Дворец из песка - Анастасия Дробина

Случались, однако, и редкие моменты, когда Жиган был по-настоящему нежен со своей «негритой». Я до сих пор помню одну из августовских, густых и теплых ночей, когда все окна в ресторане были распахнуты настежь, в темном небе дрожали грозди огромных средиземноморских звезд, пахло соленой водой и вином, а наша программа подходила к концу. На эстраде оставались Ишван и Белаш с гитарами, и уставшая Чела пела для последних зрителей модный тогда «El talisman». Мы, те, кто выступал, уже переоделись и сидели в зале, дожидаясь окончания. В это время хлопнула дверь, и вошел Жиган. По его походке и сильно блестевшим глазам я поняла, что он слегка пьян. Лу с улыбкой поднялась ему навстречу, он обнял мулатку за талию, грубовато притянул к себе и вместе с ней двинулся к эстраде. Чела как раз закончила петь и, убрав с лица улыбку, спускалась по ступенькам. Жиган, к нашему общему изумлению, залез вместо нее, придвинул было к себе микрофон, потом оттолкнул его, осмотрел полупустой зал и негромко запел по-португальски.

Шкипера не было, и останавливать Жигана было некому, но через несколько секунд я поняла, что это и ни к чему. Голос у Жигана был хриплый, неровный, но, к моему удивлению, очень верный. Что он пел, я не знала, это было что-то среднее между ямайским регги и портовой баиянской самбой, из которой я поняла лишь: «Бросила меня моя негритянка…» и дальше – непечатное. Жиган стоял на самом краю эстрады, покачиваясь в такт своей песне, в перепачканных песком и машинным маслом джинсах, в растянутой майке и черной бандане на голове, его узкие глаза были полуприкрыты, на груди поблескивал подаренный Лу амулет – физиономия бога Шанго. Все мы молча, неподвижно слушали, и не слушать было нельзя, потому что от Жигана волной шла странная, засасывающая энергетика, заставляющая завороженно внимать похабной, плохо исполняемой песне.

Лу тоже влезла на эстраду и, встав за спиной Жигана, ласково обняла его. Он, не оборачиваясь и не переставая петь, наугад нашел и стиснул ее попу, по залу пробежал негромкий смех. Лулу положила подбородок на плечо Жигана, он улыбнулся, не открывая глаз, допел последние слова и, не замечая поднявшихся аплодисментов, повернулся к Лу. Глядя друг на друга, они опустились на пол, Жиган запрокинул курчавую голову мулатки и принялся ее целовать. Лу отвечала, прильнув к нему всем телом, что-то хрипло бормоча, и им было явно наплевать на то, что они не одни.

Я затруднялась определить, сколько в этих действиях Жигана было рисовки, а сколько – искренности, но Милка рядом со мной даже хлюпнула носом: «Может же, если хочет, засранец…» – «Оставь… Пьяный он, не видишь?» – чтобы хоть что-то сказать, проговорила я.

Жиган в тот год в самом деле много и часто пил, но Шкипер не считал нужным останавливать его, и я поэтому тоже молчала. Но однажды осенью произошла история, которую я до сих пор не могу вспоминать без дрожи.

Это случилось в октябре. Сезон уже подошел к концу, гостей в ресторане становилось все меньше, и среди них преобладали местные жители, с которыми мы все уже были знакомы. Море стало холодным, пляжи – пустынными, и только обитатели нашего дома продолжали героически купаться в двадцатиградусной воде – к ужасу аборигенов, специально приходивших посмотреть на эти заплывы как на некий экстремальный вид спорта. Наши цыгане, воспользовавшись концом сезона и прекрасным заработком, улетели в Москву на чью-то свадьбу, забрав детей, и из женщин в доме остались лишь Сонька, я и Лу.

В один из вечеров в опустевший дом неожиданно нагрянули Шкипер и ребята, которых я не видела больше месяца. Явилась вся шкиперовская гвардия, особо приближенные лица, работавшие с ним в Москве еще в доитальянские времена: Боцман, Ибрагим, Грек, Жиган и Яшка Жамкин.

С первых же минут я заметила, что все они в прекрасном настроении, – кроме Жигана, который один был явно не в духе. Он сквозь зубы поздоровался со мной (не будь Шкипера, он бы и этого не сделал), на Сонькино радостное «Здравствуй, ангел, как дела?» даже не ответил, кинувшуюся ему на шею Лулу очень грубо оттолкнул и, сказав Шкиперу несколько слов, вышел из дома.

– Что с ним? – тихо спросила я.

– Его проблемы, – коротко ответил Шкипер. – Детка, еда есть? Нас тут пятеро, и все не жрамши.

– Так хоть бы позвонили, паразиты… – простонала я, уносясь на кухню, где Сонька уже лихорадочно гремела кастрюлями. Вдвоем мы наспех сварили огромный чан макарон, в которые покидали все, что нашлось в холодильнике: остатки копченого мяса, сосиски, баночную ветчину, холодную курицу из Бьянкиного супа, маслины, помидоры, брокколи, – и залили это все томатной пастой с оливковым маслом.

– Кошмар… Кошмар… Дэвлалэ, позор какой… – причитала Сонька, собирая на стол. – Да разве так мужчин кормят? Да разве мужчины такое едят?! Да я бы знала, я бы мяса нажарила, я бы паприкаш завела бы, солянку, я бы…

– Уймись, обойдутся. Вот увидишь, все схомячат, только вина им дай.

Я не ошиблась: ребята мгновенно уплели всю приготовленную кастрюлю еды, даже не поинтересовавшись, что это, собственно, было, выпили две бутылки кьянти и ушли в большой зал играть в покер. Жиган поднялся в комнату Лу. Шкипер выходил последним и с порога обернулся:

– Детка, ты с нами?

– Нет, играйте. Я потом приду посмотреть.

Я, игравшая в покер с четырех лет и очень его любившая, конечно, могла бы принять участие в игре, и Шкипер неизменно мне это предлагал. Но я, во-первых, не хотела втираться в мужскую компанию. Во-вторых, мне гораздо больше нравилось, сидя в стороне, наблюдать за происходящим. В этом был отголосок моей юности, воспоминания о тех покерных пятницах, когда за круглым столом в нашей квартире, под зеленым абажуром, сидели мой Степаныч, Милкин дед Килька, Федор – отец Шкипера, а позже и сам Шкипер. Нас с Милкой тогда никто не прогонял из комнаты, единственным условием было не болтать и не мешать. Так же было и сейчас, и во время игры я подходила к столу только для того, чтобы убрать опустевшую бутылку вина и поставить новую, а иногда меня заменяла Лулу.

Мы с Сонькой сложили грязную посуду в раковину, решив не возиться с ней на ночь глядя, немного поболтали, затем Сонька ушла спать, а я – в большой зал, где уже была в разгаре игра и сигаретный дым синеватым облаком стоял вокруг лампы. Никто не обратил на меня внимания; я осторожно прошла к дивану у открытого окна, в которое заглядывала белая осенняя луна, и села так, чтобы видеть Шкипера.

Я очень любила наблюдать за ним во время покера. Это был высший пилотаж, которым не владел даже мой покойный дед: можно было сколько угодно смотреть на темное, невозмутимое Пашкино лицо с тяжеловатой челюстью, всматриваться в серые холодные глаза, ловить каждое движение бровей или губ, сжимающих вечную сигарету, – но так и не поймать момент, в который Шкипер начинал блефовать. Но я всегда надеялась застать наконец эту неуловимую смену настроения и, сжавшись в углу дивана, неотрывно смотрела на него. Я даже не знала, сколько прошло времени, и хлопок входной двери заставил меня вздрогнуть. Шкипер не спеша положил карты, повернулся. За ним обернулись и остальные.