Власть без славы - Иван Лаптев

Помнится, для порядка А. М. Масалиеву объявили выговор, хотя основным «прорабом» был его предшественник Т. У. Усубалиев. Деньги же, изъятые из республиканского бюджета, обратно туда не вернулись, очевидно, выговор первому секретарю их компенсировал. И огласки эта история не получила, хотя разговоры о гласности, о том, чтобы все обо всем знали, уже стали любимой темой Горбачева.

Однако постепенно проявлялась собственная логика информационных процессов. Информация тем и характерна, что ее нельзя «взять обратно», единожды приоткрывшееся никогда не закрывается. Воистину: слово — не воробей, вылетит — не поймаешь. Параллельные жизни и параллельные политики стали как-то прорисовываться в тумане миросозерцания миллионов людей. Полунамеки, ставшие известными отдельные факты, события, даты, действующие лица домысливались, додумывались неразвитым советским общественным мнением, питали народные оценки и народную интуицию. Всякого рода «закрытые» обсуждения, подобные описанному выше, только усиливали этот процесс. Миллионы людей, не видевшие фильм режиссера Говорухина и даже не подозревавшие о его существовании, самостоятельно приходили к выводу, что «так» жить действительно невозможно. Массовое сознание во многом самодеятельно стало избавляться от скверны сталинщины и всего, что с нею было связано. Все разоблачения Н. С. Хрущева с партийных трибун были далеко перекрыты простой утечкой в информационные потоки сведений о том, что же такое сама партия, какие решения она принимала и принимает, за что отвечала и отвечает, от чьего имени действует. Мы, те, кто имел отношение к прессе, телевидению и радио, в большинстве своем активно подталкивали и стимулировали этот процесс.

Горбачев встречался с нами в 1986 году особенно часто. Сначала только с редакторами крупнейших газет. Позже на эти встречи стали приглашать писателей, кинематографистов, художников, музыкантов — генсек искал опору и помощь у «инженеров человеческих душ». Потом именно от «инженеров» и пойдет тот раскол, который разделит нас всех на «наших» и «не наших». Но это будет потом, а пока надо было всеми силами противодействовать тем, кто старался оставить страну в тяжелом и мучительном сне, на тысячах трибун рассуждая о «Москве — витрине», где можно и порезвиться, а у нас вон посевная началась, работать надо, а все остальное оставим вождям. Иными словами, «внизу» менялось мало или почти ничего. Местные партийные кадры проводили пленум за пленумом, актив за активом, не столько обсуждая, сколько заговаривая, забалтывая перестройку и гласность.

Стратегическим успехом Горбачева и его команды я считаю то, что на подобное словоблудие он ответил таким же словоблудием. Его словесные ухищрения типа «вперед к Ленину», «социалистический выбор», «человеческий фактор», «партия — инициатор перестройки» и тому подобные, оцениваемые нынче однозначно негативно, тогда играли важнейшую успокоительную роль для тысяч и тысяч партийных чиновников. И сыграли эту роль, позволив реформаторскому крылу верхушки КПСС подготовить XIX партийную конференцию. Именно от данной конференции должны, на мой взгляд, вести отсчет и перестройка, и гласность, и те кулачные бои, которые развернулись после нее в стране. Значение ее огромно.

Идея партконференции просто не могла не возникнуть: перемены в политической и экономической системах советского общества буквально стучались в дверь. Не было времени ждать очередного съезда КПСС, который бы рассмотрел и разрешил эти перемены, безусловно, введя их в русло очередного этапа «ленинского курса». Конференция, сохраненная в Уставе КПСС как теоретическая возможность и давно забытая партией как реальная форма работы, более значимая и эффективная, чем пленумы ЦК КПСС, явилась запасным выходом из положения.

Принципиально важно, что на эту конференцию было что «вынести». Ее решения, как они замышлялись, да, собственно, как и были приняты, означали, что теперь партии и всему общественному устройству страны предстоит осуществить и пережить небывалые реформы. Конференция недвусмысленно определяла генеральную идею перестройки — начать с реорганизации политической системы общества, то есть с изменения всей структуры власти, тем самым активизируя главного противника перестройки — саму эту власть.

Хорошо помню, как А. Н. Яковлев разъяснял мне схему изменений во взаимоотношениях органов власти, расчерчивая ее на листке бумаги. Вот сейчас параллельно работают аппараты, скажем, райкома партии и райисполкома — партийного и советского органов власти на местах. Постоянное дублирование, постоянное согласование. Нет «добро» райкома — нельзя решить ни одного вопроса. Но сам райком ни за одно решение юридически не отвечает, вся ответственность лежит на райисполкоме. Другими словами, один все решает, другой за все отвечает. Уникальная система! А что, если сделать ее еще уникальнее? Взять да и избрать главой местной советской власти первого секретаря райкома КПСС, не лишая его партийных прерогатив! Он как бы объединит оба аппарата, он будет нести всю полноту ответственности по закону, наконец, будет подотчетен населению. То есть сила партийной структуры тем самым будет как бы переадресована в хилые каналы конституционной государственной структуры. И произойдет то, о чем мы давно думали и говорили: партия безболезненно и незаметно будет отодвинута от непосредственного командования хозяйством, наиболее подготовленные кадры сосредоточатся в советском аппарате, Советы, наконец, действительно станут властью, можно будет опереться на закон и тем самым смирить своеволие абсолютно неподконтрольных Советам КГБ, армии и хоть как-то обеспечить права человека.

Схема выглядела логичной, если, конечно, исходить из того, что каждый первый только и думает, как бы спуститься со своего районного или областного Олимпа и взвалить на себя неподъемный груз социальных проблем. Мы обсудили эту сторону дела и пришли к выводу, что у Центра, у средств массовой информации в данный момент достаточно сил и возможностей, чтобы в случае сопротивления отдельных секретарей парткомов вывести таковых на авансцену политической дискуссии, приковать к ним внимание общественности. Тогда они неизбежно окажутся перед выбором — либо уходить со своих постов, либо приниматься за новую работу. Ныне очевидно, сколь наивным был расчет на всеобщее горение. Даже такой аналитик, как А. Н. Яковлев, видел проблему в «отдельных» секретарях, на деле же против перемен восстала система.

Другим принципиальным вопросом, который предполагалось «вбросить» на конференцию, были новые принципы формирования высшей государственной власти. Верховный Совет СССР в это время насчитывал в своем составе 1500 депутатов — 750 в Совете Союза, 750 в Совете Национальностей. Это число не было результатом каких-то расчетов. Просто зал заседаний Большого Кремлевского дворца имел такое количество мест. Именно площадь зала и диктовала десятилетиями число избирательных округов, то есть число депутатов. И хотя, как известно, со времен Н. С. Хрущева действовал куда как более вместительный Кремлевский Дворец съездов, никому не было нужды увеличивать или уменьшать эту цифру — 1500. Решительно никакого значения число народных избранников не имело. Два раза в год собирался Верховный Совет СССР — конституционная власть сверхдержавы — на два, редко на три дня, успевал за это время принять план и бюджет на следующий год, выслушать и обсудить отчеты об их исполнении, проголосовать все законы, все поправки к ним, утвердить все Указы Президиума Верховного Совета СССР. Все успевал, ибо главная функция депутатов заключалась в голосовании. Как правило, перед началом сессии собирался пленум ЦК КПСС, он рассматривал те вопросы, за которые предстояло голосовать органу законодательной государственной власти. Поэтому докладчики часто начинали с убойного аргумента: «Как вы знаете, товарищи, вчера пленум ЦК нашей партии рассмотрел и одобрил этот вопрос…» А так как в зале «среди товарищей» сидели и участники пленума, какие могли быть еще проблемы и зачем изменять столь идеально отлаженную машину голосования, при которой депутаты исходили из того, что пленум уже взял на себя их работу, а участники пленума голосованием депутатов снимали с себя всякое подозрение в ответственности. На высшем уровне власти и рождалось то странное разделение функций, о котором говорилось выше применительно к низовым структурам политической системы: одни решали, не отвечая за решения, другие якобы должны были отвечать, ничего не решая.