Гражданин тьмы - Анатолий Афанасьев

Надин ждала, дверь сразу распахнулась, чуть ли не на всю ширину. Опять загадка: на то, чтобы научиться открывать запор изнутри, мне понадобилась неделя, а ей…

Секунда — и она рядом. В тусклом коридоре возбужденно светится милая мордашка.

— Все в порядке? — Шепот едва различимый, молодец девушка!

— Иди за мной… Главное — тихо.

— Я знаю дорогу.

— Хорошо, ступай впереди.

По боковой лестнице спустились вниз, пересекли просторный холл, где на диване скорчились двое автоматчиков; проникли в столовую — и оттуда, через кухню, по грузовому желобу нырнули в подвал. Прокатились, как на ледяной горке.

В подвале хоть глаз коли, но Надин щелкнула фонариком с острым, рассекающим тьму лучом. Откуда у нее фонарик? Но думать некогда — и нервы напряжены до предела. Cпросил, не мог не спросить:

— Кто ты такая, Надин?

— Потом, Анатолий Викторович, все потом. Мы должны выбраться отсюда. Иначе — хана.

Анатолий Викторович! Не ты ли, деточка, интересовалась, как меня зовут? Оказывается, и без того знаешь. Хотя… За это время ей кто угодно мог наплести. Та же моя возлюбленная Макела. Здесь замкнутый мирок. Надолго не затаишься.

Благополучно миновав несколько смежных помещений заставленных тюками, мешками, а то и просто заваленных строительным мусором, уперлись в дверь, которую искали: обитую железом, массивной конфигурации и с висячим замком.

— Так здесь же замок, — удивился я.

— Замок, — подтвердила Надин. — Но вы же мужчина.

— И что из этого вытекает?

— Сбейте его… Сейчас найдем какую-нибудь железку… Я забрал у нее фонарик и внимательно обследовал замок. Такой же когда-то висел на гараже, когда он у меня был возле Черемушкинского рынка. Впоследствии все гаражи приватизировали кавказцы под свои склады. Открыть такой замок нетрудно, если есть ключи. Можно и снять, выдрав с мясом из крепежей, если под рукой окажется фомка.

— Ты уверена, что дверь ведет в сад?

— Да… Я видела план…

Четвертая или пятая загадка. Не удивлюсь, если на улице поджидают санитары со смирительной рубашкой. Кстати, эти рубашки с фирменным знаком «Версачи», расшитые цветной ниткой наподобие кимоно, в хосписе использовали не только по прямому назначению, но и как банные халаты.

Подходящее орудие нашлось в соседней комнате, среди мешков со щебенкой: стальной гвоздодер с загнутым и расщепленным хвостом. На поиски ушло минут двадцать, но пришлось зажечь свет, с фонариком провозились бы дольше. Надин захлопала в ладоши.

— Я же говорила, я говорила!

Я взвесил рычаг в руке, почему-то представляя подлую рожу главного врача Герасима Остаповича Гнуса, который, по разговорам, отправился на симпозиум в Цюрих и поэтомy отсутствовал на презентации.

— Не знаю, как с замком, но если такой штукой хрястнугь по тыкве… — заметил мечтательно.

Замок поддался с третьего захода, но дверь все равно держалась плотно. Я сильно поранил пальцы, пока выдирал ее из пазов. Усилия вознаградились сторицей. Поднявшись по каменной лестнице и сдвинув еще одну, решетчатую дверь, мы очутились на улице, среди благоухающей летней ночи. Сад спал, погруженный в небесное марево, словно укрытый марлевой накидкой. В здании ни единого горящего окна, лишь недреманные очи прожекторов, расположенных на крыше и на специальных столбах, расставленных по периметру территории, создавали световую иллюзию замкнутого пространства. Мы укрылись под каменным карнизом — въездные ворота справа, слева тропа, уводящая к вожделенной калитке. Эта калитка порой снилась мне ночами — едва различимый в зарослях изящный ажурный квадрат в кирпичной кладке, сквозь который просвечивала река.

— Ты готова?

— К чему? — ответила, будто простонала. Через ткань комбинезона я отчетливо слышал, как судорожно билось ее сердце. Происходило что-то странное. Девушка была мне чужой. Ни дочь, ни любовница — никто. Но я был почти счастлив, что она рядом.

Электронная слежка в хосписе, разумеется, продолжалась и ночью, но если удастся добраться до калитки и обмануть собак, если калитка не мираж и гвоздодер, который я прихватил с собой, поможет ее открыть, то возникал шанс (маленький!) вырваться на волю. За забором — необозримые леса, река, дороги. Там русская земля. Двух человечков, как две песчинки, она легко укроет в своих объятиях.

— Главное, собаки, — сказал я. — Фокс меня пропустит, а тебя нет.

— Хочешь уйти один?

— Надо что-то придумать… Как ты вообще относишься к собакам?

— Я не боюсь собак, я боюсь людей.

— Может, взять тебя на руки, и тогда он решит, что ты мертвая? Собаки не трогают мертвых.

— В отличие от людей, — усмехнулась Надин. — Люди пожирают мертвечину с огромным аппетитом, не правда ли, Анатолий Викторович?

— Не умствуй, малышка, не время… Кстати, мы не встречались в прежней жизни?

— Встречались, и не раз. Скоро вы вспомните.

Хороший разговор, вполне уместный перед дальней дорогой.

Мы бегом одолели освещенную стометровку до можжевеловой рощицы. Фоке будто поджидал нас, степенно выступил из тьмы, громыхнув цепью. Я заранее приготовил треску.

— Привет, дружище… это всего лишь мы. На, покушай сладенького.

В полумраке круглые собачьи глаза слюдянисто поблескивали. Он понюхал угощение, укоризненно покачал башкой и подозрительно взглянул на Надин. Девушка стояла неподвижно, свесив руки вдоль туловища.

— Не сомневайся, старина, — заспешил я с объяснениями, — Она такая же, как я. Невольница. Ну да, мы хотим смыться отсюда. Здесь нам очень плохо. Ты же знаешь, как это бывает. Ты хороший, интеллигентный пес, у тебя своя голова на плечах. Пропусти нас, пожалуйста.

Фокс слушал внимательно, Надин фыркнула:

— Пообещай заплатить, Анатолий Викторович. За беспокойство.

Овачар глухо заворчал и повел носом. Надин — о мужественная душа! — спокойно протянула руку и шагнула вперед. Ее руку пес понюхал и лизнул. Я был ошарашен и смущен. Такого не могло быть, чтобы милые собачки не напали на чужака, да еще среди ночи. Или Надин не чужая?

— Не то, что ты думаешь, — сказала она. — Просто он чувствует, что во мне нет коварства. Собаки умнее нас.

— Ладно, пойдем потихоньку.

Прижавшись друг к дружке, мы осторожно обогнули Фокса, который демонстративно отвернулся. Возможно, ему было стыдно за свою противоестественную доброту.

Через минуту очутились у калитки, и она была точно такя же, какая виделась издали или мерещилась: черная решетка, подвешенная на медных штырях. Надин осветила фонариком на замок, а его и не было. Калитку yдерживал в закрытом положении обыкновенный засов. Я потянул за штырек, и он выскользнул из паза, промасленный.

— Чудеса какие-то, — пробормотал я в растерянности.

Мы одновременно оглянулись. Никто не бежал к нам со смирительной рубашкой, не свистел в свисток — и сигнализация молчала.

— Да, — согласилась Надин. — Что-то тут не так.

— Тебе страшно?

— Немного. А тебе?

— Черт его знает. Я ведь уже прошел несколько этапов генной перестройки и не могу отличить реальность от видения. Вполне возможно, все это нам только снится.

— И сад, и ночь, и калитка?

— И многое другое… Смешно…

— Что смешно?

— Если птицу долго держать в клетке, а потом отворить дверцу, она будет вести себя точно как мы сейчас.

Надин вложила свою руку в мою, и ее тепло одурманило меня.

— Какие глупости! — заметила презрительно, — Ты же видишь, я из плоти и крови. Никакой не мираж.

— Это ничего не значит, — уверил я. Чтобы убедить, Надин прижалась и подставила губы. Наш второй поцелуй был еще натуральнее, чем первый днем.

— Что ж, пойдем. — Я с сожалением оторвался от ее нежного рта. — Но если что-то случится, не пугайся. Это всего лишь эксперимент.

— Понимаю, — кивнула она.

Случилось вот что. Калитка отворилась с мелодичным скрипом, и мы, взявшись за руки, прошмыгнули через нее. Я успел поднять глаза к звездному небу, вдохнуть полной грудью свежий воздух, но в ту же секунду раздался металлический щелчок, вспыхнул электрический свет, и мы обнаружили себя на пороге просторного помещения, заполненного хохочущими, кривляющимися людьми. Им было над чем потешаться. Мы с Надин по-прежнему держались за руки, но на нас ничего не было: ни комбинезонов, ни трусиков — оба голенькие, как в баньке, зато в правой руке я сжимал гвоздодер, а у Надин в пальчиках был черный фонарик. Девушка растерялась, а я нет, потому что сразу догадался, что это галлюцинация. Среди глумящейся, визжащей толпы различил несколько родных лиц, несовместимых с этим местом: Оленька и Виталик, наряженные в Деда Мороза и Снегурочку, Мария Семеновна с бледным отрешеным лицом, словно покойница, могучая Макела — и даже бывший мой начальник по институту, профессор Сидор Астахович Пресняков собственной персоной, с мобильником. Заправлял в разномастной компании главный врач хосписа Герасим Остапович Гнус, да и все помещение представляло собой не что иное, как огромную операционную, заполненную всевозможным медицинским оборудованием, включая аппарат искусственного кровообращения.