Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 3 - Александр Солженицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А крупный, самодовлеющий и, кажется, всевластный Родзянко – смутился. (Почему это – именно с ним. Будет выглядеть как сговор с монархией за спиной общественности?..) Он ответил, что все здесь – одно целое, и частных разговоров никто не может вести.
И – покосился боязливо на Керенского.
О, как этот мерзавец вырос в силе! Да он и был уже главный среди них? Вот уж нестеснённый, вот уж самый свободный здесь человек, он разрешил галантно:
– Наш нравственный долг, господа, предоставить великому князю все возможности для правильного и свободного решения. Лишь бы не было посторонних влияний, телефонных разговоров.
Без телефона? – великий князь согласился.
Мог бы возразить Милюков: невыгодная комбинация? Но зато он сам выступил дважды.
А Гучков, – Гучков, если б сейчас его допустили тет-а-тет на две минуты, подал бы мысль: Ваше Императорское Высочество, да не беритесь вы решать в полчаса, не давайте себя загнать в клин! Потребуйте день, два! Почему отречение Государя не опубликовано? Дайте его узнать России, и будете думать вместе с Россией! Потребуйте два дня, – а за это время можно успеть даже в Ставку – и там истинное место ваше!..
Нет! Не мог Гучков при всех, при Керенском, передать Михаилу своего ума. И – вообще не мог. Сам Михаил – не тот. Приход его к власти – благодетелен, но видимо невозможен. Да и Гучков – не тот, вдруг почувствовал исчерпание сил. Изъездился, изговорился вчера?
А между тем Керенский преградил путь великому князю:
– Пообещайте, Ваше Высочество, не советоваться с вашей супругой!
– Её нет здесь, – улыбнулся Михаил печально. – Она в Гатчине…
Великий князь с Родзянкой и Львовым ушли в другую комнату.
А тут – разбрелись, обсуждали, кто-то ещё спорил с Милюковым, так и не вставшим с дивана. Гучков сказал Некрасову и другому Львову, остолопу:
– Вы толкаете страну к гибели. И я с вами по этому пути не пойду.
Шульгину сказал:
– От вас не ожидал. Вы слишком быстро катитесь.
Но и с Милюковым не стали сговариваться.
Терещенко ходил, выглядывал в окна на Миллионную – как там гуляют с красными бантами и нет ли толпы сюда, в дом, линчевать их всех.
Прибывший с опозданием волосатый Ефремов показал Гучкову сегодняшний номер «Известий рабочих депутатов». Там была грозная статья против вчерашних слов Милюкова о регентстве.
Да той речи в Екатерининском зале, да ничего за минувший вечер Гучков и не знал из-за поездки.
Действительно, положение было столь упущено, что возвращаться можно было только гражданской войной. Очевидно, начав с ареста Исполнительного комитета.
Да Гучков бы – готов? Если этим угрозчикам уступать, так будет только хуже.
Тут он вспомнил, что со вчерашнего дня Маша ничего о нём не знает. И пошёл спрашивать, где телефон.
В столовой две горничные в присутствии княгини накрывали завтрак на всех гостей. Телефон же оказался в коридоре.
Но едва только Александр Иваныч снял трубку – рядом с ним вырос нервный, изгибчатый Керенский. И – уставился.
– Вы – что? – спросил Гучков совсем уже невежливым голосом.
Керенский, нисколько не смутясь, самоуверенно даже не сказал, а заявил:
– А я хочу знать, с кем вы будете говорить!
– Почему это вас может интересовать? – из-под нахмура еле спросил Гучков.
– А может быть, вы желаете вызвать воинскую часть и посадить Михаила силой?
Дурак-дурак. Как они все обучены урокам западных революций.
А впрочем – стоило бы.
– Нет, с женой. Оставьте меня.
Отошёл, но так, чтоб слышать издали, невежа.
Зачем он с этими двумя уединялся – Михаил и сам не знал. Просто – выиграть время, подумать?
Да на Львова он не надеялся, но на Родзянку всегда надеялся. Может быть, тут, взакрыте, что-нибудь ясное подскажет?
А Родзянко, со своей высоты и самоварности:
– Надеяться не на что, Ваше Императорское Высочество! Вооружённой силы нет ни у вас, ни у меня. Единственное, что я могу вам гарантировать, – это умереть вместе с вами.
– Благодарю вас, – улыбнулся Михаил.
Получалось так, что если принимать трон – то начать надо с того, что обмануть их всех? Тайком от них ото всех – бежать? И не успев посоветоваться с Наташей? Просить отсрочки до завтра, а ночью убежать? И даже придётся тайком от своего приставленного тут караула?
А Родзянко, как угадывая:
– И нельзя увезти вас из Петрограда, все автомобили проверяются.
Нет, не тот был момент, чтобы вскакивать на коня. Не армейская атака. Один.
– Благодарю вас, – тихо сказал Михаил. – Разрешите, я теперь побуду совсем один.
Великий князь вышел в гостиную застенчиво. Совсем не царственный.
А видно было, что все прения измучили его.
Он заговорил стоя – и так никто и не сел, выслушивали стоя. Голос его был комнатный и даже нежный:
– Господа. У меня не было бы колебаний, если бы я верно знал, чтó лучше для России. Но вот и в вашей среде нет единодушия. Вы – представители народа, – развёл он длинными, тонкими пальцами, – и вам видней, какова воля народа. Без разрешения народа и я считаю невозможным… принять… Так что очевидно… лучше всего… отречься… Так что отложим до… Учредительного Собрания?
Вот и всё.
Молчали.
Но развязный Керенский тут же высунулся:
– Ваше Высочество! Ваш поступок оценит история, ибо он дышит благородством. Я вижу – вы честный человек. Отныне я всегда буду это заявлять. А мы, Ваше Высочество, будем держать священную чашу власти так, что не прольётся ни одной капли этой драгоценной влаги до Учредительного Собрания!
Михаил Александрович улыбнулся.
Все молчали.
378
Пешехонов с квартирьерами пулемётчиков.Как условились накануне, Пешехонов сегодня с утра заехал в Народный дом за квартирьерами 1-го пулемётного полка, ехать выбирать помещения. Опять не без труда проник он через строгую самоохрану – а внутри узнал, что пулемётчики уже не желают двигаться.
Да почему же?
Оказывается, комитет заказал к восьми утра прислать автомобиль, его не прислали, – в этом проявлено неуважение к полку и замысел против него, и они теперь никому не верят и с места никуда не сдвинутся.
Но – гибла канализация Народного дома, уже моча заливала в одном месте коридор, пропиталась стена. Пешехонов в комнате полкового комитета настойчиво уговаривал товарищей выборных солдат. Может быть, другому кому это бы не удалось, но у Пешехонова очень уж простой был вид – мещанина с круговой машинной стрижкой, упавшие в бороду усы, – и солдаты дали себя уговорить. Согласился ехать с ним в автомобиле сам председатель комитета, прапорщик военного времени, тоже из простых, и один развязный солдат.
Сели они на заднее сидение и, всё же не доверяя Пешехонову, как бы он их вокруг пальца не обвёл, сами указывали, направо ли ехать, налево, и около какого здания (каждого большого) останавливаться, – и чтобы объяснял им Пешехонов, почему в этом доме нельзя или неудобно.
С тоской подумал Пешехонов, что гнетут его комиссариатские дела, а он так и весь день проездит с ними. Иногда ему не верили, ходили сами проверять, а его заложником с собой брали, чтоб не уехал.
И – не мог он их направить! Да и сам толком не придумал, куда же их? В одно место не помещались, а в разные места не хотели.
Так само собой докатили они до Ботанического сада на Аптекарском острове.
– А это что за дом? – приглянулся им.
А это был – знаменитый Гербарий, гордость России, и не много таких во всём мире. А снаружи здание, правда, – как большая казарма.
Испугался Пешехонов, стал прапорщику объяснять, что здесь невозможно, – никакого впечатления, образование прапорщика оставляло желать…
Пришлось идти смотреть. Застали одного сторожа, научного персонала никого не оказалось, работ никаких, тем хуже, хоть бы белые халаты напугали. А внутри – чистота, всё наблещено, светло, тепло. Квартирьерам сразу понравилось:
– Вот тут мы и поместимся!
Пешехонов аж руками всплеснул:
– Да нельзя же, господа! Редчайшие коллекции!
– Чего это?
Тогда он хитрей:
– Смотрите, комнаты маленькие. Для жилья никаких приспособлений, и нары делать не из чего.
– А мы на полу! Полы тут чистей твоей кровати.
– Ну и сколько тут вас поместится? Две-три роты? А уборных опять же мало.
Еле утянул их, не хотели уходить. Пошли дальше по Ботаническому. Теплицы. Тут тоже им понравилось.
– Да как же вы будете здесь спать? Везде – жирная земля, сырость, сейчас же начнёте болеть.
Замялись. Хотели в Гербарий возвращаться.
Тут один служащий сада сказал, что рядом стоят совсем пустые и вполне подходящие – министерские дачи.
– Какие?.. Министров?
Очень это им зажадалось! Там жить, где прежде министры испомещались? – очень! Попробовать, как это!
– Туда ведите!
Какие ж там дачи? Соседний участок был – та самая дача министра внутренних дел, где в 1906 году жил Столыпин и был взорван.