Екатеринбург - Владивосток (1917-1922) - Владимир Аничков

Наложив на аннулированные процентные бумаги особый штемпель. Государственный банк зачислял их как кредитные рубли и пускал в обращение по номиналу, так же поступая и с купонами дальних сроков.

Одновременно вышло разрешение оставлять бумаги нетронутыми у рабочих до суммы в пять тысяч рублей.

Неужели подписывающий этот декрет комиссар не понимал, что у рабочих, так плохо оплачиваемых, не может находиться процентных бумаг вообще, а на сумму в пять тысяч тем более?

Несмотря на это, у банков стояли длинные хвосты рабочих, бывших, за редким исключением, людьми, получившими бумаги от «буржуев» за особый процент, дабы спасти их от аннуляции.

ПОСЛЕДСТВИЯ НАЦИОНАЛИЗАЦИИ

Кстати, о банковских комиссарах. Первым моим комиссаром, после того как был выгнан мальчишка Мишка, был назначен очень красивый юноша — офицер Бойцов. Явившись ко мне, он отрекомендовался как социалист-революционер и заявил, что он, хотя и пошёл в комиссары, совершенно не согласен с большевиками и их политикой. Как скоро обнаружилось, он оказался не эсером, а большим негодяем. Он всё старался доказать мне, что при такой неурядице пропажа и просчёт каких-нибудь двухсот или трёхсот тысяч — сущая безделица, на которую большевики даже не обратят внимания. Я возразил ему, что моё дело — сдать всё в целости с точностью до копейки, чем он остался очень недоволен.

Исполняя общее решение Банковского комитета о выдаче двухмесячного жалованья служащим, я распорядился списать и отложить соответствующую сумму. Бойцов подписать ордера не согласился.

— Ну, как хотите, а я включил сюда и ваш двухмесячный оклад в полторы тысячи рублей.

— А разве это можно?

— Конечно, можно, раз я беру перед правлением ответственность за выдачу.

— В таком случае я охотно подпишу этот ордер.

Он брал взятки с клиентов, входя в кладовую с сейфами, за то, что не наблюдал за владельцами сейфов. Обходя клиентов, он сам предлагал за три тысячи рублей выдать им всё, что они пожелают. Этого господина от меня скоро убрали, назначив другого, чью фамилию не хочу называть. Он откровенно сознался, что он корниловец и пошёл в комиссары из нужды. Никаких взяток он не брал, сидел спокойно у меня в кабинете и, доверяя мне, подписывал все ордера. Его тоже скоро перевели в другой банк и на его место назначили Энгельгардта из остзейских немцев. Не будучи большевиком, он пошёл в комиссары тоже по нужде, но, как немец, был удивительно аккуратен и добросовестен.

Так или иначе, но нам удалось оттянуть национализацию почти на три месяца, и фактическое закрытие банков состоялось только в конце марта.

К этому времени мы передали все ценности Государственному банку согласно балансам, а книги — согласно особым описям. Все шесть банков были механически соединены в два Народных банка. Из них один, образованный из слияния Сибирского, Волжско-Камского и Азовского, был помещён в доме Сибирского банка, а другой, включив в себя Русско-Азиатский, Русский для внешней торговли и Петроградский Международный банки, был помещён в доме Русско-Азиатского банка.

Почти все банковские служащие поступили на службу во вновь образованные банки. Нам удалось настоять, чтобы книги всех отделений велись по-прежнему отдельно, дабы в случае денационализации можно было бы отделить их друг от друга.

Управляющие отделениями отказались принимать участие в делах Народных банков и вышли в отставку.

Здесь интересно упомянуть ещё одно заседание в кабинете комиссара финансов Сыромолотова. Он, конечно, отсутствовал, и председательствовал А. Б. Струве, командированный ещё Временным правительством на Урал, где застрял во время перехода власти к большевикам. Очутившись в безвыходном материальном положении, Струве согласился на предложение Сыромолотова занять место его помощника, чем облегчил мне ведение переговоров с комиссаром.

Объявив заседание тайным и закрыв двери на ключ, Струве заявил, что действует в согласии с инструкциями Сыромолотова, который приказал не выпускать нас из этого помещения до тех пор, пока мы не выработаем план кредитования уральских заводов.

Наше положение действительно можно было назвать «безвыходным».

Что было делать? Я предложил совещанию план, которого придерживался и в банке: кредитование заводов проводить в согласии с ведомостями о выработке как сырых, так и конечных продуктов, оцениваемых возможно ближе к заготовительной стоимости. При сдаче же готовых продуктов долг заводов погашался бы векселями тех учреждений, коим они передавались. При этом расплата с рабочими могла бы производиться только за сдельную работу.

Все присутствующие план одобрили, и мне было поручено представить его на другой день в письменной форме, после чего нас выпустили на свободу.

Вскоре я был вызван Сыромолотовым в помещение Комиссариата финансов в Горном управлении. Долго я сидел без дела в ожидании приёма, и в эти скучные часы в зал ворвалась большая толпа рабочих Тагильского округа. Их было человек сто. Все они громко кричали и ругали большевиков отборными словами.

— Коли вы власть, — кричали они, — так дайте нам дешёвого хлеба. Арестовали Царя, при котором нам жилось много лучше, и хлеб был дёшев, и всё можно было на рынке купить, а теперь ничего нет, хоть с голоду умирай. Коли управлять не умеете, отдайте нам Царя.

А один из рабочих продекламировал удачное двустишье:

Ныне вот республика,А хлеб стоит три рублика

Приняв меня, Сыромолотов предложил занять должность консультанта при Народных банках.

Я наотрез отказался.

— Ну, в таком случае я назначаю вас своей властью. Мы посмотрим, как вы будете работать, а если станете саботировать, то найдём способы сломить ваше упрямство.

В результате Олесов, Тяхт и я оказались консультантами с правом не присутствовать на занятиях в банках, но являться по вызовам на заседания.

МЫСЛИ О КАПИТАЛЕ

С начала войны я призадумался над тем, как уберечь от обесценивания тот небольшой капитал, коим тогда обладал. Надо было поместить его в такие реальные ценности, которые в мировой расценке не будут подвержены падению. Отсюда вывод: самое лучшее, что надо сделать, — купить платину. Она не только не упадёт в цене, но может и значительно подняться по отношению к золоту. (До войны стоимость платины равнялась десяти с половиной рублям за золотник, а в конце войны японцы платили семьдесят иен за золотник.) Но этот план пришлось отбросить, ибо незадолго до войны был введён особый закон против спекуляции, предусматривающий реквизицию платины и уголовную ответственность за его нарушение. Этот закон предписывал получать в Горном ведомстве особое разрешение на покупку платины. Ведомство обязывало вести особую книгу, регистрировавшую каждую покупку и продажу, и, таким образом, купивший платину мог перепродать её только лицу, имевшему то же разрешение, что очень стесняло действия.