Хромой бес - Ален-Рене Лесаж

Садовница, тронутая последними словами Пачеко, отвечала:

— Я готова услужить вам, дочь моя. Я знаю молодых особ, принесенных в жертву старикам, — они не особенно этим довольны, и я вхожу в их тяжелое положение. Лучше меня вы никого не могли бы найти в этом случае; я помещу вас в отдельной комнатке, где вы будете в полной безопасности.

Дон Гарсиа провел в имении несколько дней, с нетерпением ожидая Аврору. Наконец, она приехала со своим ревнивцем, который, по обыкновению, прежде всего осмотрел все комнаты, чуланы, погреба и чердаки, дабы удостовериться, что там не скрыт какой-нибудь враг его чести. Садовница, хорошо знавшая дона Дзанубио, предупредила его о пребывании девушки и рассказала, что понудило ее просить пристанища.

У Дзанубио, хотя и очень недоверчивого, не возникло ни малейшего подозрения; он только полюбопытствовал взглянуть на незнакомку, а та просила не спрашивать у нее ее имени, — она должна хранить его втайне ради семьи, которую она как-никак обесчестила своим побегом; при этом мнимая беглянка так остроумно сочинила целую историю, что капитан пришел от нее в восторг. Он почувствовал даже некоторую склонность к этой привлекательной девушке, предложил ей свои услуги и в надежде извлечь из ее присутствия какую-нибудь пользу и для себя, приставил ее к своей жене.

Когда Аврора увидела дона Гарсиа, она покраснела и смутилась, сама не зная почему. От молодого человека это не ускользнуло, он решил, что, вероятно, Аврора его заприметила в церкви, где они встречались; чтобы выяснить это, он сказал, как только остался с ней наедине:

— Сударыня, у меня есть брат, который часто мне говорил о вас. Он видел вас как-то в храме; с этого часа, о котором он вспоминает тысячу раз в день, он находится в состоянии, достойном вашей жалости.

При этих словах Аврора внимательнее прежнего посмотрела на дона Гарсиа и ответила:

— Вы слишком похожи на брата, чтобы обмануть меня этой хитростью; я отлично вижу, что вы переодетый кабальеро. Я помню, как однажды, во время обедни, мантилья на мне приоткрылась и вы меня увидели; я из любопытства наблюдала за вами: вы не спускали с меня глаз. Когда я вышла из храма, вы, кажется, пошли за мной следом, чтобы узнать, кто я такая и где живу. Говорю «кажется» потому, что я не смела обернуться и посмотреть на вас; муж, провожавший меня, заметил бы это движение и поставил бы мне его в вину. На другой день и все следующие дни я была в той же церкви, опять вас видела и так хорошо запомнила ваше лицо, что узнаю вас, хоть вы и переодеты.

— Значит, мне приходится скинуть маску, сударыня, — возразил дон Гарсиа. — Да, я человек, плененный вашей красотой, — я дон Гарсиа Пачеко, которого привела сюда в этом обличье любовь.

— И вы, вероятно, воображаете, — продолжала Аврора, — что я, потакая вашей безрассудной страсти, стану содействовать вам в вашей хитрости и помогу обмануть моего мужа? Нет, — ошибаетесь! Я ему все открою; тут уж дело идет о моей чести и моем спокойствии. Впрочем, я очень рада, что представляется такой удобный случай доказать ему, что моя добродетель надежнее его бдительности и что, как он ни ревнив и ни подозрителен, все же меня труднее провести, чем его.

Едва произнесла она последние слова, как вошел капитан и вмешался в разговор:

— О чем это вы толкуете? — спросил он.

Аврора тотчас ответила:

— Речь зашла у нас о кабальеро, добивающихся любви молодых женщин, у которых старые мужья, и я говорила, что если бы такой волокита осмелился забраться к нам переодетый, я бы сумела проучить его за дерзость.

— А вы, сударыня, — обратился Дзанубио к дону Гарсиа, — как бы вы поступили в подобном случае с юным кабальеро?

Дон Гарсиа до того смутился и растерялся, что не знал, как отвечать капитану, и тот непременно заметил бы замешательство юноши, если бы в эту минуту слуга не доложил капитану, что какой-то человек, прибывший из Мадрида, желает с ним переговорить. Капитан вышел узнать, в чем дело.

Тогда дон Гарсиа бросился к ногам Авроры и воскликнул:

— Ах, сударыня, неужели вам доставляет удовольствие ставить меня в такое затруднительное положение? Неужели вы так жестоки, что подвергнете меня гневу взбешенного супруга?

— Нет, Пачеко, — ответила она, улыбаясь, — молодые женщины, у которых старые и ревнивые мужья, не так жестоки; успокойтесь. Я только хотела чуточку позабавиться вашим испугом, но этим вы и отделаетесь. Я думаю, что это не слишком дорогая цена за позволение остаться здесь.

При столь утешительных словах страх дона Гарсиа сразу исчез, и у него зародилась надежда на благосклонность Авроры, в чем молодая женщина его и не разубеждала.

Однажды капитан застал их, когда они любезничали, находясь вдвоем в комнате. Не будь он даже таким отчаянным ревнивцем, виденного было бы достаточно, чтобы с полным основанием заключить, что прекрасная незнакомка — переодетый мужчина. При этом зрелище он пришел в ярость; он бросился к себе в кабинет за пистолетами. Но в его отсутствие любовники ускользнули, заперли снаружи двери, захватили с собой ключи и убежали в соседнюю деревню. Здесь дон Гарсиа заранее оставил слугу с двумя отличными конями. Он сбросил с себя женское платье, посадил Аврору на лошадь позади себя и по ее просьбе отвез в монастырь, где настоятельницей была ее тетка. Затем он возвратился в Мадрид ожидать последствий этого приключения.

Между тем Дзанубио, обнаружив, что его заперли, начал кричать, сзывая людей; на его крик прибежал слуга, но нашел двери запертыми и не мог их отворить. Капитан старается выломать дверь, но это ему не удается, и он в порыве нетерпения бросается из окна с пистолетами в руках, падает навзничь, ранит голову и остается распростертым без чувств. Сбегаются слуги, вносят его в залу, кладут на кушетку, прыскают в лицо водой; словом, тормошат его до тех пор, пока он не приходит в себя. Но как только капитан очнулся, ярость снова овладела им. Он спрашивает, где его жена. Ему отвечают, что она вышла с чужой дамой через садовую калитку. Капитан приказывает, чтобы ему немедленно подали пистолеты; приходится повиноваться. Он велит оседлать коня и, не взирая на то, что ранен, пускается вскачь, но не по той дороге, что любовники. Весь день прошел в тщетной погоне; ночью капитан остановился на отдых на постоялом дворе. От полученной раны и душевного потрясения он заболел горячкой, а затем воспалением мозга, от которого чуть не умер.

Чтобы окончить рассказ в двух словах, скажу, что полторы недели Дзанубио пролежал больной в деревне, потом возвратился в свое поместье и, удрученный горем, постепенно сошел с ума. Узнав об этом, родители Авроры тотчас же перевезли его в Мадрид и поместили в сумасшедший дом. Его жена все еще в монастыре: родители решили оставить ее там на несколько лет в наказание за нескромное поведение или, скорее, за проступок, виновниками которого являются они сами.

Тут же, возле Дзанубио, — продолжал бес, — находится сеньор дон Блас Десдичадо, весьма достойный кабальеро. В столь плачевное состояние привела его смерть жены.

— Странно, — заметил дон Клеофас. — Смерть жены повергает мужа в безумие! Я и не думал, чтобы супружеская любовь могла доходить до умопомешательства!

— Не торопитесь, — перебил его Асмодей. — Дон Блас помешался не от горя, что потерял жену; рассудок его помутился оттого, что жена не оставила ему детей, и поэтому ему пришлось возвратить родным покойной пятьдесят тысяч дукатов, полученные за ней в приданое.

— Ну, это другое дело, — согласился Леандро, — теперь я уже не удивляюсь его несчастью. Но скажите, пожалуйста, кто этот юноша в соседней камере, который скачет, точно козленок, а по временам останавливается и хохочет, схватившись за бока? Вот веселый сумасшедший!

— Так оно и есть — помешательство его вызвано избытком радости, — отвечал Хромой. — Он служил привратником у знатной особы, как вдруг получил известие о смерти богатого родственника, казначея, единственным наследником которого он был. Не в силах перенести такое счастье, он рехнулся.

Теперь взгляните на этого долговязого юношу, который поет, аккомпанируя себе на гитаре. Это — меланхолик. Жестокость возлюбленной довела его до отчаяния, и его пришлось запереть сюда.

— Ах, как мне жаль его! — воскликнул дон Клеофас. — Позвольте мне выразить ему соболезнование! Такое несчастье может случиться со всяким порядочным человеком. Если бы я влюбился в красавицу, которая была бы ко мне жестокой, боюсь, что и меня постигла бы такая участь.

— По этим словам узнаю в вас настоящего кастильца, — сказал бес. — Только тот, кто родился в Кастилии, может помешаться из-за отвергнутой любви. Французы не так чувствительны, и, если хотите знать разницу между французом и испанцем в этом отношении, прислушайтесь к песенке этого помешанного, которую он сейчас сочинил: