Планета отложенной смерти (сборник) - Владимир Покровский

— Вы не понимаете, капитан, — заторопился Антон. — Этот вывод сделан на основании разговоров, записанных до нападения!

— Ну и что?

— Ну как же! Это значит, что «стрекозки» наши работают, что можно было, действительно можно было предугадать нападение. Просто мы не делали тотального анализа, вот и…

— Ну а стукачи? Что насчет стукачей?

— Я уверен, капитан, все они там, только надо немножко подождать. Сами понимаете, тотальный анализ…

— Я понимаю, что ждать нам нельзя. Нет у нас с тобой времени. Стукачей мне давай!

Но со стукачами возникли проблемы. Главный интеллектор никак не мог определить, кто из куаферов, кроме попавшегося по чистой случайности Мери-Мо, работает на Аугусто. Единственное, что он смог установить за неделю работы, да и то в самых туманных выражениях, так это то, что информаторы у мамутов есть, но сколько их, кто они, как передают информацию — оставалось неизвестным. И по прогнозам интеллектора, из имеющихся данных вычислить это не представлялось возможным.

Между тем Федер был совершенно прав — времени на ожидание больше не оставалось. Пробор стопорился, и это грозило его полным провалом. Провал же означал конец всем планам мести. Куаферы выматывались на своих коррекциях, на контролях и макровпрыскиваниях, жутко недосыпали, работали уже чисто автоматически, даже не думали, казалось, ни о чем, кроме работы. Леса, болота, уже утратившие свою ядовитость, проплешины, потом опять леса, потом опять болота, опять проплешины, немного беспокойного сна, немного еды в молчании, и опять все сначала — леса, и проплешины, и болота. Работа над планом бунта почти не велась — заговорщики часто засыпали во время ночных обсуждений, но и в бодрствующем состоянии были тупы, молчаливы и только кивали головами, если Федер к ним обращался с вопросом или приказом. Приказы по пробору имели возрастающую тенденцию выполняться со все большей, угрожающей небрежностью. Участились случаи тайного злоупотребления наркомузыкой. Малыш Чаттога был застигнут Федором в тот момент, когда вспрыскивал музыку себе в задницу — при внутреннем, особенно анальном, употреблении нарко ее действие доходило до двух суток и потому строжайшим образом запрещалось.

Федер нервничал, он предчувствовал сокрушительный провал и, как следствие, неизбежную ликвидацию всей своей команды. Разговоры с Аугусто практически прекратились — тот ежедневно отправлял посыльных с приказами, поскольку прочих средств связи на Ямайке он из непонятного снобизма не признавал. Приказы его отличались все возрастающей безапелляционностью, тупостью и очевидной невыполнимостью. То он требовал засадить проплешины новокитайскими треугольными пальмами, то вдруг почему-то ему взбрело в голову включить в биосферу кобр, тао-ханьских шестиногих акул и саблезубых оленей; он также приказал уничтожить ветер и что-то сделать с дождями; заставлял чуть ли не ежедневно отчитываться в сделанном с приложением произведенных расходов, которые назавтра приказывал незамедлительно сократить, — Федер хохотал и неистовствовал, потом решительно направлялся к резиденции Благородного. Но в последнее время его допускали туда редко. Мамуты были с ним подчеркнуто и ненавидяще вежливы, «родственницы» при встречах непристойно хохотали («Эй, командир, а правда, что у тебя теперь только наплечники и встают?»). Что-то в стане Аугусто заваривалось очень недоброе.

Как-то пришел к нему Дональд, усталый, смурной, больше по привычке, чем из действительной симпатии сверкнул старомодным изумрудом зубов.

Дональд пришел с разговором. Когда-то, в самом начале своей командирской карьеры, Федер обожал, когда к нему с этим приходили. Он знал назубок, что ему скажут, он уже и реплики собственные наизусть выучил, до автоматизма, и мимику соответствующую включал бессознательно, подобно тому, как пилот спортивного вегикла переключает программы трассы, но все равно — слушал многажды слышанное, говорил многажды сказанное без всякого раздражения и даже наоборот — с непонятным самому себе удовольствием. Потом понял — стремился к успеху и любое его проявление приветствовал. А приход с разговорами — знак несомненного уважения.

Давно уже к Федеру никто просто поговорить не приходил. За исключением матшефа. Но с тем у Федера были особые отношения.

А здесь — пришел, приперся, измочаленный, отупевший Дональд и сказал что-то вроде: «Я, в общем, так, дай, думаю, загляну. Вроде как все-таки командир».

Подобные разговоры обо всем и ни о чем всегда начинаются с чего-то конкретного и относительно неотложного — неотложного, по крайней мере, настолько, чтобы прийти к человеку в неурочное время.

Дональд пришел во время, которое правильнее всего было бы назвать несусветным — после очередной ночной сходки, на которой куаферы притворялись, что они хотят устраивать заговор.

Придя в несусветное время, всполошив уже уснувшего было Федера, Дональд и сам немножечко растерялся. Он неуверенно остановился в дверях, неловко почесал лысеющую макушку, виновато поглядел на Федера и только потом простуженно проскрежетал:

— Тут я… это, командир… В общем, пришел вот… Словом, извини, разговор есть, а то опять забуду. Ничего, а?

— Ничего-ничего, проходи, садись, — сонно ответил Федер. Странное он тогда испытал чувство — дикая какая-то смесь злобной обреченности смертельного желания спать и радости от того, что вот, приходят все-таки, мерзавцы, с разговорами.

Федер радушно махнул рукой в направлении своей командирской комнаты. Вера к тому моменту то ли спала, то ли притворялась уснувшей — Федер не слышал, только ощущал ее невозможно мирное посапывание у себя в спальне.

— Давай-давай, чего стал? Полчаса устроит? А то сильно к подушке тянет что-то.

— Устроит-устроит, я на пять минут буквально! — соврал Дональд.

Федер сделал вид, что поверил, и еще раз предложил Дональду сесть. Тот поколебался, не занять ли любимое и единственное федерово кресло, но все же предпочел обыкновенный, жесткий и ребристый, как булка, диван.

— Чай, жербу? — спросил Федер.

— Ее, пожалуй.

Жерба, любимое питье куаферов, в последнее время популярностью среди них как-то не пользовалась — кухонник готовил чай мгновенно, а жербу требовалось не только кипятить, но и остужать до определенной температуры. И если раньше затяжка с ее приготовлением более чем компенсировалась умиротворяющим бормотанием, похлюпыванием и посапыванием кухонщика (знатоки уверяли, что употребление жербы суеты не терпит и начинается с того момента, как она заказана, то есть включает в себя наслаждение от этих похлюпываний и посапываний), то теперь, когда питье из процесса, приносящего наслаждение, превратилось в процесс, приносящий только необходимые для работы калории и протекающий максимально быстро, куаферы предпочитали не раздражаться лишний раз из-за глупой потери времени и употребляли чай, приготавливаемый мгновенно. К тому же кухонных автоматов на команду приходилось всего три, что приводило к неизменным портящим нервы очередям, а у Федера, как ему и полагалось по рангу, кухонщик был персональный — только на него и его возлюбленную. Поэтому вопрос Федера был вообще-то даже лишним, он просто обязан был поставить перед Дональдом серебряный кувшинчик жербы.