НАЧАЛЬНИК ТИШИНЫ - инок ВСЕВОЛОД

– Да как обычно… В том-то и дело, что никакой тяжести нет. Ничего нет! – голос Замоскворецкого нервно задрожал. – Я же тебе много раз рассказывал. Чувство это мне всю душу переворачивает, а что за чувство, не объяснить тому, кто его не переживал! Муть серая. Ну вот, задумаю я какое-нибудь дело, ну, поехать на переговоры с партнерами или более подходящий пример – поехать на итальянскую оперу в Большой театр с дежурной красавицей, и что? Приходит мне на ум убийственная мысль: а что потом? Ну вот, поеду я, все улажу или развлекусь, а потом-то что? Опять буду один! Никому не нужный. Ты мне, как обычно, скажешь девочку домой пригласить. Да что толку? Я их, блин, могу целый вагон привезти. А потом что? Потом, когда они уйдут, я один останусь? Во-о-от! То-то и оно, что один, – Замоскворецкий посмотрел на Князева глазами собаки, избитой хозяином. – Понимаешь оди-и-ин… Ничего ты не понимаешь!

Резким движением Замоскворецкий достал из внутреннего кармана пиджака золотой портсигар и швырнул в доктора. Портсигар летел прямо в лоб Князева, но как-то странно изменил траекторию полета и мягко шлепнулся о стену в двух сантиметрах от зеркала.

Доктор Князев поднял портсигар и невозмутимо сказал:

– Да вы мученик, Юлий Юрьевич. Возьмите, пожалуйста, ваш портсигар и в другой раз не кидайтесь, а то так и зеркало разбить можно. Ситуация мне ваша, конечно, знакома. Хорошо, про девочек мы говорить не будем. Я вам, если угодно, психологический диагноз вашего состояния выдам. Видите ли, голубчик… Вы только не удивляйтесь тому, что я скажу. Как бы это объяснить. Да вот к примеру, курильщик. Ведь современная медицина не рекомендует заядлому курильщику под старость лет от своей привычки отказываться. Организм уже настолько привык к никотину, что отказаться от курения значит подписать себе смертный приговор. Так и в вашем случае. Вы, извиняюсь, Юлий Юрьевич, привыкли людей убивать. И вам от этой привычки никак отказываться нельзя. Это нарушит, знаете ли, баланс вашей психики. Никто не виноват, что жизнь ваша так сложилась. Нужно принять все, как данность. Понимаете, дорогой мой? А вы мне вчера вечером что говорили? Что, дескать, вам какую-то там девчонку жалко. Почему, мол, сразу убивать нужно? Почему для начала наказать нельзя? Понимаете теперь, Юлий Юрьевич, где собака зарыта? Хоть потом вы к правильному решению и пришли, но все же посомневались порядком, и вот сегодня, извольте, – психический припадок!

– Ну, и что делать? – промычал Замоскворецкий.

– Лекарство у меня для вас припасено, дорогой Юлий Юрьевич, – скверно улыбаясь, промурлыкал доктор Князев. – У вас ведь болезнь, извиняюсь, психическая, такого же рода и лекарство должно быть. Пилюльками тут не поможешь.

– Давай, не тяни, Князь!

Доктор выдохнул и, как бы исполняя неприятную обязанность, сказал:

– Убить тут одного нужно. Непременно убить.

– Тебе, доктор, я гляжу, человека убить, что рецепт выписать.

– Да нет, Юлий Юрьевич, не мне его убить нужно, а тебе, – Князев перешел на ты. – Я же объяснил, это для твоего самочувствия полезно.

– Устал я от крови, Князь, – печально заметил Замоскворецкий и, помолчав, спросил: – Кто он?

Доктор повеселел:

– Он? Ты его не знаешь. Некий Филимонов Влас Александрович. Типичный волк в овечьей шкуре.

– Что сделал?

– Залез к твоим девочкам в курятник, в ту самую точку, к Гретхен, где вчера шум был. Пропаганду ведет. Бунт готовит. Прямо революционер, проповедник покаяния! Василиса на его счету. А какая была, а!? Ты ее из-за этого самого Филимонова потерял.

– Ты его что, к Василиске приревновал? Знаю я, как ты по ней сох. Мне мамаша докладывала.

– Ошибаешься, Юлий Юрьевич. Какая там ревность. Твои девочки, ты же знаешь, для меня просто как необходимая эмоциональная разгрузка. Такая разгрузка необходима, согласно передовым методикам и психотехникам. При чем тут ревность? Я, голубчик мой, о пользе дела пекусь. О пользе твоего дела. Василиса, между прочим, далеко не последняя. Пока ты сегодня от безделья мучился, этот Филимонов зря времени не терял. Позвони вот Гретхен и спроси, где Анжелка.

Доктор набрал номер и протянул Замоскворецкому мобильный телефон. Замоскворецкий послушно спросил у снявшей трубку мамаши, дома ли Анжела.

Выслушав ответ, он молча вернул трубку доктору.

– Убедился?! А я и говорю, – ехидничал доктор Князев, – Анжелочка не явилась к началу рабочего дня, или, правильнее сказать, "рабочего вечера". Клиенты ждут, ее нет. А знаешь где она? Она преспокойненько с Власом прохлаждается и на работу к тебе больше возвращаться не собирается. Вот так, господин филантроп.

– Ну и правильно, что смоталась. Я бы тоже давно от всех вас сбежал, только я правила игры слишком хорошо выучил. Живым меня не отпустят.

– Да что ты говоришь, голубчик? Эдак ты скоро на исповедь к попу побежишь.

Замоскворецкий подозрительно прищурился:

– Пронюхал уже. Вроде я никому не говорил… Да, честно говоря, были такие мысли.

– Милый друг, мне просто так, что ли, степень доктора психологических наук дали? И кроме того, опыт, голубчик, и интуиция. А к попам ты лучше не ходи. Не ходи! Ты сам посуди. У нас ведь как? Много лет учиться нужно. Книжек кучу по психологии прочитать, практику пройти, тренинги там всякие, тесты, и тогда только нас с людьми работать допускают. Ты представь, какая ответственность – живой человек! А попы что? Хорошо еще, если семинарию окончил, а чаще-то как? Вчера он в колхозе на тракторе ездил, а сегодня его посвятили, и он уже на исповеди судьбами человеческими командует, в личную жизнь суется. И все это прикрывается какими-то научно необоснованными гипотезами о душе, Страшном Суде, мытарствах и прочей ерунде. А у нас в эксклюзивной психотерапии четко определено: мы не душой занимаемся, а психикой. Причем тут теория о грехах и будущей загробной жизни души, когда мой пациент сегодня мучается? Где же подлинное человеколюбие? Я мимо больного пройти не могу, не имею права. Даю лекарство стопроцентно помогающее, а не кормлю какими-то слащавыми поповскими сказочками. Да и вообще, все попы – лицемеры. В глаза красивые слова говорят, а за глаза? Представляешь, мне на днях один попик собственноручно компромат на Филимонова предоставил. Тот, понимаете ли, душу открыл, а поп его сдал. "Сиди, дескать, чадо, перевоспитывайся в зоне". И тебя, Юлий Юрьевич, попы сдадут, не моргнув глазом.

– Так что же тебе, Князь, компромата этого мало, чтобы с врагом твоим рассчитаться?

Доктор закатился заливистым женоподобным смехом:

– Мало… – давился он от смеха. – Мне мало! Аха-ха-ха-ха! Да, дорогой Юлий Юрьевич, компромата мне мало. Компромат – это детский лепет. Липа! Все можно опровергнуть при желании. А вот аргументы твоих людей неопровержимы. В этом и сила. О-хо-хо-хо-хо…

– Хватит ржать, доктор! – Замоскворецкий стукнул кулаком по креслу. – Я подумаю.

– Опять сомнения, Гамлет ты мой? "То be or not to be? – вот в чем вопрос"! А завтра с психическим припадком снова ко мне прибежишь.

– Я сказал, подумаю! – угрожающе рыкнул Замоскворецкий.

– Ну мир, мир. Думай, Юлий Юрьевич. Когда надумаешь, а ты обязательно надумаешь, дай знать. Кстати, завтра не забудь, у Саши Мальцева презентация новой коллекции мод. Ты как "крыша" просто обязан там быть, а то они тебя бояться перестанут. Да и выбор красавиц там роскошный. Так что до завтра, Юлий Юрьевич.

Глава тридцатая.

Приговор

Устроившись на ночь в гостиной, Влас дождался, пока мама и Анжела ушли спать, и принялся за чтение страниц дневника Василисы. Сохранившиеся записи начинались со дня, когда Василиса впервые встретилась с Власом, и кончались последним днем ее жизни.

Дойдя до записей последнего дня, Влас был неожиданно порадован, увидев обращение к самому себе. Он прочитал:

"Дорогие мои мамочка, папа и Влас. Ночью я много молилась Начальнику тишины, Господу нашему Иисусу Христу. Потом я как будто заснула, и мне приснилась фраза (оказывается, такое бывает!). Я отчетливо услышала, как красивый голос произнес: "Даже в тюрьме, сквозь решетку, видны звезды…". Я вздрогнула, проснулась и услышала тот же голос, закончивший фразу: "Напрасно ставят капканы на пути тех, у кого есть крылья"".

– Это был Гость! – уверенно прошептал Влас. – Значит, все хорошо, Василиса. Это был Гость. Он Сам пришел за тобой… или послал кого-то.

Строки дневника, где Василиса представляла Власа родителям, тронули его сердце и заставили лицо налиться пунцом. А когда он дошел до описания предсмертных борений Василисы, то совершенно потерял самообладание и разрыдался.

– Звери, не люди, а звери! – рыдал Влас над последней страницей дневника. – Ну ничего, Василисочка… Ничего. Мы им покажем, что значит видеть звезды сквозь прутья решетки.

Умывшись на кухне холодной водой, Влас постучал Анжеле и попросил ее выйти. Через минуту перепуганная со сна девушка сидела на диване в гостиной напротив Власа.