Его Уязвимость - Анна Гур

одни. Люди часто не понимают друг друга и разбегаются, но обида…

Моя обида въелась в душу и, возможно, из-за этого я так сторонюсь парней, потому что самый близкий мужчина в моей жизни, родной отец – нас предал.

Как ушел, закрыв за собой дверь, так и ни разу больше в нашей жизни не появился.  На вопросы мои мать ничего толком не отвечала, не рассказывала, а потом я выросла и как-то смирилась, что нет его. Жив или мертв – я не знаю, а может, где-то и завел себе счастливую семью, воспитывает других детей, не вспоминая, что на самом севере у него остались мы…

Мама всегда была мне другом, но я так и не смогла у нее разузнать что-либо о нашем папе. Ничего. Ни одного фото. Никакой информации. Только сожженные мосты и горечь от его ухода.

Предательство больно ранило и как-то я додумала, что бросил он нас из-за чего-то конкретного… Наверное, другая увела, ведь мама после него так и не взялась строить личную жизнь, словно сломанная была.

Как-то я услышала ее разговор на кухне, где она подруге своей обмолвилась:

– Не могу, Людааа… Всех с ним, проклятым, сравниваю… и не могу! Понимаешь?! Не прощу его. Никогда не прощу и забыть нет сил... Таких мужчин не забывают…

– Ты, Ирка, баба красивая, а хоронишь себя из-за ирода… Ты же еще можешь жизнь наладить…

– Лучше налей нам, горечь запить, и не напоминай мне о нем больше… 

Главное, Катьку мне уберечь, чтобы такого же не повстречала, а то у нас, у Елецких, судьба, видишь, какая…

Стоит только вспомнить, как в сердце старая заноза опять кровить начинает. Умерла мама в одночасье. У молодых женщин тоже, оказывается, сердце внезапно может остановиться и болеть для этого не нужно...  

Просто секунда и не стало человека. А выходит, что ты столько всего хотела сказать, спросить, пообщаться, в конце концов, но… не успела.

Мамочки моей нет, а отец…

Нет его для меня. Умер.

И стремлений узнать кто да что, тоже не возникает. Раз мы ему не нужны были, то и он нам.

От тяжелых ощущений трогаю грудь, скрытую грубой тканью теплого платья, слегка давлю, чтобы боль унять.

И все-таки я отца смутно, но помню...

Одно воспоминание из детства сохранилось, словно кадр, замерший на старой фотопленке.

Широкая спина с разворотом крепких плеч в дверях, короткий темный ежик волос на почти бритом затылке и… берцы, огромные, из черной кожи.

Этот человек из моего воспоминания похож на воина…

И берцы у него были армейскими, как у десантников в фильмах.

Вижу себя со стороны маленькой девочкой…

Картинка рябит из-за нескончаемых слез, поднимаю голову и заглядываю в бледное лицо матери, чувствую ласку ее дрожащих пальцев в волосах. Прикрываю глаза и сильнее обнимаю ее за чуть выдающийся беременный живот.

Федя родился раньше срока, мама сильно переживала и еле выносила ребенка, а отца в нашей жизни тогда уже не было…

Так и ушел. Не оглянулся. Ничего не сказал. Исчез.

Верно, вычеркнул нас из своей жизни.

– Мамочка, как же тяжко без тебя…

Проговариваю с болью.

Кажется, что вижу со стороны очередную картину. Раньше в нашем доме звучала скрипка. Мама была преподавателем в музыкальной школе, и часто по вечерам Ирина Владимировна играла, заставляя инструмент плакать, а иногда весело смеяться.

Вот она я – девчушка с двумя толстыми косичками, веселюсь с братом, мы танцуем под трогательную и чувственную мелодию, которую виртуозно исполняет мать.

Вивальди…

“Времена года”.

Эта мелодия и сейчас звучит внутри меня, а перед глазам двое детей, не совсем понимающих как двигаться под звуки музыки, которые струятся из-под длинных беглых пальцев нашей матери.

Встаю и на инстинктах иду к шкафу, достаю футляр, открываю крышку. С секунду рассматриваю инструмент, улыбаюсь краешком губ и провожу подушечками пальцев по теплой деревянной поверхности с равными углублениями по бокам корпуса.

Как наяву вижу яркие фосфоресцирующие глаза. Они словно подстегивают меня взять в руки смычок и окунутся в вихри чувств, которые зарождаются в сердце от воспоминаний. Старых и новых, что переплетаются и заставляют все внутри трепетать…

Слезы капают, а рука со смычком дрожит… Но, оказывается, я все еще помню уроки, что давала мне моя самая строгая учительница.

Конечно, мое исполнение слишком далеко от оригинала, но мелодия Вивальди живет в моем сердце, а я снова кажусь себе маленькой девочкой, которая, положив подбородок на тонкое плечо хрупкой женщины, целует нежную бархатистую щеку.

Звук обрывается, и некрасивая нота отдается внутри меня тяжким пониманием, что мамы нет, а отец… его никогда и не было, у Феди своя жизнь. Он закрылся от меня, а я… я одна против жестоких людей, которые ведут нечестную игру.

Щелчок замка заставляет встрепенуться, два оборота и дверь за моей спиной открывается, а я бросаю взгляд в окно и понимаю, что за тяжелыми мыслями и не заметила, как наступила ночь…

Огромная рослая фигура замирает в проеме, заставив сердце забиться рвано…

В подъезде темно, а из-за того, что в коридоре горит свет, мужчина выглядит пугающе грозно. Он режет своим силуэтом пространство, словно зависнув на пересечении света и тьмы.

Сжимаю скрипку и смычок в руках. Странная игра восприятия. Но когда он делает шаг в свет коридора, то приносит свою тьму в дом.

Поворачивает голову в мою сторону, прошивает острым, как игла, взглядом, резко откинув темную длинную челку со лба.

Он чем-то отдаленно напоминает Кларка Кента. Того самого Супермена, который, цепляя очки, превращался в простого журналиста…

Только Федор непрост. И сейчас, когда у меня все в душе переворачивается вверх дном, я внимательно смотрю на единственного близкого человека, который есть у меня в жизни.

Острые, выступающие скулы, о которые можно пораниться, длинная темная прядь закрывает высокий лоб и взгляд… глубокий, умный…

Это взгляд раненого зверя, молодого волчонка. Он никому не доверяет и привык рвать и кромсать за то, что считает своим.

Брат быстро вырос. Все в нем кричит, что передо мной мужчина – наглый, давно не ребенок, с чувственным и порочным изломом губ, частенько складывающихся в презрительную ухмылку гения, знающего, что он в разы умнее тех, кто его окружает.

Скидывает кеды и куртку, бросает на пол рюкзак. Широкая спина и массивные плечи уже теряют свою угловатость. Разворачивается ко мне корпусом, готовый принять удар.

Обычно, когда он приходит вот так вот поздно, пропадая неизвестно где и в каких компаниях, я начинаю с ним