Хромой бес - Ален-Рене Лесаж

— По этим словам узнаю в вас настоящего кастильца, — сказал бес. — Только тот, кто родился в Кастилии, может помешаться из-за отвергнутой любви. Французы не так чувствительны, и, если хотите знать разницу между французом и испанцем в этом отношении, прислушайтесь к песенке этого помешанного, которую он сейчас сочинил:

Испанская песнь Дни и ночи я сгораю,Плачу днями и ночами;Слез огнем не осушаю, —Не залью огня слезами.

Так говорит испанский кабальеро, когда с ним дурно обращается дама его сердца. А вот как француз недавно оплакивал подобный же случай.

Французская песнь      Та, что в душе моей царит,Бесчувственна к моей любови неизменной;     Ни пылкий вздох, ни томный вид —Ничто не трогает красавицы надменной.О небо! Кто меня несчастней может быть?     Ах! Если страсть моя бессильна,     Я призываю мрак могильный…И у Пайена вас прошу меня зарыть.[13]

— Этот Пайен, вероятно, трактирщик? — спросил дон Клеофас.

— Ясное дело, — ответил бес. — Итак, продолжаем.

— Лучше перейдем к женщинам, — предложил Леандро, — я горю нетерпением их видеть.

— Будь по-вашему, — сказал дух. — Но сначала мне хочется показать вам еще двух-трех несчастных из числа тех, что здесь находятся, это может принести вам некоторую пользу.

Посмотрите в каморке, что рядом с каморкой гитариста, на этого бледного, исхудалого человека, который скрежещет зубами и, кажется, хочет перегрызть решетку своего окна. Этот честный человек рожден под такой несчастной звездой, что, несмотря на все свои достоинства и на двадцатилетние старания, не смог обеспечить себе куска хлеба. Он помешался, видя, как один из его знакомых, весьма незначительный человечек, поднялся на вершину колеса фортуны благодаря тому, что хорошо знал арифметику.

Сосед этого сумасшедшего — старый секретарь; он рехнулся из-за того, что не мог перенести неблагодарности вельможи, которому служил в течение шестидесяти лет. Нельзя было нахвалиться усердием и верностью этого служащего; он никогда ничего не просил; за него говорили его работа и прилежание. Но его господин отнюдь не был похож на македонского царя Архелая, который отказывал, когда его просили, и давал, когда не просили; придворный умер, не вознаградив секретаря ничем. Он ему завещал ровно столько, чтобы тот мог прожить остаток жизни в нищете, среди умалишенных.

Теперь я вам покажу еще только одного — вон того, что погрузился в глубокую думу, облокотившись на подоконник. Это — сеньор идальго из Тафальи, маленького городка в Наварре. Он переехал в Мадрид и растратил там все свое состояние. У него была страсть знакомиться с известными остряками и угощать их. Всякий день он устраивал пирушки; а писатели — народ неблагодарный и невежливый: объедая его, они над ним же насмехались. Но идальго лишь тогда угомонился, когда прокутил с ними все свои небольшие средства.

— Наверно, он сошел с ума от огорчения, что так глупо разорился? — спросил Самбульо.

— Совсем наоборот, — возразил Асмодей, — он сошел с ума от того, что уже не мог больше продолжать такой образ жизни. — Теперь перейдем к женщинам, — прибавил он.

— Что это! — воскликнул Леандро. — Я вижу только семь или восемь безумных женщин! Их меньше, чем я думал.

— Здесь содержится только часть сумасшедших, — сказал, улыбаясь, бес. — Если хотите, я вас перенесу сейчас в другую часть города, — там целый дом полон ими.

— Это не обязательно! С меня довольно и этих, — ответил дон Клеофас.

— Вы правы, — согласился Хромой. — Здесь содержатся большею частью знатные девушки: по чистоте помещений вы можете судить о том, что они непростого звания. Я расскажу вам, отчего они тронулись.

В первой комнате живет жена судьи, которая лишилась рассудка от негодования, что некая придворная дама назвала ее мещанкой. Во второй помещается супруга главного казначея совета по делам Индии; та рехнулась от досады, что ее карете пришлось на узкой улице попятиться, чтобы дать дорогу экипажу герцогини Медина-Цели. В третьей сидит молодая вдова купеческого звания; она помешалась от горя, что ей не удалось выйти замуж за вельможу, как она надеялась. Четвертая каморка занята девушкой высшего круга, по имени Беатриса. Историю ее несчастья я вам сейчас расскажу.

У доньи Беатрисы была подруга, донья Менсия; они встречались ежедневно. С ними познакомился кавалер ордена Сантьяго, мужчина учтивый и статный. Они обе в него влюбились и вскоре стали соперницами: обе горячо оспаривали его сердце, но оно больше склонялось в сторону доньи Менсии; на ней кабальеро и женился.

Донья Беатриса, до тех пор уверенная в могуществе своей красоты, была насмерть оскорблена этим предпочтением и как истая испанка затаила в глубине сердца жгучую жажду мести. В это самое время она получает записку от дона Гиацинта де Ромарате, другого поклонника доньи Менсии, который ей сообщает, что, как и донья Беатриса, он глубоко оскорблен замужеством своей возлюбленной и решил драться с завладевшим ею кабальеро.

Это письмо доставило донье Беатрисе большое удовольствие; желая смерти провинившегося, она надеялась, что дон Гиацинт убьет своего соперника. Покуда она с нетерпением ожидала, что исполнится это ее истинно христианское желание, случилось, что ее брат тоже поссорился с доном Гиацинтом, дрался с ним и был пронзен двумя ударами шпаги, отчего и скончался. Долг требовал от доньи Беатрисы привлечь к суду убийцу брата, но она этого не сделала, дабы дать возможность дону Гиацинту вызвать на дуэль кавалера ордена Сантьяго. Вот вам доказательство, что женщинам всего дороже их красота. Так же поступила Паллада, когда Аякс соблазнил Кассандру. Богиня не наказала сейчас же нечестивого грека, осквернившего ее храм: она хотела, чтобы сначала он помог ей отомстить Парису за его суд. Но, увы! Донья Беатриса была не столь счастлива, как Минерва: она не вкусила сладости мщения. Ромарате погиб в поединке с кабальеро, и эта дама сошла с ума от горя, что нанесенное ей оскорбление так и осталось неотомщенным.

Из двух следующих помешанных одна — бабушка адвоката, другая — престарелая маркиза. Первая так изводила внука своим дурным характером, что он весьма почтительно поместил ее сюда, дабы от нее избавиться. Другая была влюблена в собственную красоту: вместо того чтобы с покорностью принимать наступление старости, она постоянно плакала, видя, как увядают ее прелести и, наконец, однажды, смотрясь в беспристрастное зеркало, сошла с ума.

— Тем лучше для маркизы, — сказал Леандро, — теперь она, вероятно, уже не замечает перемен, произведенных временем.

— Конечно, не замечает, — отвечал бес, — она не только не видит на своем лице признаков старости, но ей кажется, что цвет лица ее — сочетание лилий и роз, ей чудится, что она окружена грациями и амурами; словом, она мнит себя самой богиней Венерой.

— Значит, она счастливее в безумии, чем была бы в здравом уме, ибо сознавала бы, что она уже не та, — сказал Самбульо.

— Разумеется, — отвечал Асмодей. — Ну, нам осталось посмотреть еще только одну даму, ту, что живет в последней комнате. Она уснула после того, как три дня и три ночи провела в страшном волнении. Это — донья Эмеренсиана. Рассмотрите ее хорошенько. Как она вам нравится?

— Она мне кажется очень красивой, — отвечал Самбульо. — Какая жалость, что столь прелестная женщина лишилась разума! Что довело ее до такого состояния?

— Слушайте внимательно, — сказал Хромой. — Я расскажу вам историю ее невзгод.

Донья Эмеренсиана, единственная дочь дона Гильема Стефани, безмятежно жила в отцовском доме, в Сигуэнсе, когда дон Кимен де Лисана нарушил ее покой ухаживанием, в котором он всячески изощрялся, надеясь ей понравиться. Она не ограничилась тем, что выказала некоторую благосклонность к исканиям этого кабальеро; она была столь малодушна, что поддалась на хитрости, которые он пустил в ход, чтобы поговорить с ней наедине, и вскоре они поклялись друг другу в любви до гроба.

Влюбленные были равны по происхождению, но девушка считалась одной из лучших партий в Испании, тогда как дон Кимен был младшим сыном в семье. Было еще и другое препятствие к их браку. Дон Гильем ненавидел весь род Лисана и отнюдь не скрывал своей неприязни, когда заходила речь об этом семействе. Особенное же отвращение, казалось, он питал к дону Кимену. Эмеренсиана была очень огорчена таким отношением отца, видя в этом дурное предзнаменование для своей любви. Однако она не желала добровольно отказаться от возлюбленного и продолжала с ним тайно встречаться при содействии горничной, которая время от времени впускала его ночью в комнату своей госпожи.

В одну из таких ночей, когда Лисана проник в дом дона Гильема, тот случайно проснулся и услышал подозрительный шум, доносившийся из расположенной неподалеку комнаты дочери. Этого было достаточно, чтобы встревожить недоверчивого родителя. Эмеренсиана до сих пор так ловко вела дело, что, несмотря на его подозрительность, ему и в голову не приходило, что дочь поддерживает тайные отношения с доном Кименом. Но, будучи недоверчивым, он все же потихоньку встал с постели, отворил окно и стал терпеливо ждать, покуда не увидел, что с балкона по шелковой лестнице спускается дон Кимен; при лунном свете он его тотчас же узнал.