Свора - Зов крови - Юлия Колесникова

— Самой младшей…Марлен…тринадцать, — он поставил передо мной снимок рыженькой девчушки, с задорно блестящими синими глазами, и в ней я распознала черты лица моей маленькой Сони. Да уж, она, несомненно, будет похожа на тетку с именем ее матери!

— Это Гвен и Дельмоника, — они погодки им теперь двадцать пять и двадцать шесть, — теперь я увидела двух симпатичных смуглых девушек с черными волосами, но глаза у них по-прежнему были такие же, как и у меня.

— Стивен и Ник, близнецы, — я удивленно вскинула брови. Значит, такая наследственность у меня от обеих семей. Фиона была из двойни, а у отца близнецы! Глаза мальчиков лет двадцати двух, были темные, а вот волосы все же русые.

— Три дочки и два сына. Да, теперь я не понимаю, на что вообще надеялась мама, — сказав это, я поперхнулась. Пробыв в Чикаго два дня, я уже дважды назвала Фиону мамой. Снова волна стыда, будто бы я предаю Терцо и Самюель, захлестнули меня.

— Четыре дочки и два сына, — мягко поправил меня Джейсонд. Он смотрел на меня ласково, и мне не нужно было заглядывать в его сознание, я и так знала, о чем он думает. О том, что будет любить меня совсем по особенному, чем всех этих пятерых детей, потому, что я вмещала в себе не только его черты лица, но и Фионы, женщины которой он любил.

Мне стало ужасно стыдно, что я не захотела сначала с ним общаться. Как же я была не права. Наконец, впервые за долгое время, я была умиротворена и спокойна, потому что мне приоткрылась завеса правды обо мне, о Фионе, отце, семье. Я на несколько ощутимых шагов приблизилась к тому, чтобы узнать кто такая Рейн Туорб!

Я перетянула маленькую кожаную сумочку, где носила всегда при себе кошелек, паспорт, и помаду, и достала оттуда несколько маленьких фото моих маленьких деток.

На одной им было по полгода, а вторая была сделана до отъезда, так как я знала, что когда приеду, они уже немного подрастут, и изменяться.

— Это мои дети — Соня и Рики, я назвала их в честь родителей Терцо и Самюель. — я гордо передала фотографии в руки Джейсонда.

— Мои первые внуки, — голос его сел от волнения, и он перевел на меня влажные глаза, такие, какие я никогда не увижу у Терцо или Самюель, — можно я оставлю их себе?

Я улыбнулась и кивнула. Хотелось плакать, но я не могла позволить себе разрыдаться, вот тогда я точно предам своих настоящих родителей.

— И если ты не против, могу я тебе изредка звонить и писать? Я понимаю это слишком много, но мне интересно будет знать, что с тобой и с внуками все в порядке.

Мне снова вспомнились слова Калеба о том, что Терцо и Самюель останутся со мной навсегда, а у Джейсонда будет только эта человеческая жизнь. И поэтому, подавив в себе протест и чувство вины пред родителями, я кивнула, глотая слезы.

— Тогда не стоит мне, наверное, тут ночевать.

Он поднялся на ноги и я тоже. Наступило неловкое мгновение. Мы были знакомыми, но чужими. И каждому хотелось еще так много узнать друг о друге, но мы чувствовали, что этого делать не стоит.

— Если ты простила мне так много, прости и это, — загадочно сказал он, и тут же заключил меня в объятия. Такие теплые, человеческие, без обжигающе холодной кожи, когда мне не стоит переживать по поводу того, что запах моей крови заставит его горло болезненно сжаться. В первый и последний раз в жизни я пожалела, что он не стал мне настоящим отцом!

Я не смогла сдержать слез.

— Мне не за что тебя прощать…папа… — эти слова я тоже произнесла один единственный раз, и только для его ушей. Об этом не узнает никто. Может даже Калеб. Я надеялась.

Он ушел, скрывая мокрые глаза, и сил убирать за собой на кухне у меня не было. Я помчалась наверх, в нашу с Калебом комнату и порадовалась, (впервые в жизни!) что там не было Калеба.

Я долго плакала прежде, чем снова ощутила на себе легкое прикосновение холодных рук, и смогла им обрадоваться. Калеб ничего не говорил, он молчал и давал мне вдоволь наплакаться. Сил звонить родителям в этот день у меня не было. Предавать, так предавать!

Глава 5. Сюрпризы

В том сентябре всё золото твоё.

Сентябрь опальный! Месяц златовластья.

Моё запретное, ранимое моё,

Кратчайший миг приснившегося счастья.

Сентябрь шальной! Как листик на ветру,

То вверх, то вниз, то вдруг земли коснётся,

Душа моя, как в сказочном бору,

То вверх, то вниз стремительно несётся.

А ветер — ты. На празднике листвы

Я поняла, как гибельно блаженство,

Где свежесть красок, яркость новизны,

Всё это чудо, это совершенство, -

Подарок твой. О, благостная боль.

Ты для меня, как первое причастье.

Дождей слепых осенняя юдоль,

Их долгий плач до сладости, до страсти, -

— Одевайся! — заявил мне на следующее утро радостно Калеб. Я, не смотря на его тон, даже и не думала двинуться с места, он только прервал сон, где мы с ним страстно целовались, а так как в реальности я продолжения не ожидала, то и вставать мне было не за чем.

Но Калеб был сегодня суперрадостен и гиперактивен, ну просто какой-то заводной робот на батарейках. Когда я, наконец, разлепила сонные глаза и увидела его веселую улыбку, смутное чувство что он что-то задумал, прочно поселилось в моей голове.

Он сложил на кровати одежду, которую я по его понятию обязана была сегодня одеть, а также принес мне завтрак в кровать. И пока я ела, он все так же сиял. Причем в прямом и переносном смысле. Кроме его радостной улыбки меня еще слепила его кожа, она перламутром переливалась на солнце сквозь раздернутые шторы. Денек должен был выдаться погожим, не похожим на мокрую вчерашнюю погоду.

— Ты хочешь, чтобы мы сегодня куда-нибудь пошли? — догадалась я, так как одет он был по спортивному — в тренировочные штаны, футболку и батник с капюшоном. — Но на улице солнце!

— Туда куда мы поедем, оно нам не помешает, — еще раз загадочно улыбнулся Калеб.

— Это как-то связано с тем, что ты вчера уходил? — поняла я, и искрящийся взгляд Калеба подтвердил мою очередную догадку.

— А как же, для чего еще мне нужно было оставлять тебя дома одну? — невинно переспросил он.

Калеб застыл на стуле, руки сложены на груди, но его лицо никак не хотело скрывать широченной улыбки.

— Может для того, чтобы я пообщалась с отцом, — возмущенно вскрикнула я.

— Так ты заметила? — Калеб наиграно огорчился, словно его уличили во лжи.

— Калеб Гровер, я тебя уже хорошо знаю, да и не трудно было догадаться, когда Джейсонд, сказал мне, что вы говорили.

— И ты на меня даже не злишься? Не серчаешь, потому что сделал так, как счел нужным? — искренне удивился он. Наверное, Калеб не ожидал от меня такой сговорчивости. А я чувствовала себя пристыженной. И все-то он всегда знает!