Боги глубокого космоса (СИ) - Дарья Кузнецова

Теперь-то причины подобных противоречий были понятны, а поначалу эта девочка очень меня удивила. И, честно говоря, восхитила.

Признаться в своей чрезмерной симпатии к, фактически, ребёнку, я не мог. А вот сейчас сделать это оказалось удивительно легко, и наружу попёрли так тщательно сдерживаемые до сих пор мысли, ощущения, стремления и впечатления.

Например, у демоницы были легкомысленно-рыжие мягкие пушистые волосы, спадавшие до лопаток, в которые так и тянуло зарыться лицом, чтобы узнать, чем они пахнут. А ещё — удивительные глаза. Большие, ярко-жёлтые кошачьи глаза оказались неожиданно выразительными: в них без труда читалась каждая эмоция, каждая мысль. А ещё — они будто внимательно заглядывали в самую душу, ворошили её, пробуждали что-то непривычное и как будто давно забытое.

Она была настолько непохожа на всех прочих представителей своего народа, что я с огромным трудом соотносил её внешний вид и тот образ, который сложился вокруг неё в моём сознании. Не было в ней той разрушительной и какой-то болезненной агрессии, что присутствовала во всех остальных демонах и составляла львиную долю их сущности. Ильтурия была удивительно… человечной для своего вида.

Не бывает таких демонов, не бывает! Не умеют демоны так искренне и радостно улыбаться; а когда Иля улыбалась, её глаза буквально сияли, и мне в такие моменты хотелось сотворить что-нибудь большое, бессмертное и очень глупое.

А ещё были эти её забавные рожки; небольшие, в пол пальца, чуть загнутые назад и очень острые, как оказалось. У мужчин-демонов рога походили скорее на оружие ближнего боя, примерно как у козлов или баранов — мощные, закрученные назад и по-бараньи же изогнутые. У немногих виденных мной женщин-демониц они были, конечно, значительно меньше, но всё равно внушали уважение и заставляли задумываться, как же выглядят их семейные скандалы при таких аргументах и таком темпераменте.

Иля же напоминала не грозного демона, а маленького проказливого бесёнка; особенно, когда хитро улыбалась, — вот ровно так, как в тот момент, когда ставила мне ультиматум с этими извинениями.

В общем, почему я не мог её не поцеловать снова, уже в сознательном состоянии (я точно эту любопытную ящерицу, обожающую совать нос не в свои дела, когда-нибудь прибью), лично мне было совершенно ясно. Было очень обидно, что я не помнил, как это происходило в первый раз; но слова о том, что ей понравилось, внушали некоторый оптимизм.

А вот что меня всерьёз удивило, так это даже не её неожиданная неопытность (наверное, потому, что в свете биографии демоницы такой уж неожиданной она не была), а собственная реакция на это открытие. Никогда не был ревнивцем вроде многострадального Отелло, да и прошлыми попытками своих пассий построить личную жизнь тоже совершенно не интересовался. Но сейчас мысль о том, что ни один мужчина не целовал этих нежных, очень податливых и соблазнительных губ вызвала натуральную бурю восторга.

Впрочем, возможностью вернуться к работе я, несмотря на норовящую дотянуться до ушей улыбку, всё-таки воспользовался и не пожалел об этом. Привычные механические действия, почти не требующие участия разума, помогли разогнать радостный туман в мозгах и немного задуматься. Как минимум, о том, что подобное поведение никогда не было мне свойственно, и влюбляться с первого взгляда (причём даже не сумев толком рассмотреть) я прежде не пытался. И с таким обострением собственнических инстинктов тоже не сталкивался.

Нет, если подумать, становилось понятно, что Иля бы мне в любом случае понравилась. Мне, в общем-то, всегда такие и нравились: с чувством юмора, без стервозности, с искренней улыбкой, миниатюрные и изящные. А Ильтурия была ещё ко всему прочему очень симпатичной, особенно её задорный курносый носик, уже упомянутые мной кошачьи глаза и густые волосы.

Но вот так, сначала влюбиться — потом уже познакомиться, было странно. А я, кроме шуток, был уже вполне влюблён. «Попал ты, Данила, как кур во щи», — вынужден был признать я, но, странно, никаких неприятных ощущений эта мысль во мне не вызвала.

Когда я, закончив прерванные собственным падением и забытые за разговорами дела, добрался до своей комнаты и залез в душ, до ужина оставалось минут десять. Подумав, чего мне больше хочется — есть или копать (в смысле, докапываться до истины), — я решил вполне однозначно: копать. Гудвин добрый, он спасёт мою порцию от дока.

Поэтому я, отмывшись от пыли (с последнего ТО её в технических шахтах скопилось подозрительно много), решительно устроился в привычной позе на полу и погрузился в глубины собственного подсознания.

— Ну что, мой чешуйчатый друг, будем колоться, или будем молчать? — мрачно поинтересовался я, озираясь.

В этот раз для общения мой «сожитель» выбрал живописный берег какого-то озера, по виду похожего на ртутное. Красные скалы, зеркально-серебристая неподвижная гладь пруда, фиолетово-зелёные широкие длинные иглы-листья деревьев и сочная фиолетовая трава. Место показалось мне знакомым; хотя все пейзажи Кинду на взгляд стороннего наблюдателя мало отличались друг от друга. К тому же, я вполне мог уже лицезреть это место в фантазиях своего собеседника: антураж всегда выбирал он. Просто потому, что ему это было куда проще сделать, — его мозг на такие нагрузки, в отличие от моего, был рассчитан изначально.

— Ты же знаешь, наркотики — это не моё, — язвительно откликнулся дракон, даже не соизволив открыть глаза. Он возлежал на скале на краю водоёма, до середины погрузив хвост в расплавленное серебро, и делал вид, что спит.

— А придётся! — многообещающе протянул я, прикидывая, что бы такое нафантазировать, чтобы жизнь мёдом не казалась. На Грани между реальностью и изнанкой мыль гораздо более материальна, чем в иных местах; всё, что нас сейчас окружало, было плодом воображения моего собеседника, и я вполне мог добавить что-то от себя.

Но мысли в голову лезли всё больше разрушительные, вроде землетрясения с уходом гор под землю или прицельного удара молнии в голову одной упрямой чешуйчатой скотине. Так что пришлось взять себя в руки, укорить за мелочную мстительность, сорвать мгновенно позеленевшую в моих руках и принявшую знакомый вид травинку и присесть на камни рядом с мордой рептилии.

— Ты со своим любопытством и так меня постоянно подводишь, а про то, чтобы на эмоции давить, мы вообще не договаривались, — почти спокойно попенял я, с интересом грызя кончик травинки. Она была суховатая и пахла сеном. Эх, сколько лет уже живой земной травы не видел!

— Извини, — глубоко и шумно вздохнул дракон, пустив по траве ветровую волну. Рядом со мной открылся огромный, с гудвинову любимую сковородку, зелёный драконий глаз, разрезанный узкой щелью зрачка. — Я нечаянно, — повинился он.