Россия в концлагере (сборник) - Иван Солоневич

– Садитесь. Вы, я вижу, удрали с работы?

– А я и вообще не ходил.

– Угу… Вчера там, в колонне, – это ваш брат, что ли?

– И брат, и сын… Так сказать, восторгались вашим красноречием…

– Ну бросьте. Я все-таки старался в скорострельном порядке.

– Скорострельном? Двадцать минут людей на морозе мозолили.

– Меньше нельзя. Себе дороже обойдется. Регламент.

– Ну если регламент – так можно и ушами пожертвовать. Как они у вас?

– Чорт его знает – седьмая шкура слезает. Ну, я вижу, во-первых, что вы хотите работать в КВЧ, во-вторых, что статьи у вас для этого предприятия совсем неподходящие и что, в-третьих, мы с вами как-то сойдемся.

И Ильин смотрит на меня торжествующе.

– Я не вижу, на чем, собственно, обосновано второе утверждение.

– Ну, плюньте. Глаз у меня наметанный. За что вы можете сидеть: превышение власти, вредительство, воровство, контрреволюция. Если бы превышение власти, – вы пошли бы в административный отдел. Вредительство – в производственный. Воровство всегда действует по хозяйственной части. Но куда же приткнуться истинному контрреволюционеру, как не в культурно-воспитательную часть? Логично?

– Дальше некуда.

– Да. Но дело-то в том, что контрреволюции мы вообще, так сказать, по закону принимать права не имеем. А вы в широких областях контрреволюции занимаете, я подозреваю, какую-то особо непохвальную позицию…

– А это из чего следует?

– Так… Непохоже, чтобы вы за ерунду сидели. Вы меня извините, но физиономия у вас с советской точки зрения – весьма неблагонадежная. Вы в первый раз сидите?

– Приблизительно в первый.

– Удивительно.

– Ну что ж, давайте играть в Шерлока Хольмса и доктора Ватсона. Так что же вы нашли в моей физиономии?

Ильин уставился в меня и неопределенно пошевелил пальцами.

– Ну как бы это вам сказать… Продерзостность. Нахальство сметь свое суждение иметь. Этакое ли, знаете, амбрэ «критически мыслящей личности» – а не любят у нас этого..

– Не любят, – согласился я.

– Ну не в том дело. Если вы при всем этом столько лет на воле проканителились – я лет на пять раньше вас угодил, – значит, и в лагере как-то сориентируетесь. А кроме того, что вы можете предложить мне конкретно?

Я конкретно предлагаю.

– Ну вы, я вижу, не человек, а универсальный магазин. Считайте себя за КВЧ. Статей своих особенно не рекламируйте. Да, а какие же у вас статьи?

Я рапортую.

– Ого! Ну, значит, вы о них помалкивайте. Пока хватятся – вы уже обживетесь и вас не тронут. Ну, приходите завтра. Мне сейчас нужно бежать еще один эшелон встречать.

– Дайте мне какую-нибудь записочку, чтобы меня в лес не тянули.

– А вы просто плюньте. Или сами напишите.

– Как это – сам?

– Очень просто: такой-то требуется на работу в КВЧ. Печать? Подпись? Печати у вас нет. У меня – тоже. А подпись – ваша или моя – кто разберет.

– Гм, – сказал я.

– Скажите, неужели же вы на воле все время жили, ездили и ели только по настоящим документам?

– А вы разве таких людей видали?

– Ну вот. Приучайтесь к тяжелой мысли о том, что по соответствующим документам вы будете жить, ездить и есть и в лагере. Кстати, напишите уж записку на всех вас троих – завтра здесь разберемся. Ну – пока. О документах прочтите у Эренбурга103. Там все написано.

– Читал. Так до завтра.

Пророчество Ильина не сбылось. В лагере я жил, ездил и ел исключительно по настоящим документам – невероятно, но факт. В КВЧ я не попал. Ильина я больше так и не видел.

Скачка с препятствиями

События этого дня потекли стремительно и несообразно. Выйдя от Ильина, на лагерной улице я увидал Юру под конвоем какого-то вохровца. Но моя тревога оказалась сильно преувеличенной: Юру тащили в третий отдел – лагерное ГПУ – в качестве машиниста – не паровозного, а на пишущей машинке. Он с этими своими талантами заявился в плановую часть, и какой-то мимохожий чин из третьего отдела забрал его себе. Сожаления были бы бесплодны, да и бесцельны. Пребывание Юры в третьем отделе дало бы нам расположение вохровских секретов104 вокруг лагеря, знание системы ловли беглецов, карту и другие весьма существенные предпосылки для бегства.

Я вернулся в барак и сменил Бориса. Борис исчез на разведку к украинским профессорам – так, на всякий случай, ибо я полагал, что мы все устроимся у Ильина.

В бараке было холодно, темно и противно. Шатались какие-то урки и умильно поглядывали на наши рюкзаки. Но я сидел на нарах в этакой богатырской позе, а рядом со мною лежало здоровенное полено. Урки облизывались и скрывались во тьме барака. Оттуда, из этой тьмы, время от времени доносились крики и ругань, чьи-то вопли о спасении и все, что в таких случаях полагается. Одна из этаких стаек, осмотревши рюкзаки, меня и полено, отошла в сторонку, куда не достигал свет от коптилки, и смачно пообещала:

– Подожди ты – в мать, бога, печенку и прочее – поймаем мы тебя и без полена.

Вернулся от украинских профессоров Борис. Появилась новая перспектива: они уже работали в УРЧ (учетно-распределительная часть) в Подпорожьи, в отделении. Там была острая нужда в работниках, работа там была отвратительная, но там не было лагеря как такового – не было бараков, проволоки, урок и прочего. Можно было жить не то в палатке, не то в крестьянской избе… Было электричество… И вообще с точки зрения Погры – Подпорожье казалось этакой мировой столицей. Перспектива была соблазнительная…

Еще через час пришел Юра. Вид у него был растерянный и сконфуженный. На мой вопрос: в чем дело? – Юра ответил как-то туманно – потом-де расскажу Но в стремительности лагерных событий и перспектив – ничего нельзя было откладывать. Мы забрались в глубину нар, и там Юра шепотом и по-английски рассказал следующее:

Его уже забронировали было за административным отделом, в качестве машиниста, но какой-то помощник начальника третьей части заявил, что машинист нужен им. А так как никто в лагере не может конкурировать с третьей частью, точно так же, как на воле никто не может конкурировать с ГПУ, то административный отдел отступил без боя. От третьей части Юра остался в восторге – во-первых, на стене висела карта, и даже не одна, а несколько, во-вторых, было ясно, что в нужный момент отсюда можно будет спереть кое-какое оружие. Но дальше произошла такая вещь.

После надлежащего испытания на пишущей машинке Юру привели к какому-то дяде и сказали:

– Вот этот паренек будет у тебя на машинке работать.

Дядя посмотрел на Юру весьма пристально и заявил:

– Что-то мне ваша личность знакомая. И где это я вас видал?

Юра всмотрелся в дядю и узнал в нем того чекиста, который в роковом вагоне № 13 играл роль контролера. Чекист, казалось, был доволен этой встречей.

– Вот это здорово. И как же это вас сюда послали? Вот тоже чудаки-ребята – три года собирались и на бабе сорвались. – И он стал рассказывать прочим чинам третьей части, сидевшим в комнате, приблизительно всю историю нашего бегства и нашего ареста.

– А остальные ваши-то где? Здоровые бугаи подобрались. Дядюшка евонный нашему одному (он назвал какую-то фамилию) так руку ломанул, что тот до сих пор в лубках ходит… Ну-ну, не думал, что встретимся.

Чекист оказался из болтливых. В такой степени, что даже проболтался про роль Бабенки во всей этой операции. Но это было очень плохо. Это означало, что через несколько дней вся администрация лагеря будет знать, за что именно мы попались, и, конечно, примет кое-какие меры, чтобы мы этой попытки не повторяли.

А меры могли быть самые разнообразные. Во всяком случае все наши розовые планы на побег повисли над пропастью. Нужно было уходить с Погры, хотя бы и в Подпорожье, хотя бы только для того, чтобы не болтаться на глазах этого чекиста и не давать ему повода для его болтовни. Конечно, и Подпорожье не гарантировало от того, что этот чекист не доведет до сведения администрации нашу историю, но он мог этого и не сделать. По-видимому, он этого так и не сделал.

Борис сейчас же пошел к украинским профессорам – форсировать подпорожские перспективы. Когда он вернулся, в наши планы ворвалась новая неожиданность.

Лесорубы уже вернулись из лесу, и барак был наполнен мокрой и галдевшей толпой. Сквозь толпу к нам протиснулись два каких-то растрепанных и слегка обалделых от работы и хаоса интеллигента.

– Кто тут Солоневич Борис?

– Я, – сказал брат.

– Что такое oleum ricini105?

Борис даже слегка отодвинулся от столь неожиданного вопроса.

– Касторка. А вам это для чего?

– А что такое acidum arsenicosum106? В каком растворе употребляется acidum carbolicum107?

Я ничего не понимал. И Борис тоже. Получив удовлетворительные ответы на эти таинственные вопросы, интеллигенты переглянулись.

– Годен? – спросил один из них у другого.

– Годен, – подтвердил тот.

– Вы назначены врачем амбулатории, – сказал Борису интеллигент.