Отдел Массаракш - Антон Первушин

Облом нащупал в кармане кисет с махоркой. Вышел на крыльцо казармы покурить. Компанию ему составить было некому. Остальные гарнизонные дэки были кто на нарядах, кто на занятиях. Натаскивали их в военном деле, как ни странно. В солдаты готовили, почитай всех, кроме Птицелова с Обломом, которым ломилась раскорчевка. Что хуже, неизвестно. Лично Облому забриваться в солдаты не хотелось. Вон их как гоняют! Как человек опытный и кое-что смыслящий в мирополитике, Облом понимал, что усердие господ командиров неспроста. Жди по весне событий. Не напрасно правительственное радио день-деньской вещало о вечной и нерушимой дружбе Свободного Отечества с Пандейской Республикой. Значит, либо совместно кинутся на Хонти, либо ожидают крупномасштабного вторжения Островной Империи. А скорее всего - и то и другое. Сожрать Хонти, дабы удвоить ресурсы. И уже совместными усилиями отражать натиск «человеконенавистнического режима пиратского архипелага», как говорится в официальных радиореляциях.

М- да, самое время драпать на юго-запад. Туда не сунутся даже имперцы. Нечего им там делать сейчас. Это в прошлую войну за устье Голубой Змеи основательная драчка шла. Чудесный курортный край, белые города на берегу южного океана, морские круизы, речное, железнодорожное и воздушное сообщение с центральными районами страны, ночные клубы, дансинги, уличные кафе, жадные до молоденьких мальчиков-южан бледнокожие столичные аристократки, разноязыкий говор, музыка, шелест кредитных билетов…

Эх, молодость-молодость… Куда это все запропастилось? Проклятые атомные бомбы. Один миг - и райское местечко превращается в радиоактивный ад. Забитое трупами русло Голубой Змеи, оплавленные руины курортных городов, на мраморных плитах набережных «тени» аристократок, что сгорели в ядерной вспышке. И как сносит горячим ветром в океанскую даль пылающий остов «непотопляемого» дирижабля «Империя»…

Такое не забывается.

Облому, которого в те дни никто так не называл, повезло. Светская львица преклонных лет вывезла его на личном аэроплане в Столицу. Сняла ему квартирку, давала деньги, а главное - познакомила с нужными людьми. Старого доброго императора, который довел страну до атомной войны с соседними государствами, разъяренная толпа выволокла на улицу и порвала на мелкие клочья. Облом оказался среди самых активных «народных мстителей». И вот уже он - во главе вооруженного до зубов отряда - врывается в особняк своей благодетельницы. Она не умоляла о пощаде. Она смотрела на него с холодной брезгливостью. И он не стал возражать, когда ребятам захотелось позабавиться с гордячкой.

Такое тоже не забывается.

Облом выплюнул обслюнявленный кончик цигарки и вдруг увидел напарника, бредущего через плац.

- Нога за ногу, массаракш! А я его дожидаюсь, все глаза проглядел. Массаракш и массаракш!

Птицелов хоть и был голоден, не спешил в казарму. Беседа с штаб-врачом не выходила у него из головы. Сегодня господин Таан был как- то особенно разговорчив. И грустен. Странное сочетание, если подумать. Обычно грустные молчаливы. Хотя много ли Птицелову доводилось видеть грустных людей? Мутантов, да. Мутанты, они по жизни обиженные. На всех и вся. На Мир, на солдат, на соседей, на родителей, на детей, на себя самих. А вот люди разные бывают. Злобные, задумчивые, беззаботные. Умные, как господин штаб-врач. И хитрые, как Облом. Облом - человек с тайной. Птицелов это остро ощущал. Не то чтобы напарник врал бесперечь, но что-то в себе берег. Для личного употребления.

А вот случай господина Таана сложнее. Птицелову не хватало ни опыта, ни знаний, чтобы разобраться в случае господина Таана. Штаб-врач не врал, не таил в себе что-то, не предназначенное для посторонних. Птицелову казалось, что у господина Таана не было даже мелких грешков, которых полным-полно у любого смертного. И тем не менее святым штаб- врача язык не повернется назвать. Любил он и выпить, и в картишки с господами офицерами перекинуться. Но при этом отличался от них чем-то неуловимым, какой-то запредельной серьезностью во всем, что касалось дела. Не было в нем этого пренебрежительно-ироничного отношения ко всему в Мировом Свете, присущего гарнизонной элите.

А больше всего Птицелова подкупало, что не было в господине штаб-враче Таане настороженно-брезгливого отношения к мутантам. Ведь мутант - не человек по определению. Вешать мутантов запрещено, но плюнуть вслед и суеверно омахнуть лоб растопыренной пятерней, чтобы удача не покинула, - в порядке вещей. Отказать мутанту в положенной по закону помощи нельзя, донесут доброжелатели, вовек не отмоешься, но вывесить на дверях злачного заведения табличку «Не для мутантов» - в порядке вещей. Не принять на работу с перспективой получения вида на жительство в центральных районах невозможно, но не выдавать этого «вида» под разными предлогами - в порядке вещей.

Так вот, к штаб-врачу Таану все это не относилось. Он ни словом, ни тем более делом не показывал Птицелову, что относится к нему как к недочеловеку. Скорее - как к ребенку, которого еще многому нужно научить, но ведь Птицелов в сущности и был ребенком. Беседы их с врачом проходили по-разному. Птицелов чаще всего рассказывал о том, что пережил и видел. Господин Таан - о Мире, его прошлом и настоящем, о мирографии и истории, о диковинных существах, что обитали в нем в далеком прошлом, и не менее диковинных существах, обитающих в нем сейчас. Когда штаб-врач говорил об этом, глаза его сияли, как два Мировых Света, а речь становилась плавной и гладкой, будто Таан читал в открытой, но невидимой для Птицелова книге. И это продолжалось у них из вечера в вечер, до сегодняшнего дня.

Сегодня разговор получился особенным. Господин Таан эту особенность никак не обозначил, но Птицелов ее почувствовал. Наверное, потому, что штаб-врач был особенно грустен. Началось с того, что Таан попросил Птицелова снова рассказать о себе: от момента, когда он, Птицелов, остался сиротой, и до того, как увидел на берегу реки железную птицу. Слушал внимательно, задавал вопросы. Иногда странные, вроде: почему Неназываемых так называют? Решил зачем-то проверить Птицеловов дар распознавать ложь. И тоже как-то странно. Сказал: «Мир представляет собой поверхность огромного шара, без всякой опоры висящего в пустоте». И не соврал ведь! То есть Птицелов почувствовал, что господин штаб-врач верит в это искренне, нисколько не сомневаясь в истинности этого более чем сомнительного утверждения.

Птицелов вспомнил слова Колдуна о множественности Мировых Светов, рассеянных в пустоте, и собственную умозрительную картинку вывернутого наизнанку сыра. Прямо как в песне, которую в казарме напевали дэки: «Эх, массаракш, массаракш, еще много массаракш…».