Голоса на ветру - Гроздана Олуич

Наталии, Петру и Вете взгляды и невысказанные обвинения казались падающими на их головы каплями растопленного свинца. А тяжелее всех переносил это маленький мальчик, будущий доктор Данило Арацки. После возвращения с хутора он избегал всех, даже самого себя.

Прислушиваясь на семнадцатом этаже нью-йоркского отеля к каплям, падающим с навсегда мокрых волос Веты, Данило невольно перенесся в третий год войны и увидел себя, малыша с натянутой до бровей шапкой, под которой он прятал свою огненную шевелюру, чтобы не привлекать дьявола и не притягивать молнии. Стоя рядом с оградой особняка Арацких, он смотрел в небо, где кружились снежинки, напоминавшие танцующих мотыльков или крохотных снежных фей.

Холода, которые заставили их переселиться с хутора в Караново, пришли в тот год необычно рано, предвещая снег, который завалит улицы и дома. Жители Караново ждали его со страхом. Все. За исключением детей, которые уже сейчас вытащили на свет божий санки и коньки, и Данилы Арацкого, запомнившего ту зиму как настоящий ад.

Ветер гнал по темному синему небу первые снежинки, хлестал по лицам прохожих, острозубый и резкий.

Людям казалось, что дикие порывы ветра вызывали крутящиеся в небе хвосты дьявола. И когда эти хвосты запутывались, из их клубка вылетали дышащие ядом молнии. Тот, кто попадал в волну этого дыхания, сгорал, становился черным, а душа его летела прямо в ад, где ей суждено мучиться до тех пор, пока из-за облаков не появится девятое солнце.

– Как выглядит это солнце? – спросил Рыжик у матери, Наталии. Она велела не говорить глупости. – Девятого солнца не бывает. – Взъерошив ему волосы, Вета утешила его словами, что девятое солнце не важно. Даже одно, это, на хуторе своим жаром заставляет рыб и лягушек искать укрытия, убивает бабочек и комаров.

– А когда его не стало, мы оттуда ушли! – сказал задумчиво Рыжик. – А что стало с птицами и стрекозами, Дойчином и Пантелией? Они не съедят кошку, если начнется голод? А друг друга они не съедят?

– Ну, Рыжик, что за ерунда лезет тебе в голову! Иди-ка домой, что-то холодно стало! – Вета взяла его за локоть, но мальчик вырвался и снова прислонился к ограде, страдая из-за того, что никто из мальчишек, играющих в глубине улицы, не обращает на него внимания.

Так было и вчера, и позавчера, и в каждый из прошедших долгих дней с тех пор как они вернулись с хутора и пронесся слух, что капитан Стеван Арацки бросил на произвол судьбы всех своих солдат.

Только чудо могло бы изменить поведение мальчишек, Рыжик это чувствовал. Только чудо могло заставить их принять его в свою игру. А вдруг хвост дьявола в небе может стать таким чудом? Рыжик понуро повернулся в сторону своего дома и заметил, как за окном мелькнула чья-то тень. Как-то раз, разговаривая с ним о смерти, дед просил его не грустить, тогда, потом, когда его примет земля. Невидимый, он по-прежнему будет рядом, даже тогда, когда Рыжик не будет на это надеяться, то в виде отблеска солнца, то как неясная тень за окном. Вдруг это он вернулся? Рыжику хотелось побежать, проверить свое предположение, но точно так же хотелось ему присоединиться к играющим мальчикам.

В тот третий год войны в Караново появились новые, до тех пор неизвестные игры. Одна из них была игрой «в рабов». Рабов было столько, сколько игроков, минус судья и два стражника. Но стражники, так же как и рабы, подчинялись судье. Судья мог все, и его авторитет был непререкаемым, раба, который отказывался его послушаться, исключали из игры, и он становился отверженным. Отверженного любой из игроков имел право толкнуть, плюнуть в него, бросить камень, и так до тех пор, пока тот, поклявшись, что будет послушным и понесет двойное наказание, не доказывал этим, что достоин снова быть принятым в игру. Однако и после того, как его принимали обратно, на нем еще долго оставалась печать презрения. Поэтому «непослушные» были редкостью, хотя игра продолжалась изо дня в день, из месяца в месяц.

Каждого игрока символизировал поставленный вертикально камень с его именем. Камни были расставлены кру̀гом, вокруг судьи, который бдительно следил и за движениями игроков, и за результатом броска шара. Каждый игрок имел право только один раз бросить шар, а каждый сбитый камень означал рабство для того, чье на нем было имя. После того, как каждый из игроков бросит шар, тот, чей камень остался не сбитым, становился судьей, прежний судья переходил в стражники, а после следующего круга в рабы. Правила игры были жесткими и ясными. Наказание определял победитель, но никто не бунтовал и не хотел отказаться от участия в игре, тем более, что в зависимости от везения или ловкости, каждый раб мог стать судьей, а каждый судья рабом.

Игра начиналась с восходом солнца и заканчивалась с наступлением комендантского часа. Стражники, рабы и судьи сменяли друг друга в бесконечном круговороте.

Стоя у окна, Наталия Арацки видела, как Данила направляется в глубину улицы, маленький, худой, в шапке, под которой спрятаны, чтобы не притянуть несчастье, его огненно-рыжие волосы. Она видела расставленные кру̀гом камни и кусок низкого серого неба, подпираемого голыми ветками, на которых расселись вороны, предсказывая своим карканьем длинную голодную зиму. Наталия вздохнула. Данило вышел из дома голодным. А вернется еще голоднее. Спасения можно ждать только от Петра, может быть, ему удастся поймать рыбу или дикую утку, разбив на реке лед, который уже начал схватываться вдоль берегов.

На Стевана рассчитывать не приходилось – вернувшись с болота, он только и делал, что смотрел в рюмку с ракией, и ему мерещились белые мыши, превращающиеся в немецких солдат, которые вот-вот поднимутся на чердак и уведут его туда, откуда нет возврата. Звездные карты, которые он изучал на хуторе, лгут. Траектории движения звезд при его рождении пересеклись зловеще, но Стеван не видит свою смерть в местах этих пересечений, он видит ее в осуждающих взглядах родственников и соседей. Если бы хоть кто-то из его солдат выпрыгнул вслед за ним из вонючего вагона для скота, у него был бы свидетель того, что его бегство просто счастливая случайность, а вовсе не предательство.

Но ни один из них не выпрыгнул, ни один не вернулся, ни один не дал о себе знать семье или друзьям. Поэтому во взглядах всех жителей Караново застыл вопрос: Где наши братья, наши сыновья, отцы, мужья? Как так, что вернулся только ты один?

В конечном счете, на хуторе, среди зарослей осоки ему было лучше, чем в Караново, где прямо под окном звучат шаги немецкого часового: семь вперед, семь назад. И снова! Но ни на хуторе, ни в Караново Стеван Арацки не замечал, что Рыжик все больше худеет, превращается в собственную тень, что он постоянно голоден и постоянно слышит, как отец упрекает всех в непонимании: с хутора не следовало возвращаться в Караново, а, может быть, не нужно было бежать и из того вонючего вагона.

От звезд зависит судьба мира, ход истории, все это безумие, в которое они втянуты без всяких на то причин …

Стеван во сне громко стонал. Рыжик вытягивал руки, словно защищаясь от этого стона, ему снились раздувшиеся тела мертвецов, плывущие вниз по течению Тисы, синяя муха, огромная и волосатая, как овца, и две сердитые звезды Стевана, которые кричат друг другу: «Ты движешься под моим углом! Каким еще углом? Есть только семь шагов вперед, семь назад, и снова! Успокойся!»

Над болотом и Караново сгущался туман, а потом, в тот страшный третий год войны снег засыпал хутор, и они вернулись в Караново.

На семнадцатом этаже нью-йоркского отеля Данило ощутил ужас, смешанный с тяжелыми запахами, исходившими от незнакомой женщины. Нет, они не ушли! В углу, за спиной Веты ему смутно виднелась маленькая фигура его матери, а рядом воздушная тень, которая могла принадлежать только Луке Арацкому. От него после грохота взрыва и вспышки пламени остался только дым, и тем не менее он не мог не вернуться.

«Мертвые всегда возвращаются к тем, кого любили!». Это Рыжик знал еще тогда, когда стоял, прислонившись в ограде, и смотрел на игру мальчишек в глубине улицы. Потом один из них крикнул: «Смотрите, кто пришел!». Но никто не обратил на него внимания. Нет, он им не нужен, даже для того, чтобы собирать камни, пусть валит отсюда, среди них нет места для сына Стевана.

Данило Арацки видел себя как при двойной экспозиции – и нынешнего, и того, в детских ботинках, прислонившегося к металлической ограде, из которой в его тело струится ледяной холод. За окном дома Арацких все еще парит та самая тень. А вдруг это все-таки вернулся дедушка? Маленький худенький сын Наталии Арацкой почувствовал, что по его щекам текут слезы. Наталия, прижавшись лицом к стеклу, увидела: мальчишки как всегда играют, Данила смотрит. Что с ним, что он так понурился?

Вытянувшись в струнку, один из игроков постарше готовился бросить шар. Жилы у него на шее напряглись, он задержал дыхание. Данило почувствовал эту задержку и в своей груди, ему показалось, что вокруг него сужается круг, обозначенный как концентрационный лагерь для непослушных игроков, для тех, кто проигрывает.