Запах высоты - Сильвен Жюти

Когда протокольный период нашей встречи остался позади, разговор пошел свободнее. Что привело нас в такую даль, в этот затерянный край? – любезно осведомился лама. Промолчать в ответ на этот вопрос было трудно; так же трудно, как и отвечать на него, ведь Сертог – священна. А вдруг он запретит нам восхождение на нее?

Клаус решил открыть карты и сделал это с такой напыщенностью, из-за которой он, в его худшие моменты, становился слегка смешным. Победа, прогресс, открытия и наука – он произносил все эти громкие слова (они, как я полагаю, значат для нас то же самое, что карма, атман и дхарма,[72] о которых беседовали с нами монахи, – изрекая все это с той же нерушимой убежденностью, как и он, хотя, вероятно, с несколько большей терпимостью); и по его словам выходило, что покорение Сертог – так же полезно, как необходимо, настолько же необходимо, насколько неизбежно, так же неизбежно, как благотворно, и так же благотворно, как нужно оно всему миру, нужно Тибету, нужно этому монастырю.

Пока Поль переводил этот великолепный силлогизм, мы слышали, как то и дело фыркал то один, то другой монах. Когда Клаус умолк, все они, включая head-lama, откровенно заулыбались.

Для Клауса их реакция оказалась неожиданной, он не знал, как себя дальше вести. В самом деле, разве он сказал что-то смешное? Никто из нас не понимал, в чем дело. Тогда Даштейн, который обычно всегда молчал, повернулся к Полю Джиотти:

– Переведи им мой вопрос: вас, кажется, рассмешило наше желание взойти на Сертог. Почему? Это невозможно?

Снисходительные улыбки, расцветшие на гладких лицах монахов, сменились искренним смехом.

– Вовсе нет! Те, кто достоин, могут свершить это деяние и стяжают большую славу! Но это опасно, очень опасно. И кроме того, это не так уж легко, большинству из нас это не удалось; надо много молиться, да, очень много.

– Как? Что вы хотите этим сказать?

– Да, очень много! О, это было так давно! Последним там побывал вот он, Сонам. Вон он стоит: он уже старик, у него нет ни глаз, ни зубов, но язык пока еще не отнялся! Что ты можешь нам рассказать, Сонам?

В последнем ряду смутно шевельнулась какая-то тень, чуть привстав, качнулся чей-то силуэт.

– Да, правда, это было так давно… О, путь туда очень прост. Надо всего лишь пройти ледяное ущелье и подождать в пещере. Если произнести много мантр, если удастся заслужить, дверь откроется, и тогда достойному можно будет подняться. Когда покажется скрытая долина, это – знак, что вершина уже близка. Потом еще проще: нужно только горячее желание увидеть дворец Богов, Золотую Крышу. А там уже видишь его – то, что выше всего на свете (Поль Джиотти перевел так: it's totally upsetting), и самая главная проблема в том, что больше не хочется возвращаться. Но я – грешен, из-за моих грехов я не смог остаться… А теперь я уже слишком стар!

Все, кроме нас, рассмеялись. Даштейн нетерпеливо продолжил:

– Что вы имеете в виду? Что это за история? Что значит дворец Богов? Золотая Крыша? И эта дверь?

– Дворец Богов? Что ж, сегодня – хорошая погода, пойдемте, мы вам сейчас его покажем.

Монах вывел нас на солнце. Из бесформенной темной массы гор, лежащих напротив монастыря, резко выделялся конус только одной вершины, а справа от нее выглядывал второй заснеженный кряж – мы узнали его имя: Гулкар, то есть dNgul-mkhar, «серебряный дворец», – тот самый гребень, который позже мы, по странному совпадению, окрестили Сильверхорном, Серебряным Рогом, – так же, как называется спутник Юнгфрау.

После полумрака темных комнат понадобилось время, чтобы привыкнуть к яркому свету; а когда глаза приспособились, из снежной белизны выплыло кое-что новое: почти на самой вершине Сертог виднелся резкий ослепительный блеск – да, она и правда сияла как золото. Это и была Золотая Крыша. Таково подлинное имя горы: gSer-tHog, «золотая крыша». Дворец Богов, обиталище Ченрезига. Иначе – бодхисатвы Авалокитешвары, а у китайцев – богини Куан-йин. Нет ничего легче, чем подняться туда: надо стать отшельником и медитировать у ее подножия; а когда ты будешь готов, дверь откроется, все остальное – несложно. Но иного средства нет. Достигнувшие вершины подвергаются испытанию Богов, природы которого я не понял, и Ченрезиг или другое неведомое божество дозволяет или запрещает им вход в райскую долину, никакой другой путь туда недоступен.

Иными словами, покорение Сертог лежит вовсе не в физической плоскости, как нам казалось, а зависит от состояния духа; и, прямо противоположно нашим предположениям, самыми достойными считаются как раз те, кто не спустился. Возможно, этим своим рассказом монахи просто хотели переубедить нас, обратив наши намерения в шутку, но не слишком преуспели. Но даже если то, что они говорили, не пустые выдумки, ну и хороши же мы с нашим честолюбивым желанием побить рекорд высоты и с нашими претензиями на изучение «неизвестной территории» – той самой, где живут их боги и которую старый немощный монах, похоже, знает как свои пять пальцев!

Меня, признаюсь, порядком смутили эти сказки. Когда «достойный» может «заслужить» право взойти на гору – нужно быть «достойным», чтобы подняться туда, или же человек заслуживает это право, поднимаясь? Кажется, два этих рассуждения противоречат друг другу, но верно, похоже, второе. И кроме того, если подумать, разве это так уж сильно отличается от нашей позиции? Разве меня не пригласили участвовать в этой экспедиции, потому что я достаточно «заслужил» это право, проявив себя хорошим альпинистом? И если когда-нибудь мне все же удастоя взойти на вершину Сертог, это станет еще одной моей «заслугой»…

Однако Клаус не давал сбить себя с толку из-за такой нелепой малости. Он стал расспрашивать этого Сонама о, скажем так, технических приемах, добиваясь от него точных сведений о маршруте, о графике его прохождения, о тяжелых местах. Он хотел знать, как себя вести, чтобы бороться с холодом, как можно выдержать такую высоту и тому подобное. Сонам отвечал на все вопросы, будто неиссякаемый кладезь подробностей, но использовать его объяснения было невозможно. Его поэтичный цветистый язык, кажется, почти нереально было соотнести с конкретными местами. Так, среди прочих примет он упоминал о долине, похожей на желудок повешенной овцы, и о горе, подобной шее свиньи с густой щетиной, – остальные были еще более непонятны. Что до техники восхождения, она вроде бы сводилась всего к двум элементам: молитве и магии. Например, о холоде Сонам сообщил, что сам он всегда сильно мерз, но научился практиковать туммо, тантрическую йогу, благодаря которой он увеличивал тепло своего тела…

Однажды, когда мы уходили из Сабху на рассвете, я видел одного индийского святого – довольно пузатенького и совершенно голого, не считая грязной набедренной повязки, – в то время как температура едва ли поднялась выше нуля; сознаюсь, меня тогда весьма поразила эта картина: похоже, этот святой человек достиг того, что меньше всего на свете страдал от холода. Таким образом, я не могу совершенно исключать значение туммо. Но, допустив его использование при восхождении на Сертог, нам остается еще только один шаг, чтобы поверить в иллюзию, – шаг, который я все-таки отказываюсь сделать.

Вскоре Клаус понял, как он заблуждался, стараясь вызнать у Сонама какие-нибудь точные детали: ясно, что его «восхождение» совершалось в иной реальности, отличной от той, в какой жили мы. И, вероятно, поднимался он на иную вершину – если предположить, что он удовольствовался мысленным вознесением. Тогда Клаус спросил Сонама: представим себе, что наш подъем на Сертог удастся, не будет ли святотатством, если мы взойдем на гору, не проведя трех лет, трех месяцев и трех дней у ее подножия или на вершине, распевая мантры (такова обычная длительность пребывания в пещере Йак, и Сонам советовал нам придерживаться ее, чтобы все шансы на удачу были на нашей стороне).

Старый беззубый монах рассмеялся, уже не пытаясь сдерживать веселье. Остальные последовали его примеру, как только Поль передал нам его ответ.

– Если вы взойдете на вершину Сертог, – сказал он, прищурив глаза и убежденно пожевав губами, – значит, вы такие же великие святые, как сам Миларепа, и мы станем простираться ниц у ваших ног.

Но юмор Клаусу недоступен. Он настаивал на своем:

– Но ты, ты же туда поднимался? Значит, ты – святой?

– Я? О нет! Если бы я был святым, я бы там и остался! Но, поднявшись туда, я заслужил только то, чего был достоин, то, в чем я тогда нуждался! И потом… потом… Я ведь не поднимался на Золотую Крышу. Мы останавливаемся, когда видим затерянную долину. Те, кто идет выше, уже не спускаются.

– Ах вот как?

– Да, да! Они уходят на другую сторону – к Шамбале. Золотая Крыша – Врата Шамбалы. Стоит только сесть и заскользить вниз – сесть задницей на снег, – и ты окажешься прямо там!

Он снова расхохотался. Так же, как Поль Джиотти, который перевел нам, используя свой обычно весьма отточенный английский язык: задницей на снег – your ass on the snow. Клаус же никогда не улыбался.