Айлсфордский череп - Блэйлок Джеймс

— Опишите мальчика, прошу вас, — едва ли не взмолился Лэнгдон. Сердце его отчаянно колотилось, а трактирщик, как назло, собирал провизию ужасно неторопливо.

— Да маленький такой мальчонка, — отвечал Джордж. — Года четыре примерно. Темные волосы, и подкормить не мешало бы, кстати. Причем радостью он отнюдь не светился, доложу я вам. На нем была ночная рубашка, а сверху фуфайка и шапка. Этот тип приходился ему дядей, как он сказал. Вроде как вез его в Лондон: мол, выехали рано, когда мальчик еще спал.

— В Лондон через Грейвзенд, говорите?

— Паромом, сэр, — объяснил Фред. — Это довольно быстро, особенно в прилив.

— Вы, кажется, знаете этого джентльмена? — осведомился Джордж. — Покорнейше прошу прощения, что злословил про него. Я вовсе не хотел выразить непочтение в его адрес.

— А что же еще ты хотел выразить, тупица эдакая? — возмутился Фред. — Мелешь тут языком и оскорбляешь друга джентльмена, не спросясь. Я ж тебе не устаю повторять: семь раз отмерь, один раз отрежь, как пильщики говорят.

Пристыженный Джордж сконфуженно потупил взор.

— С джентльменом я действительно знаком, — промолвил Сент-Ив. — Собирался вернуть ему кое-что важное и надеялся застать его здесь.

— Ежели поспешите, запросто нагоните, — тут же оживился Джордж, после чего откусил половинку яйца и с удовольствием прожевал. — Одно колесо его повозки здорово расшатано. Мы его предупреждали, что смазать нужно ступицу или хоть осмотреть перед отправлением, а этот ваш знакомый джентльмен только отмахнулся, мол, не суйте свой чертов нос не в свое дело, — прошу прощения, так и сказал. Скорее всего, он сейчас сидит на обочине и ожидает милости от проезжающих — и поделом ему!

— А Дорога пилигримов далеко? — спросил Лэнгдон, опять разволновавшись. Как раз в этот момент вернулся трактирщик с корзинкой еды и элем, и время внезапно пустилось вскачь.

— Проще всего выехать на нее перед самым Вротамом, сэр, — ответил Фред. — Сворачивайте направо там, где будет каменный указатель. Поначалу это скорее тропа, нежели дорога, но довольно скоро она расширяется, и можно будет даже разогнаться, ежели захотите.

— Еще по кружке пива для наших друзей, — бросил Сент-Ив трактирщику, — и себе чего-нибудь налей, — с этими словами он положил на стойку несколько шиллингов, схватил ящик с бутылками эля и вышел за Хасбро наружу. Помощник конюха уже вывел вполне довольного завтраком, хотя и обремененного экипажем Логарифма. Путешественники погрузились в повозку и в считанные секунды умчались от «Отдыха королевы». Лишь у самого Вротама Хасбро натянул поводья.

— Сюда, — объявил Сент-Ив, указывая на дорожный знак, более смахивавший на надгробный камень. — Дорога пилигримов. Если у них не сломалось колесо, вряд ли мы их нагоним, но все равно попытаемся, клянусь богом! Нам повезло, что мы наткнулись на тех двух парней. Надеюсь, то была не последняя наша удача.

XIII

ПОИСКИ ПОТЕРЯННОГО

Матушка Ласвелл перешла Лондонский мост, прячась от безжалостного солнца под шелковым зонтиком с бамбуковой ручкой. Несомненно, только благодаря даруемой им тени она до сих пор не свалилась замертво на этой испепеляющей жаре.

Интересно, пришла ей вдруг в голову шальная мысль, если она упадет, эта толпа подхватит ее и понесет дальше, или же просто затопчет да спихнет в Темзу? Говорят, ежечасно мост пересекают тысячи людей — сущая человеческая река, текущая с севера на юг и с юга на север, которая ослабевает по ночам, но перед рассветом неизменно оживает с новой мощью. Между гранитными опорами моста воды Темзы неслись на восток — темные и грязные перед приливом. Вокруг Матушки стоял гул человеческих голосов, бренчали колокольчики на овцах, не смолкали крики матросов на сотнях забитых грузами палуб, а на фоне прибрежных зданий и причалов лесом голых деревьев вздымались мачты да клубился черный дым из труб пакетботов, снующих под мостом. Из-за их копоти неподвижный жаркий воздух, казалось, был так же плотен, как и вода.

Значительную часть своей жизни Матушка Ласвелл провела в баталиях с промышленными загрязнениями и шумом, но всегда в душе опасалась, что ей под силу противостоять лишь отдельным проявлениям всех этих ужасающих технологий, которые вскоре поглотят землю, подобно всемирному потопу. Любой визит в Лондон воспринимался ею как иллюстрация тщетности затраченных усилий, поэтому-то она редко выбиралась из Айлсфорда. Ферму «Грядущее» Матушка считала эдаким ковчегом, качающимся на волнах хаоса, а себя — порой — Ноем, причем дряхлым и изнуренным в борьбе со стихией. «Не диво, что строитель ковчега в конце концов превратился в алкоголика», — размышляла она.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Внезапно мысли ее обратились к Биллу Кракену — человеку, несомненно, хорошему, верному и неизменному, как Полярная звезда. Пускай даже и увлеченному довольно-таки странными идеями. Матушка Ласвелл пожалела, что утром не оставила ему записки. И хоть читать Кракен все равно не умел, отсутствие послания наверняка его ужасно расстроило. Вот только Билла ее дело не касается совершенно — а это, увы, выше его понимания. Неудачу потерпела она, и только она, так что ей и разбираться. Это из-за нее все началось — потому в отвечать ей, и именно она вернет домой останки своего мальчика Эдварда. К тому же мысль, что Билл, оказывая ей помощь, может угодить в беду, была для нее невыносима.

Разговор с профессором воскресил в ней скорбные воспоминания, которые все эти долгие годы она старательно скрывала даже от самой себя. После того как Сент-Ив откланялся, она в течение долгих томительных часов лежала на кровати, боясь смежить веки, чтобы сон не воплотил давным-давно погребенные картины прошлого в живые образы. Но к утру все-таки задремала — только для того, чтобы погрузиться в кошмар.

Во сне Матушка Ласвелл встала с кровати и вышла из дому в ветреную ночь. Ее повлекло на залитый лунным светом луг, за которым темнел лес, некогда укрывавший лабораторию ее мужа. Женщина перебралась по перелазу через невысокую ограду и двинулась по пастбищу, намереваясь забрать череп своего любимого Эдварда. Вдруг она увидела, что путь ей преграждает высокая стена из черного камня. Когда Матушка Ласвелл к ней приблизилась, в стене распахнулась арочная дверь и в ее проеме на фоне мерцающего оранжевого зарева на мгновение вырисовалась силуэтом некая фигура в капюшоне — скорее тень, нежели нечто вещественное. Ветер принес запах скошенной травы и звон тысяч маленьких колокольчиков. Фигура поманила ее, а затем, будто черный дым, поднялась в ночь и сгинула среди ветвей деревьев.

Несмотря на возрастающий страх, женщина, словно влекомая злой волей, шагнула к двери, за которой глазам ее предстала ведущая вниз лестница. Темный спуск освещался далеким подрагивающим пламенем преисподней, и из адских глубин доносились голоса — шепот, вопли, приступы безумного смеха, пронизанное невыразимой печалью навязчивое бормотание, проклятья и стоны. Черный ужас сковал Матушке грудь, но она медленно зашагала по каменным ступенькам. Вдруг внизу выросла тень — что-то или кто-то поднималось ей навстречу. Матушка Ласвелл вспомнила поманившую ее фигуру в дверях — но нет, это оказалась не она, по крайней мере не в прежнем обличье. Теперь перед ней предстал черный козел, древний, как гробница, со сверкающими глазами и свалявшейся шерстью, воняющий плесенью, гнилью и серой. И тогда она развернулась и бросилась бежать. За спиной послышался стук раздвоенных копыт — тварь пустилась в погоню. Боясь даже оглянуться, женщина промчалась по лестнице и выскочила на пастбище; сильный ветер, толкая ее в спину, погнал прочь от стены. Дверь с зловещим скрипом захлопнулась, словно выталкивая ее из сна. И Матушка очнулась. Сердце ее отчаянно колотилось, звуки и образы ужасного видения вертелись перед глазами.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Придя в себя, Матушка Ласвелл встала, разбудила Симонида, мальчика из прислуги, и велела немедленно отвезти ее в двуколке на станцию. Она успевала на первый поезд в Лондон. Выбор пал на Симонида, поскольку тот никогда ни о чем ее не расспрашивал, в отличие от Билла Кракена, который не только задал бы массу вопросов, но еще и ответил бы на них. А она не могла допустить, чтобы ей помешали. Однако теперь, прямо посреди моста, Матушка порадовалась, что кто-то переживает за нее, что еще одно человеческое создание на этой огромной переполненной планете всей душой разделяет ее горести.