«Если», 2009 № 08 - Мэтью Джонсон

Я кинулся на Ярцеву. Она обернулась и вздрогнула… Что-то тяжелое и горячее ударило меня в грудь. Я отлетел к стене и осел, как вмиг опустевший мешок. Ярцева смотрела на меня дикими глазами. Ствол быстро-быстро закивал, словно удочка во время клева, и револьвер выпал из ее рук. Кажется, Ярцева не хотела в меня стрелять.

Я понял, что умираю. Это было странное ощущение. Я ожидал, что вся жизнь пролетит у меня перед глазами, но этого не произошло. Я хотел подумать о чем-нибудь возвышенном, может, о Боге, но вместо этого я думал: «Какое дурацкое слово — «револьвер». А если прочитать его наоборот, будет «ревьловер». Кошмар».

Вот такие предсмертные мысли посещали меня.

Я лежал на холодном полу и ждал смерти. Но смерть не приходила. Рана, которой наградила меня Ярцева, перестала болеть. Кажется, она затянулась. Может, ее и не было. В последнее время произошло много нелепых событий, и я не стал особенно удивляться.

Надо мной возникло лицо капитана. Капитан снял фуражку и вытирал носовым платком вспотевший лоб.

Я сказал:

— Вы живы и здоровы, капитан. Какое облегчение.

Капитан сказал:

— Насчет «здоровы» это ты погорячился, Маркин. У меня гастрит.

Я сказал:

— Простите.

Капитан кивнул:

— Вот мы и достигли цели нашего путешествия, Маркин. Ты до сих пор не вспомнил?

Я вспомнил ядерный парк Парадиза и чокнутых роботов с безымянной планеты. Слова робота о щемящей грусти. Интересно, куда делись его хозяева-люди?

Но, кажется, это было не совсем то, что имел в виду капитан.

Я сказал:

— Не уверен. — Я помолчал и сказал: — Главное, я спас Людочку…

Капитан сказал:

— Ах, да…

— Людочка! — позвал он. — Людочка, подойди сюда, пожалуйста!

— Не подойду! — взвизгнула Людочка. Ее визг напомнил мне о Парадизе. У меня заныло сердце. Людочка вспомнила, что не любит меня! Эта мысль пугала больше, чем смерть.

Подошла Ярцева. Она протянула мне руку и грустно сказала:

— Прости, Маркин. Тебе многое пришлось пережить…

Я сел и посмотрел на свою грудь. Потом на живот. Ужасной раны не было. Никакой раны не было. У меня закружилась голова. Я не понимал, что происходит, и огляделся. Людочка стояла у кресла пилота и с отвращением смотрела на меня. Как на какую-нибудь мерзкую сороконожку. Я зажмурился и быстро досчитал до трех и трех в периоде. Открыл глаза и увидел Маринку. Девочка глядела на меня странно, будто с надеждой. Словно она чего-то ждала от меня, каких-то особенных действий. Но я не знал, чего именно она ждет.

Я спросил:

— Так что же такое этот ваш Дагон?

Капитан сказал:

— Не «что», а «кто». Дагон — это адский пекарь, сжегший десятки миров, поработивший сотни звездных систем, убивший миллионы невинных. Он — палач миров Нимба, если тебе о чем-нибудь говорит это название. Самый страшный человек во всем Млечном Пути. Дагон — это ты, Маркин.

Я подумал и спросил:

— Я?

Капитан снял фуражку, вытер потный лоб рукавом и сказал:

— Да.

Я спросил:

— Если я такой страшный, почему вы меня не убили?

Капитан водрузил фуражку на место и сказал:

— По той же причине, почему мы не убиваем тяжелобольного человека. Мы дали тебе шанс искупить вину и вернуться на правильный путь. И ты излечился. Спасши Людочку, пожертвовав собой, выздоровел окончательно. — Капитан развел руками. — Этот корабль — твое лекарство, Дагон.

Я недоверчиво улыбнулся.

Я Дагон? Не может быть! Хотя… все сходится. Факты указывают на то, что я Дагон. Можно было и самому сообразить. И как мне теперь жить? Сколько людей я убил и покалечил? Миллион? Миллиард? Господи! Боже, прости меня! Нет, Бог не простит. И Людочка меня больше не любит. Осталось выброситься в иллюминатор. Космос примет меня. Безжалостный космический холод быстро убьет мое тело. Но от перепада давления у меня, наверное, лопнут глаза. Может, проще повеситься? Нет, самоубийство — это не выход! Капитан сказал, что я исправился. С сегодняшнего дня начинаю праведную жизнь. Я буду жертвовать весь свой заработок интернатам для тяжелобольных детей. Я усыновлю и воспитаю троих мальчиков и шестерых девочек. Я…

Погодите-ка. Что это с капитаном?

Капитан покраснел. У него надулись щеки. Я с подозрением уставился на него. Людочка захихикала. Ярцева закрыла ладонями глаза и убежала.

— Идиоты! — послышалось издалека. — Не могу я так шутить с его чувствами!

Капитан не выдержал и густо, раскатисто, по-капитански, расхохотался.

— Дайте угадаю, — промямлил я. — Это была шутка, верно? Печкина идея? Она меня подготовила, а вы нанесли решающий удар. Розыгрыш, блин…

Капитан вытирал слезы и сквозь смех шептал:

— Маркин, прости… на этом корабле больше нечем заняться… остается розыгрыши устраивать… но ты бы посмотрел на себя… Дагон, надо же… а сколько трудов стоило Людочке смотреть на тебя этак, с презрением! А Ярцевой притворяться убийцей!

— Маркин, милый, прости! Оглоед ты мой! — Людочка повисла у меня на шее. — Шутили мы, глупые, над тобой. Печка идею подала, мы и ухватились… и воспоминания ложные тебе вживили перед Парадизом, будто я тебя не люблю. Эти воспоминания включались, когда ты был далеко от корабля… ты не обижайся! Оглоед мой! Родненький! Мне так стыдно, что напугала тебя!

Маринка коснулась пальцем кончика своего носа и прошептала:

— Теперь я лучше понимаю людей. Они — раса идиотов.

Капитан схватил ее за ухо:

— А вот ваша выходка с револьвером запланирована не была, сударыня. Быстро возвращайтесь в угол!

Маринкины глаза порозовели от злости.

Я осторожно поставил Людочку на пол и сказал, не скрывая обиды:

— Больше не разговариваю с вами. Ни с кем! Никогда! А обеды вам пускай автоповар готовит.

Людочка сглотнула.

— Автоповар… — прошептала она обреченно. — Это слишком жестоко… Сережка, оглоед ты мой, чего ты… ну что ты дуешься, а?

Капитан строго посмотрел на меня:

— Маркин, что за детские обиды? Я думал, у тебя есть чувство юмора. Ты же серьезный человек, должен понимать юмор. А ты — обиды. Откуда в тебе это? Хороший же человек. Серьезный. Готовишь отлично. А тут эта несерьезность. Обиды эти инфантильные. Тебе что, три годика? Няньку захотел? Как оно в тебе все помещается, а?

Я молча покинул мостик и пошел в свою каюту.

Что ж, история оказалась шуткой. Неудивительно. Во время долгого полета всем скучно, и если не разыгрывать друг друга, можно сойти с ума. Но что-то в этой истории тревожило меня. Только я никак не мог понять — что именно.

У меня закружилась голова. Я понял, что теряю сознание. Удар камнем по голове давал о себе знать. Я начал падать. Меня подхватили, помогли дойти до каюты, раздели и уложили в постель.