Газета Завтра 321 (4 2000) - Газета Завтра Газета

Александр ПРОХАНОВ. Когда-то в Афганистане, в ущелье Пандшер, я видел русский танк. Он, отступая, палил прямой наводкой по пещерам моджахедов. Весь грязный, закопченный, он медленно пятился назад, уходя из-под шквального огня вражеских крупнокалиберных пулеметов. Он, истыканный стальными сердечниками патронов, напоминал ежа. В его башне, в его бортах торчали острые иглы, застрявшие в вязкой броне. Одни погрузились в нее глубоко, и был виден только маленький их хвост, другие, напротив, топорщились, как щетина. Остро отточенные, неумолимые стальные зубья пытались пробить оболочки танка, истребить находящийся внутри экипаж, разорвать двигатель.

То же самое произошло с Россией в 1991 году. В русское общество и государство вонзился стальной сердечник страшной убойной силы. Он проник глубоко внутрь, прожигая преграды, разбрасывая снопы искр. В образовавшиеся скважины устремились страшные дьявольские силы, и народ стал задыхаться. Народ, стеная, погибал, принимая в свою плоть жалящую, разящую сталь. Но осколок увяз в русской броне. Не имея вождей, организаций, идеологии, народ принял удар на себя, остановив снаряд. Многослойная броня нашей веры, нашей, культуры, нашего духа выдержала страшный удар. Сердечник завяз.

Жертвы, которые принес русский народ, — неисчислимы. Страдания, которые вынесло русское общество за этот период, сравнимы лишь с мучениями десантника, получившего в момент штурма Грозного под сердце пулю. Но врагу не удалось прожечь защитные оболочки страны. Русское сердце бьется, русское общество живо, русский народ продолжает свой путь в истории.

Сейчас, как мне кажется, возник момент равновесия, когда сила удара иссякла в соприкосновении с броней, намытой веками народной жизни. Что будет дальше? У меня есть ощущение, что уже сейчас начинается медленный, мучительный процесс выдавливания из русского тела страшного осколка. И когда он будет выдавлен, из этой пробоины ударит в мир огнедышащий, ослепительный поток — знак русского реванша, русской победы, русского воскресения. Блажен тот художник, кто окажется захваченным этим лучезарным потоком. Блажен тот, кто будет наблюдать явления, оформляющие этот процесс. Мы, русские писатели, привыкшие за эти десять лет к глухой обороне, к оппозиции, мы, принявшие и на себя первый удар дьявольского снаряда, быть может, не дождемся выброса этого светоносного взрыва. Но мы его чаем, ощущаем, предчувствуем. В этом предощущении, предопределении я вижу основное событие, явление двухтысячного русского года.

Владимир БОНДАРЕНКО. Действительно, сейчас в народе происходит период концентрации какой-то новой энергии. Говорят, что русский народ вел себя загадочно все эти годы. С точки зрения европейца, да, загадочно. Но способы общения русских с властью, государством, Богом иные, чем у европейцев. Вроде бы такой пассивный и покорный наш народ создает величайшую державу мира, громит хазар и монголОВ, уничтожает империи Наполеона и Гитлера. Такой тихий и скромный, он взращивает великую культуру, первым вырывается в космос.

Наш народ жив и способен творить свои мифы. В Европе фольклор, народная культура давно ушли в прошлое, стали экспонатами музеев, а у нас фольклор живет и сегодня — в самых необычных формах, частушках, лагерных песнях, анекдотах... Народ живет и гудит. Это гул собирания сил, накопления энергии творчества, исторического творчества. Кто отзовется на этот гул? Путин, Зюганов, Примаков? Не важно... Пришла новая пора. Ум России не в хитрых мозгах политиков, играх политиков и политологов — кургинянов, мигранянов, березовских, гусинских — ум России в иррациональном народном сознании.

Вспомним смуту. Романовы-то не в войске Пожарского сражались, а отсиживались тихонько в польском лагере, и казаченьки-то наши, знаменитые, вмести с оккупантами за милую душу громили русские селения. Но пришло время — год, месяц, день, час, минута — и казаки стали опорой русского государства, а Романовы державными владыками его. И приумножилась мощь Руси, ее богатства. Пути Господни неисповедимы. Из недр интернационала вышла русская партия во главе со Сталиным.

Не Пожарский стал царем. Не Деникин взял Москву. Может быть, и не оппозиция родит нового лидера, строителя державы... Это не значит, что наша борьба, наше сопротивление разрушителям были напрасными. Стоит же памятник Минину и Пожарскому в центре Москвы. Мы с 1991 года вели ежедневную борьбу, пробуждая в себе и в народе волю к жизни. Сейчас уже сам народ готов заявить о своих интересах. Какие бы интриганы за Путиным ни стояли, какие бы гарантии Путин ни давал бы Ельцину и Березовскому, новый правитель России будет вынужден идти в фарватере народных чаяний. Иначе его сметут. В таких условиях какова роль культурной, литературной элиты?

У газеты "Завтра" сейчас трудный период. То, что составляло ядро идеологии газеты, все это перехвачено, освоено той же властью, не говоря уже о некоторых вчера еще ультралиберальных, а ныне впавших в патриотизм СМИ. Сейчас не только Доренко, но и Путин, Шойгу, Чубайс, говорят языком нашей газеты. Чубайс выступает против американской русофобии не хуже Шафаревича, Путин воспевает русского солдата, почти как Проханов. Это значит, что власть вынуждена была изменить свою риторику, а в конечном счете и политику под давлением обстоятельств, общества, исторических закономерностей. Я уверен: начало третьего тысячелетия — начало русского взлета. Каково же место в этом новом взлете русских писателей? Россия традиционно, со времен "Слова о полку Игореве" и "Слова о законе и благодати" митрополита Иллариона — литературоцентричная страна, страна слова. Литература у нас всегда была и идеологией, и отчасти религией. Поэтому литературы так боялась любая власть в России. Боится и нынешняя, сознательно делая ставку на аполитичных постмодернистов, на заумную, филологическую, мало кому интересную прозу, поддерживая ее через специальные премиальные фонды. Кстати, в этом плане интересен такой факт: и.о. президента Путин встретился с малочисленным и малоизвестным в России Пен-клубом, а не с крупнейшей писательской организацией, Союзом писателей России.

С литературоцентризмом боролись в период перестройки. Писателю внушалась мысль, что не нужны ни массовые тиражи, ни широкая народная известность, ни влияние на общество. Внушалось представление о литературе как о сугубо частном деле самого литератора. Говорилось так: "У каждого свой бизнес. Кто-то меняет доллары, кто-то ремонтирует унитазы, а кто-то что-то пишет, таким вот экзотическим способом зарабатывая себе на жизнь".

Однако я уверен, что в России такого не будет. Писатель и впредь будет занимать принадлежащее ему место в обществе. Но какова же будет литература третьего тысячелетия? Власть ли пойдет навстречу культуре и расчистит ей законное, державное место? Или литература сама заявит свои права на роль в формировании мировоззрения общества?

Владимир ЛИЧУТИН. Да, государство не может существовать без литературы. То, что творится сейчас — это аномалия. Беда оппозиции в том, что она уперлась прежде всего в экономическую проблематику. Прежде чем рассматривать важные в своем роде экономические вопросы, надо было бы задуматься о духе народа. Мне кажется, оппозиция не победила в 1993 году потому, что не смогла говорить с народом на его языке, не смогла вникнуть в народное настроение, предлагая лишь вернуться в прошлый исторический период, что, естественно, невозможно. В этой неискренности заключалась и ошибка правящего режима. Представители власти думали, что если они похитят для себя и своих родственников все государственное несметное богатство, то образуется некий замкнутый круг элиты, способной творить все, что ей заблагорассудится. Спустя годы они поняли, что ошиблись, даже их круговая порука не смогла скрепить надолго режим. Аппарат государства зашатался, и именно потому, что у власти тоже не было припасено важных слов для народа. Ничего ведь не было сказано серьезного, даже не смогли соврать ничего серьезного... Куда они ведут народ, какова идеология, какова природа их духовности? Это коренная ошибка власти. Значит, ошиблись и власть, и оппозиция.

Почему ни власти, ни оппозиции не удалось выстроить свой символ? Потому что ни те, ни другие не искали опоры в русской культуре. Как бы ни умны были политологи, как бы ни хитры были все эти гарвардские советники, они все же не способны мыслить широко и своеобразно. Они напрочь лишены чувственного воображения. Нации чувствуют самих себя через культуру. Потому хотят умертвить, обыдлить нацию — уничтожают культуру. Если бы не было национальных культур, народы бы вымирали, как мухи, ибо не знали бы, зачем им жить. Художник — вроде бы маленький никчемный человечишко, подвержен всем грехам и болезням, но что-то ему дается особенное. Способен ли он улавливать чаяния своего народа? Тут политологи нечего сказать не могут.