Вынужденный брак - Татьяна Герцик

Евгений Георгиевич обиделся. Он всегда думал о себе как об очень хорошем, даже замечательном, супруге.

– Вы что, хотите сказать, что она со мной несчастлива?

Наталья усиленно закивала головой, радуясь его сообразительности, как радовалась бы попытке своего малолетнего ученика самостоятельно одолеть трудное классное задание.

– Конечно! Но это, я думаю, чувствуют все слишком зависимые от мужей жены, неважно, работают они или нет.

Он ловко перевел разговор на нее:

– А вы, конечно, слишком независимы, чтобы выйти за меня замуж? Ведь все эти ваши туманные завесы по сути, ничего не стоят. Вы просто боитесь жизни. А конкретно – жизни с мужчиной. В этом случае пришлось бы подстраивать свою жизнь под его. Соизмерять свои заскоки ее с его потребностями, нуждами, желаниями. А вот этого вам и не хочется. Признайтесь уж, что в вашем отказе гораздо больше собственного эгоизма, чем заботы о моей бывшей жене.

Наталья Владимировна нахмурилась. Часть правды в этих обвинениях была, и ее приходилось принимать. Но всё-таки возразила:

– Всё это было бы ерундой, Евгений Георгиевич, если бы у меня к вам было хоть какое-то чувство. А его нет. Я к вам абсолютно ничего не чувствую. Вы хороший, порядочный мужчина, теперь таких мало, признаю. Но дело-то ведь не в вас, а во мне. Боюсь, что я никого уже не смогу полюбить так, как хочется вам.

Он хриплым голосом переспросил:

– Никого и никогда?

Она твердо подтвердила:

– Да!

– То есть это надо понимать как отказ?

Наталья с укором посмотрела на него. Неужели это нужно так подробно объяснять? Ведь и так всё ясно! Или он из тех людей, что любят всё раскладывать по полочкам? С силой повторила:

– Конечно! Я не собираюсь с вами жить!

Он встал и пошел к двери, больше разозленный, чем огорченный или обескураженный. Как примерная хозяйка, Наталья пошла провожать гостя. У дверей он повернулся, сказал:

– Извините, но надо же хотя бы попробовать! – и крепко обхватил ее, не давая поднять руки, чтобы оттолкнуть.

Но она вывернулась и отчеканила, прямо глядя ему в глаза:

– Езжайте домой, Евгений Георгиевич! И помиритесь с женой! Это будет лучшее из всего, что вы можете сделать!

Он упрямо прошептал себе под нос:

– Это мы еще посмотрим! – но послушно вышел в распахнутые хозяйкой двери.

Приехав домой, начал зло метаться по квартире, не в силах расстаться с мечтами. Теплое женское тело растревожило, и взбунтовавшаяся плоть заставляла требовать недостижимого. Он не помнил, хотел ли он с такой силой когда-нибудь женщину. Ларису так точно нет. Вообще в последнее время он прекрасно обходился без секса. Все силы отнимала работа, и вдруг такой всплеск чувственности. Почему он запал именно на Наталью? Ведь вокруг столько доступных тел?

Он закрыл глаза и вспомнил ее запах. Не запах дорогим французских духов, которые обожала выливать на себя Лариса, а естественный чистый запах женщины. Он возбуждал, кружил голову и задевал нечто инстинктивное, сокровенное, что уходило куда-то вглубь веков, когда самец находил самку по запаху. Именно ее запах сделал его таким уязвимым.

Поняв это, насторожился. Может быть, это просто духи? Он много чего слышал об афродизиаках и феромонах, делающих из нормальных мужиков неуправляемых примитивных самцов. Но, подумав, отказался от этой мысли.

Наталья не из тех, чтобы привлекать, а потом отпинывать. Уж чем-чем, а извращенным самолюбием она не страдает. Решив подождать немного и повторить попытку, включил компьютер и заставил себя сосредоточиться на работе.

Вызванный паническим звонком матери, Юрий сидел на кухне за накрытым столом, жевал форель под соусом буланьез и недовольно слушал мать, портившую ему аппетит.

Заплаканная Лариса Львовна горько жаловалась сыну на мужа. Такой она ему совершенно не нравилась. С красным носом и узенькими опухшими глазками она напоминала ему вечно о чем-то ноющих деревенских бабок. Хотя в настоящей деревне он бывал только проездом, но почему-то в голове отложилось именно такое воспоминание. Или, может быть, это был просто какой-то старый фильм, который он посмотрел в глупом детстве?

В общем, сегодняшняя мать ему категорически не нравилась. Этот ее безнадежный хныкающий голос был на редкость противен. Да и что он мог для нее сделать? Взять папашу за шкирку и притащить домой? Так отец никому не позволит таскать себя за воротник. К тому же и он сам на это никогда в жизни не решится.

Юрий положил себе добавки, не дожидаясь, когда это сделает увлекшаяся причитаниями мать. Было, как всегда, очень вкусно, и он порадовался, что переживания не ухудшили кулинарные способности матери. Хотя мысль о том, что он жует приправленную горючими слезами еду, подействовала на его пищеварение не лучшим образом. Отодвинув тарелку, примиряюще пробормотал:

– Мама, ну что я могу для тебя сделать? Потерпи, скоро всё пройдет. Можешь, кстати, на работу пойти.

Мать сердито на него посмотрела.

– Вот и твой отец мне это посоветовал. – После ухода она звала Евгения только «твой отец». – Мол, мне делать нечего.

В этом сын был полностью солидарен с отцом, но матери ничего не сказал. Он же не самоубийца.

– Ну, не работай, если не хочешь, какая беда? Отец тебе что, не помогает?

Она сердито сверкнула заплывшими глазками.

– Помогает, но я не хочу, чтобы он помогал!

Сын испугался.

– Мама, ты хочешь, чтобы тебя содержал я? Но пойми, мне еще квартиру надо купить, и получаю я далеко не столько, сколько отец, к тому же я и алименты плачу на дочь.

Лариса гордо выпрямилась и выпалила, удивившись сама себе:

– Мне ничьей помощи не надо! Я думаю свое дело открыть! Ресторан!

Сын обеспокоился еще больше.

– Мама, а ты знаешь, сколько на это нужно денег? И ведь нужно штат набрать, причем добросовестный, и менеджера обязательно хорошего. А где ты их возьмешь?

Лариса сникла.

– И вот так всегда! Нет, чтобы что дельное посоветовать, поддержать, только крылья подрезаешь!

Юрий постарался снизить огорчение мамаши:

– Мама, ты просто устройся к кому-нибудь поваром, посмотри, как дело поставлено, а потом и решай, нужен тебе свой бизнес или нет. С этим проблем не будет, я тебе помогу, у меня есть кое-какие знакомые в ресторанном бизнесе.

Она немного подумала и согласилась, но продолжала канючить о предавшем ее «твоем отце». Он не выдержал:

– Мама, я себе родителей не выбирал! Это ты его выбрала! И не попрекай меня этим своим папашей!

Встал и ушел, не дав матери больше сказать не слова. Лариса осталась в щемящем болезненном одиночестве, впервые в жизни спрашивая у себя, хорошо ли воспитала своего сына. Впервые он показал себя эгоистичным, грубым и сухим.