Горит ли Париж? - Ларри Коллинз

Фон Хольтиц вздрогнул, услышав предложение шведа. За тридцать лет военной карьеры он никогда не соглашался на перемирие и не просил о нем. Но в смелом предложении шведа Хольтиц усмотрел и некоторые преимущества. Основной заботой Хольтица в ту ночь было поддерживать в Париже спокойствие. Если прекращение огня поможет ему в этом, то, рассуждал он, оно будет полезным. Его войска не будут более связаны необходимостью подавлять восстание. Они освободятся для более важных задач. Если перемирие будет соблюдаться, то ему не понадобятся дополнительные полицейские силы для охраны линий связи.

Но самое главное заключалось в том, что, если оно сработает, у Хольтица будет основание отложить штурм Префектуры, назначенный на утренние часы. Он знал, что этот штурм был бы непоправимым шагом, по существу объявлением войны городу. Если согласно его приказу в небе Парижа появятся самолеты люфтваффе, обратного пути не будет. Это было ответственное решение, а Дитрих фон Хольтиц не любил принимать ответственные решения.

Если командиры в Префектуре полиции смогут продемонстрировать в течение часа, что способны контролировать своих людей, то ради спасения города он согласится обсудить вопрос о прекращении огня.

И все же одно обстоятельство беспокоило фон Холь-тица. Его действия «противоречили духу приказов», которые он получил в отношении Парижа. Хольтиц не хотел, чтобы Модель узнал об этом.

Понизив голос, он сказал Нордлингу: «Я попросил бы вас кое о чем. Не упоминайте мое имя в связи с вашим перемирием».

Он проводил Нордлинга до двери, попрощался со шведом за руку и вызвал фон Унгера. Хольтиц коротко объявил, что штурм Префектуры «временно откладывается». Затем он отправился в свою комнату, чтобы поразмышлять над только что содеянным.

6

Хвост самолета, находившегося в этот момент в 1200 милях от Парижа, почти лежал в покрытой рябью воде, плескавшейся у края затемненной взлетной полосы, которая пролегала вдоль скалистой крепости Гибралтар. В темной кабине самолета флуоресцентные стрелки приборов на панели зашкаливали, к немалому беспокойству пилота. Впереди было Средиземное море — черная угрожающая гладь в конце короткой взлетной полосы. В самолет было залито 950 галлонов горючего — больше, чем ему когда-либо приходилось брать на борт. Пилот, полковник Лионель де Мармье, знал, что самолет перегружен почти на полтонны.

Он разгонял оба двигателя до тех пор, пока подрагивающая стрелка не остановилась на отметке 2700 оборотов в минуту. Самолет задрожал. Мармье спиной чувствовал, как хвост машины слегка заносит. Температура двигателей медленно поднималась до 104, 113, 122 градусов. Мармье продолжал удерживать самолет, одновременно увеличивая обороты, насколько хватало смелости.

— Готов? — спросил он сидевшего рядом человека.

— Готов, — ответил тот.

Мармье убрал тормоза. Самолет на мгновение затрясся, а затем ринулся вперед по полосе. Мармье чувствовал, что перегруженный самолет плохо поддается управлению. Перед глазами проносилась черная взлетная полоса, с каждым мгновением приближавшая его к смертоносным водам Средиземного моря; 600, 800, 900 ярдов, а самолет по-прежнему отказывался подниматься. Теперь Мармье уже видел пенистые барашки стремительно надвигавшегося фосфорисцирующего моря — пройдено 1100 ярдов. Пилот сделал последнюю попытку и почувствовал, как машина медленно, как бы протестуя, поднялась над землей. Едва не коснувшись крыльями волн, Мармье удержал самолет в горизонтальном положении и стал набирать скорость. Затем медленно опустил закрылки и начал плавно набирать высоту. Через плечо он с облегчением увидел, как все дальше уходит громоздящаяся внизу черная масса Гибралтара. Лионель де Мармье вздохнул. Он только что совершил самый трудный взлет за свои 15 000 часов летного времени.

В отсеке за спиной пилота Шарль де Голль отстегнул ремень безопасности и потянулся в карман за сигарой. Молча нарушив распоряжение де Мармье, он сунул сигару в рот и закурил.

Де Голль сам распорядился об отлете вопреки советам своих помощников и английских хозяев. Самолет «Летающая крепость», уже второй выделенный для его перелета во Францию, пропорол покрышку при посадке в Гибралтаре. Чтобы перебросить по воздуху новую покрышку, потребовалось бы 24 часа. Узнав о задержке, де Голль заявил своим протестующим хозяевам: «Я вылечу в одиннадцать часов, как было запланировано, и отправлюсь в собственном самолете».

Сберегая драгоценное горючее для этого самого длинного из всех совершенных «локхидом» «Франция» перелетов, де Мармье направил машину на север мимо маяка на мысе Сан-Висенти в южной Португалии и далее вдоль португальского побережья. Впереди показался Лисабон — море огней в затемненном мире. Еще дальше, на северо-западной оконечности Испании, находился последний ориентир — маяк на мысе Финистерре. Оттуда он полетит почти строго на север, курсом 357°, вдоль окутанного тьмой, полного опасностей побережья оккупированной Франции, пока не встретится с ожидающим его у южной оконечности Англии эскортом королевских ВВС.

В неосвещенном и тихом пассажирском салоне помощник де Голля Клод Ги уставился на горевший напротив маленький оранжевый огонек. Удивительно, судьба его страны сейчас зависела от «сигарного окурка, светящегося в затемненном самолете».

7

Первые лучи солнечного света только что прорезали небо, все еще затянутое облаками ночного ненастья. Тишина вновь окутала город. Казалось, ошеломленный и истерзанный Париж остановился в эти ранние часы воскресенья, 20 августа, чтобы сосчитать свои раны.

Для пробуждающейся столицы этот влажный воскресный день принесет хаос, контрасты и путаницу. Для немногих парижан это было лишь очередное воскресенье. На набережных Сены у Нотр-Дам, где накануне были самые тяжелые бои, несколько рыболовов уже проверяли мутные воды реки. Даже восстание не могло остановить нескольких элегантных ездоков от велосипедной прогулки на свежем утреннем воздухе по тенистым тропинкам Булонского леса.

В этот ранний воскресный час зыбкое перемирие, заключенное шведским генеральным консулом Раулем Нордлингом в 3 часа утра, сдерживало волну насилия, прокатившуюся в предыдущий день. И оккупантам, и оккупированным оно принесло краткую передышку, возможность взвесить последствия субботнего переворота.

С немецкой тщательностью капитан Отто Ницки из военной полиции совершал свой регулярный утренний обход городских баров и публичных домов. В то утро только в одном из таких заведений — обычно хорошо посещаемых — Ницки обнаружил немецкого майора, который, лежа на спине в кровати, на глазах у испуганной хозяйки расстреливал из пистолета лампочки в висевшей под потолком люстре. «Чего они ждут, почему не забирают нас отсюда?» — вновь и вновь вопрошал он в пьяном угаре.

Но ни один из находившихся в городе немцев не получил более странного задания, чем сержант военной полиции Рудольф Рейс, тридцати двух лет от роду, из плац-комендатуры.

Предыдущий день Рейс провел за парапетом набережной Монтебелло, откуда он вел огонь по осажденным в Префектуре полицейским. Этим утром он раскатывал в автомашине парижской полиции в окружении двух полицейских, которых вчера пытался убить. Они объявляли об организованном Нордлингом прекращении огня. По всему городу парижане спешили к своим новым «газетам» — стенам домов, — чтобы прочесть первые из множества плакатов, одобрявших или осуждавших перемирие. На углу авеню Опера и улицы Пирамид к изумленному Рейсу подбежал владелец кафе с бутылкой красного вина и тремя стаканами. Чуть погодя на глазах у ошеломленных прохожих немецкий солдат и два полицейских чокнулись и выпили за успех перемирия, о котором они оповещали Париж.

8

Глаза изнемогающего от усталости лейтенанта Эме Бюлли вновь скользнули по четырем счетчикам топлива на приборной панели самолета. Счетчиков было по одному для каждого из четырех баков. Три уже были пусты. Ручной помпой Бюлли откачал из них последние капли. Теперь начала скользить к нулю белая стрелка четвертого счетчика. Тридцатитрехлетний бортинженер понимал, что в этом последнем баке горючего не хватит даже на полчаса полета. Свыше часа затерявшийся в тумане и дожде, бросаемый из стороны в сторону штормовым ветром «локхид» «Франция» бороздил этот участок неба где-то над побережьем Англии в поисках истребителей королевских ВВС, которые сопроводили бы его до спасительной Нормандии. Раздавшийся рядом голос прервал тревожные размышления Бюлли.

— Горючее? — спросил сидевший впереди.

— Опустошаем последний бак, — ответил бортинженер пилоту Лионелю де Мармье. — Продолжать эту игру больше нельзя.