду. Птица пролетает над головой, быстрой прохладной тенью заслонив солнце.

И тут, отражением в луже, – Эйб. Скатывается с крыши как мраморный шарик, как голыш. На одно яркое мгновение отец Кроха зависает в воздухе. Парит. Что-то его там держит, какая-то, может, нитка. Но там ниток нет. Эйб летит вниз по поверхности лужи.

Крох отрывает глаза от воды и смотрит на мир. Он моргает. Все тускло, будто смотришь из освещенной комнаты в ночь. В траве виден съеженный голубой ком. Где-то ревет включившийся двигатель, ворона каркает с ветки над головой, и Крох, ступив в лужу, бежит изо всех сил.

Гелиополис

Такая прелесть эти покрытые гусиной кожей девочки в мокрых купальниках, с окантованными голубизной губами. И пуще всех – Хелле. В начале зимы она уехала с Астрид, а неделю назад вернулась и ослепила. Она сидит, белая как кость, на валуне у края пруда. Волосы у нее в дредах, в носу сережка, локти сизые от холода. Она бледная до того, что Крох насилу на нее смотрит.

Над Прудом звенят голоса; у Кроха от этого ломит уши. Ранний майский день, прохладный, но малышня и подростки Аркадии сбежались подпитаться студеным солнцем. То, что когда-то казалось ему необъятным водным простором, уменьшилось от того, что в нем болтается две сотни тел. Крох плывет в середину Пруда и ныряет. Тела мальчиков отбеливают поверхность; ноги девочек, маленькие и верткие, свисают с валунов. Он уходит глубже, на дно, где молодые водоросли клубятся у него под ногами, и холод окатывает его.

Тут, в глубине – покой. Тут нет проблем, напластанных одна на другую, перенаселенности, голода. Но там, где поверхность соприкасается с небом, появляется пятнышко, оно становится раскрытой ладонью, звездой, падающей к нему. Биение в животе, когда он видит, что это Хелле, ее глаза открыты, она его ищет. Ее ноги, приземляясь, по колени окатывают его илом. Она тянется к нему, касается его бока. Гадкая Хелле, она щекочет его.

Приходится мчаться наверх наперегонки с серебристым потоком выпущенного им же самим воздуха. Вынырнув, он хватает ртом, кашляет и никак не отдышится. На глазах выступают слезы. Хелле подплывает, смеясь. Ее дреды развеваются вокруг головы, сами как водоросли.

Ты избегаешь меня, Крох, говорит она, рот ее наполовину под водой.

Нет, говорит он, не в силах посмотреть ей прямо в лицо. Он не избегает; он просто не может под лоском и глянцем Внешнего мира разглядеть в ней прежнюю Хелле.

Она говорит, уже не смеясь: Посмотри на меня. Это всего лишь я, Крох.

Другие девочки плывут к ним, их головы как стайка светлых уток. Прежде чем они доберутся до Хелле, он все-таки на нее смотрит – и только в этот единственный миг видит прежнюю Хелле, ту ранимую девочку, еще потерянней, еще настороженней, чем даже он сам.

Наконец малыши, промерзнув до синевы, разбегаются, остаются только самые стойкие, двенадцать подростков, каждый из них – представитель Старой Аркадии. Рядом с Крохом дрожат под моросящим дождем его друзья. Айк, долговязый, сияющий тем же белым светом, что и его сестра; Коул и Дилан, красивые в свою мать Лисоньку, в оттенках розового и коричневого. Все сидят, изображая, что им интересно, и слушают, как Хелле, которая мастерицей рассказа никогда не была, повествует им о Внешнем мире: все толстые и пахнут какой-то химией. Носят дурацкие значки на пиджаках и талдычат лишь об одном, о Всемирной выставке.

Внезапно друзья напрягаются, навостряют уши. И тут Крох тоже слышит –