Пять поэм - Гянджеви Низами

Повесть о царе-притеснителе и правдивом человеке

Жил властитель один, был с людьми он безжалостно строг.Словно злобный Хаджадж, издеваться над всеми он мог.

Все, что ночь порождала, наследуя дню, — на рассветеОткрывалось царю. Все пред яростным были в ответе.

Неким утром к владыке явился один человек.Был он зорче, чем утро. Учился он долгий свой век

У луны хитрым играм, у зорь — появляться с доносом.Он, с притворною злобой, горящей во взоре раскосом,

Прошептал: «Некий старец убийцею назвал тебя,Он сказал, что ты правишь, людей неповинных губя».

И, пугая придворных своим изменившимся ликом,Царь воскликнул: «Казнить!» И умолк он во гневе великом,

Нат мгновенно постлали, песком весь посыпали нат.[110]Даже дэв, ужаснувшись, бежал бы из царских палат.

В тот же час от юнца старец злое узнал повеленье,Услыхал он: «Владыка возвел на тебя обвиненье».

Омовенье свершив, в белом саване старец пошелВо дворец, и пред ним засверкал величавый престол.

Царь, в решениях быстрый, потер свои руки, и очиОпустил он на землю, и был он угрюмее ночи.

Молвил он: «Я слыхал, что я очень прогневал тебя.Ты твердишь, говорят, что я правлю, невинных губя.

Ведь известно тебе, что мой суд — мудрый суд Соломона,Почему ж ты твердишь, что наш край полон плача и стона?»

И ответил старик: «Говорил я, о царь, не во сне,И сказал я не все, что известно доподлинно мне.

Всюду юные в страхе, и в страхе не каждый ли старый,Городам и селеньям грозят беспрестанные кары.

Все пороки твои я собрал воедино, но яТолько зеркало. Я — лишь неправда и правда твоя.

Ты увидел, что образ, показанный зеркалом, — верен.Иль сломаешь ты зеркало? Будь и во гневе умерен!

Светлой правды возжаждай, и жажду твою утолю,Иль на шею мою повели ты накинуть петлю».

И правдивого старца такое бесстрашное словоСмелой правдой своей образумило сердце царево.

Вспомнил царь обо всем, что свершал он в подвластном краю.И, застигнутый правдой, он понял неправду свою

И сказал: «С мудреца скиньте саван! Парчовым халатомВы его облачите, парчу напитав ароматом».

И в царе с той поры пламень гнева и злобы утих,Справедливым он стал, вспомнил подданных, пекся о них.

И правдивого слова никто не скрывал, и невзгодыНе томили правдивых, и мирные начались годы…

Ты не бойся погибнуть. Правдивым ты будь до конца.Побеждает правдивый по воле благого творца.

Если будет правдивость всегдашней твоею повадкой,Много горького скажешь: ведь правда не кажется сладкой.

Если к речи правдивой сердца ты захочешь привлечь,Вседержитель поддержит твою благотворную речь,

Знай: сияние правды душой Низами овладело,И великою правдой его озаряется дело.

Речь пятнадцатая — порицание завистников

В этой главе Низами жалуется на стариков, очевидно, придворных поэтов, завидующих его таланту и мешающих ему получить свою долю.

Притча о молодом царевиче и его старых врагах

Молодой царевич после смерти отца вступил на престол. Он только тогда смог начать спокойно править страной, когда отделался от старых сановников своего отца.

Речь шестнадцатая — о быстрейшем прохождении пути

Здесь Низами снова говорит о себе. Он считает, что одолеть завистников можно только путем известной изворотливости.

Повесть о раненом ребенке

Мальчик играл с друзьями, упал и сильно разбился. Его друг хотел бросить мальчика в колодец, чтобы все скрыть и не отвечать перед родителями. Его враг побоялся, что подозрения тогда падут на него, пошел к отцу мальчика и все рассказал ему. Ребенок был спасен.

Речь семнадцатая — о поклонении и уединении

В этой главе речь идет о «низшем я», о земной индивидуальности человека. Она существует лишь до последнего вздоха, после смерти же уничтожается.

Повесть о старце и мюриде

Некий старец шел с толпою мюридов по дороге. Желая испытать их преданность, он внезапно выпустил громкий ветер из живота. Пораженные его невоспитанностью, мюриды разбежались. Остался лишь один из них. На вопрос старца, почему он не последовал за остальными, мюрид ответил: «Если не ветром меня принесло к тебе, то покину ли я тебя из-за первого же ветра?»

Речь восемнадцатая — в осуждение двуличных

Говоря о своем времени, Низами горько жалуется на падение нра» вов и двуличность современников. Истинным же другом можно считать лишь того, кто умеет беречь тайны.

Повесть о Джамшиде и его приближенном

Царь Джамшид приблизил к себе некоего юношу и доверил ему свои тайны. Юноша так тщательно оберегал эти тайны, что, боясь проговориться, вообще перестал говорить и заболел.

Речь девятнадцатая — о приятии загробной жизни

Хоть земное «я» и конечно, но час ухода из мира — не конец всего, а момент расплаты за все. Нашедший правильный путь в жизни, поправший земные блага, может подняться выше ангела.

Повесть о Харун Ар-Рашиде и цирюльнике

У Харун Ар-Рашида был брадобрей, который, выполняя свои обязанности, внезапно начинал говорить халифу дерзости. Решили, что он, очевидно, случайно наступает на место, где зарыт клад, ибо человека, наступившего на клад, даже если он не знает об этом, всегда обуревает гордыня. Подняли пол, раскопали землю и действительно нашли клад.

Речь двадцатая — о заносчивости современников

Низами осыпает современников горькими упреками. Они не только не хотят признать его заслуг, но стремятся его опорочить. Поэтому лучше вообще замолчать, чтобы не подвергать себя больше нападкам.

Повесть о соловье и соколе

Сокол потому пользуется почетом и сидит на царской руке, что он безгласен, а сладкогласный соловей живет в унижении и питается червями.

Заключение книги

О писец, да пошлет тебе доброе утро Аллах!Вот я узником стал, как перо у поэта в руках.

Этот род стихотворства превыше небесного свода.Дал стихам мой калам все цвета, что являет природа.

Я алмазы расплавил, единым желаньем горя,Коль не сделать кинжал, то хоть ножик сковать для царя.

Ибо в камне таилась руда для меча моих песен,И кузнечный мой горн был для дела великого тесен.

Если б небо послало мне счастье, простив за грехи,То полжизни своей не истратил бы я на стихи.

Сердце мне говорит, что я грех совершил в самом деле:Под каламом моим этой. книги листки почернели.

Здесь шатер новобрачных, и все, что таится внутри,Под пером заблистало за три иль четыре зари.

Вот шашлык из ягненка — что ж дым ты глотаешь и ныне?Что ты в вяленом мясе находишь, в сухой солонине?

Так иди же и сделай неспешность своим ремеслом,А начнешь размышлять — размышляй с просветленным умом.

Если в слове моем отойти от добра — искушенье,Это слово рукою сотри, я даю разрешенье.

Если поднял я стяг, где не истина знанья, а ложь,То и слово мое, и меня самого уничтожь.

Если б я полагал, что мои сочинения низки,То по всем городам я не слал бы в подарок их списки.

Стихотворчеством скован, я в этой сижу стороне,Но все стороны света охотно покорствуют мне.

И сказало мне время: «Ведь ты не земля, — подвигайся!Что бесплодно лежишь, как в пустыне земля? Подвигайся!»

Я сказал: «Сокровеннейшим, девственным мыслям моимНе в чем выйти: по росту одежды не сделали им.

Есть лишь полукафтан, до колен он доходит, не боле,Потому-то они на коленях стоят поневоле.

Им бы надо украсить нарядной одеждою стан,Встать им было б прилично, забыли бы полукафтан».

Молодой или старый, в одном все окажутся правы:Ничего до сих пор не добился я — разве лишь славы.

Ни волненья толпы, ни червонцев не вижу за труд,—Знай торгуй на базаре! Добьешься ли большего тут?

Как петлею Гянджа захлестнула мне шею; однакоЯ, хоть петель не плел, покорил все богатства Ирака.

«Эй ты, раб! — этот крик повсеместно был поднят людьми.—Что еще за Гянджа? И откуда и кто — Низами?»

Богу слава за то, что дописана книга до точкиПрежде, нежели смерть отказала в последней отсрочке.

Низами эту книгу старался украсить как мог —В драгоценных камнях утопил с головы и до ног.

Благодатно да будет, что светлую россыпь жемчужинПодношу я царю, что не менее с щедростью дружен.

Книгу птица пера в высоту от земли вознесла,Над бумагою птица раскрыла два легких крыла,

Головою ступая, жемчужины с губ расточала:О сокровищах тайн драгоценную книгу кончала.

Эту книгу пометить, чтоб верно судить о былом,Надо первым рабиа и двадцать четвертым числом.

Пять веков пролетело со времени бегства пророка,Года семьдесят два ты прибавишь для точности срока.

Хосров и Ширин