Алмазы Джека Потрошителя - Екатерина Лесина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она сменила тон и говорила мягко, с сочувствием.
– Ты пойми, что я к тебе пришла только потому, что верю. Как себе, – Полинка хохотнула. – Больше, чем себе. Но… если что, то найду кого-нибудь. Я не собираюсь упускать свой шанс.
– Мне надо подумать, – прозвучало до невозможности жалко.
– Думай. Только недолго. Завтра я зайду. Ты же работаешь завтра? Конечно, работаешь. Ты только и умеешь, что работать… не упусти шанс, Лера.
В тот день Лера вернулась домой позже обычного. С порога в нос ударило прокисшей капустой и прелой морковкой. Ее закупали на овощебазе, хранили в коробах с песком, каждый месяц песок пересеивали через сито, но морковка все равно выгнивала.
И воняла.
На морковной гнили плодилась мошкара, облепляла выцветшие обои, местами заклеенные газетами, и виделось – буквы ползают. Линолеум на полу протерся до дыр. А шкаф перекосился, упал на одну стену и теперь дверцы не закрывались. Из шкафа выпирали бугры пакетов с тряпьем, и все это было до того мерзко, что Лера расплакалась.
– Кушать будешь? – В коридор выглянул Ванька. – Я погрел картошечки.
Замороженные котлеты и окаменевшее пюре. Салат из капусты с заправкой из рапсового масла. Изредка – вареные яйца. Или морковные биточки.
Разве этого она заслуживает? Разве ради этого работает?
– Ты чего ревешь? – Ванька почесал шею. А волосы-то отросли. Постричь надо бы, но сам он не попросится – жалеет Лерку. Она же устает в парикмахерской, выматывается до полного отупения.
– Садись. Я помогу.
Он усадил на табурет и принялся стягивать болоньевые сапоги, почти новые, но с трещинами на подошвах.
– Клавка сегодня до двух. А отец спит уже.
Лерка ревела. Ей было жаль себя, и Ваньку тоже, и отца, который загнал их всех в эту дыру, и даже несчастную Клавку, которой ради котлет приходится оставаться в столовке до поздней ночи.
Полинка предлагает шанс…
– Я тут решил… ну короче, отец прав. Хватит мне сидеть на шее… и надо чего-то думать.
– Чего? – Лера позволила себя раздеть. От дрянного пуховика на кофте остались белые куриные перышки. И куртки-то нормальной нету.
– Ну… тут на рынке подработать можно.
– А учиться?
В каком он классе? Седьмой? Восьмой? Забыла. Заработалась. Ванька выглядит взрослым совсем. Он длинный, даром что тощий, но глаза серьезные, умные.
– Потом как-нибудь.
Не будет этого мифического «потом» ни у Ваньки, ни у Лерки. А будет «сейчас», растянувшееся на вечность. И когда-нибудь сама Лерка сделается похожей на бабку, а Ванька – на отца.
И в этот миг Лерка приняла решение.
Все оказалось не так ужасно, как Лера себе представляла.
Квартира, пропахшая старостью, но просторная, с огромными окнами и лепниной на потолке. Лера эту лепнину – листья, цветы, обшарпанных купидонов с треснувшими лицами – разглядывать могла часами. Хозяйка квартиры большей частью спала, а проснувшись, начинала говорить о чем-то вовсе уж не понятном. У нее были блеклые глаза и редкие волосы, сквозь которые просвечивала темная морщинистая кожа. Голос ее скрипел, словно там, в горле старухи, терлись друг о друга дверцы древнего серванта. Но Лера привыкла.
Лере понравилось.
Она бродила по комнатам, разглядывая удивительные вещи родом из прошлого, представляя себя то потерянной принцессой, то драконом, заблудившимся средь пыльных сокровищ. И книги, которых в доме сыскалось превеликое множество, были лучшим из них.
Прежде у Леры как-то не выходило читать. А сейчас она, почти уже свободная, глотала слова и предложения, плакала вместе с Татьяной над разбитым сердцем и страдала по вишневым садам, обреченным, как и все в этом мире. Порой Лера бралась читать вслух, и тогда подопечная ее, седая птичка с больным голосом, умолкала.
– Заберите книги, – попросила она однажды. И вцепилась в Лерины руки. – Умоляю, книги заберите.
– Зачем?
– Продадут. Все здесь продадут. Думаете, я не понимаю? Я больна. Помирать пора. Вьются стервятники… стервятницы. Думала, и ты с ними. А ты другая. Хорошо, что другая, – повезло, значит. Забери книги. Тебе дарю. А чтоб потом свои не загрызли, приведи нотариуса…
Лера и привела. Оформление дарственной затянулось на три дня, и все эти дни старушка держалась бодро. Она шутила, сама же хрипло смеялась над шутками, рассказывала про Сталина и еще лагеря, куда ее батюшку, приличнейшего человека, сослали, но быстро вернули, спохватившись, что без него ну никак не обойтись. И нотариус, изначально настроенный скептически, оттаивал. А уходя, посоветовал книги убрать.
– Мало ли… – неопределенно произнес он, глядя под ноги. – Лучше, если уберете.
И Лера вновь вняла совету. Она убрала пыльные тома, заменив их иными, собранными отцом в те времена, когда он позволял себе тратиться на книги.
А потом старушка умерла, тихо, во сне, словно не желая тревожить дневной покой квартиры. И Лера, отпустив и полицию, и «Скорую», позвонила по даденому Полинкой номеру.
– Приезжай, – сказала она и повесила трубку.
В кухне, такой огромной и неудобной, построенной шестиугольником, Лера налила себе воды и разбавила ее валокордином. Сердце екало. И душе было неудобно в теле, как будто бы Лера сделала что-то плохое. К приезду Полинки стало лишь хуже. Та вошла, не разуваясь, оставляя на древнем паркете грязные следы.
– Похороны устрой, – велела она с порога. – Только без особых там… ну не мне тебя учить экономии. Главное, проводили старушку. Мир ей.
– Мир.
– Сегодня у нас что? Среда. Значит, в пятницу и займемся.
– Чем?
– Переоформлением. Господи, Лер, ты тут сама не двинулась, часом? Или собралась меня нагреть? – Взгляд Полинки сделался колючим. – Учти, сестричка, тебе в этой игре не тягаться.
Лера обняла себя. Ей было зябко, муторно. И старуху жаль до слез. И квартиру, которую продадут в чужие руки. И придет конец древним тканым обоям с розами и папоротниками, дубовому паркету да лепнине. Хотя лепнину, может, сохранят. Лепнина нынче в моде.
Полинка же обходила комнату за комнатой, делая пометки в крохотном блокнотике.
– А книги где? – спросила она, добравшись до зала с роялем.
– Вот…
– Не дури, Лерунь. Ты знаешь, что это – не те книги, – Полина облокотилась на рояль, крышка которого изрядно запылилась. – А если не знаешь, то у меня списочек имеется…
Она развернула блокнот к Лерке, почерк у Полины остался мелким, нечитабельным, но Лера знала список наизусть.
Жорж Санд 1837 года. «Крейцерова соната» Толстого, изданная в последний год века девятнадцатого. Горьковский «Жрец морали» и прижизненное издание Пушкина.
– Они принадлежат мне.
– Неужели?
– У меня бумага есть.
– Бумага, значит? Знаешь, куда засунь свою бумагу? Дура! Идиотка! Да тебя же…
– Тебе хватит, – Лера вдруг поняла, что больше не переживает, ни за мертвую старуху, ни за квартиру, теперь тоже совершенно мертвую. А значит, не будет ей больно. – Здесь много еще осталось.
Наверное, Полинка по лицу все поняла. И смирилась. Убравшись из квартиры, она вернулась в пятницу, после похорон, но не одна, а со смуглым типом, похожим не то на испанца, не то на еврея. Тип постоянно потел и вытирал руки женским платком с цветочками. Лера, не желая видеть этих двоих, спряталась на кухне. Туда и принесли бумаги.
Вообще бумаг было много, бесконечное море страниц с волнами строк и маяками печатей. Закончилось все как-то и сразу. Полинка деньги отдала, принесла сумку и кинула на кровать:
– Твоя доля. Стоимость книг я вычла. И еще, сестренка, мой тебе совет – сваливай из города.
К совету Лера не прислушалась. Квартиру она подобрала в тихом райончике, в доме, недавно возведенном и лишенном истории. Денег хватило и на ремонт, и на книжные шкафы.
Иван не стал спрашивать, откуда взялись сначала книги, а потом и деньги. Только попросил:
– Не связывайся больше с этой стервой.
Откуда он узнал про Полинку, осталось неясным. Но Лера пообещала, что связываться не будет. И как знать, не случилось ли все лишь потому, что Лера не сдержала слово?
Засвистевший чайник вывел Леру из раздумий. Она с трудом поднялась, склонилась над умывальником и сплюнула ком кислой беловатой слюны. Чай заваривала зеленый, сыпля из пачки – конечно же, Полинка не удосужилась пересыпать чай в герметичные банки – экономно.
Чайные листья кружило вальсом, пар поднимал ароматы малины и липы, насыщенные, радостные, и Лерины страхи совсем отступили. Разве мало Лере забот? Да предостаточно. И одна, новая, всего неделю как осознанная, требовала решения.
Глава 2
Секреты и секретики
Андрюшка сам зашел.
Приоткрылась беззвучно дверь, и в щели появилась вихрастая Андрюшкина башка.
– Не помешаю? – поинтересовался он, и Саломея ответила: