Миклухо-Маклай. Две жизни «белого папуаса» - Даниил Тумаркин

Всегда нуждаясь в деньгах, Миклухо-Маклай еще до выхода в свет первого немецкого издания книги Геккеля вознамерился перевести ее на русский язык и запросил своего школьного приятеля Василия Суфщинского, найдется ли в России издатель, готовый уплатить вознаграждение за перевод. Само письмо Николая не сохранилось, зато известен ответ, датированный 28 апреля 1868 года. Суфщинский сообщил, что издатель отыщется, и попросил прислать на пробу перевод одного из разделов книги[155].

В 1938 году, когда в нашей стране широко отмечали пятидесятилетие со дня смерти «белого папуаса», его племянница Серафима Михайловна передала в архив Географического общества реликвию, которая долгие годы хранилась в ее семье, — пробный перевод, присланный дядей из Иены. И вот перед нами 11 страниц, исписанных убористым, легкоузнаваемым почерком Миклухо-Маклая. Николай выбрал для перевода начало «Первого чтения» (первой главы) книги, где Геккель сформулировал основное содержание и значение дарвиновского учения и изложил свои мировоззренческие позиции. Приведем несколько отрывков из этого перевода.

«Истинное познание самых общих законов природы, высочайшее торжество человеческого ума должно не оставаться частною собственностью привилегированной ученой касты, но стать общим достоянием всего человечества. <…> Необходимо выводить происхождение человеческого рода сперва от обезьянообразных млекопитающих, а далее от низших позвоночных животных. <…> Естествознание считает материю вечною и неувядаемою. <…> Представление о нематериальной силе, творящей материю, будет членом веры, не имеющим ничего общего с человеческою наукою. Где начало веры, там конец знанию. Обе эти деятельности человеческого духа надобно резко отделять друг от друга. Происхождение веры коренится в поэтической силе воображения, знание же, напротив, — в познающем разуме человека»[156].

Полагаю, что Миклухо-Маклаю были близки и понятны мысли, которые содержатся в этом тексте. Его сравнение с немецким оригиналом показывает, что Николай достаточно точно передал содержание, хотя стиль местами неряшлив. Неизвестно, как был принят пробный перевод в Петербурге — скорее всего, ответ был благоприятный. Но молодой ученый едва ли всерьез взялся бы за такую кропотливую, требующую затраты уймы времени работу, как перевод шестисотстраничной книги: к лету 1868 года, говоря словами поэта, «им овладело беспокойство, охота к перемене мест».

Импульсивный, устремленный в будущее, порой распылявший свои силы работой сразу в нескольких отраслях знаний, Миклухо-Маклай, как увидит читатель, не всегда доводил до конца свои начинания. Но в данном случае вышло к лучшему, что он не «впрягся» в перевод: книга Геккеля «Естественная история миротворения» была неприемлема для российских властей. В 1873 году ее русский перевод, выполненный А. Гердом и напечатанный в типографии В. Демакова, был уничтожен «за колебание основ религии» по представлению Главного управления по делам печати, утвержденному Комитетом министров. В отличие от других сочинений Геккеля «Естественная история миротворения» смогла появиться в переводе на русский язык лишь в 1908 — 1909 годах.

В апреле 1868 года Миклухо-Маклай посетил Готу, расположенную вблизи от Йены. В этом городе находилось знаменитое картографическое предприятие Пертеса, которое не только выпускало карты и атласы, но и издавало географический журнал, известный во всем мире по фамилии своего редактора Аугуста Петермана. В журнале публиковались статьи и обзоры, а также обильная информация о только что проведенных, продолжающихся и находившихся в стадии подготовки экспедициях во все регионы земного шара. Петерман — видный географ и картограф, не путешествуя сам, выступал в роли организатора и вдохновителя многих, преимущественно немецких научных экспедиций. Познакомившись с высокочтимым редактором, Николай попросил рассказать ему о перспективных направлениях географических исследований и наименее изученных регионах мира, где возможны крупные открытия.

В Йене возвращения Николая с нетерпением ожидал Александр Мещерский. «Я на днях — не сегодня, так завтра — жду сюда Миклуху, — писал он матери 26 апреля 1868 года, — и для меня приезд его будет большим праздником, потому что, откровенно говоря, я этого человека люблю больше всех на свете»[157]. Друзья снова поселились вместе, в доме Бёме при кирпичном заводе, затем переехали в более дешевое жилище — в дом Вернера в предместье Камсдорф.

Личный архив А. Мещерского, лишь недавно ставший доступным исследователям[158], позволяет составить о нем значительно более полное представление, чем то, которое сложилось у биографов нашего героя главным образом по письмам Миклухо-Маклая. Александр получил прекрасное домашнее образование, хорошо знал отечественную и зарубежную художественную литературу, увлекался концертами, оперными спектаклями (и оперными певицами), регулярно выписывал ноты с новыми произведениями известных композиторов того времени, часами музицировал на фортепьяно. Не чуждый светских условностей, молодой князь вместе с тем ценил дружбу с интересными, незаурядными людьми и готов был протянуть им руку помощи. Нерешительность, граничащая с безволием, неумелость в житейских делах уживались в нем со склонностью к авантюрам. Мария Валериановна, мать Александра, писала ему в 1868 году: «Не может не быть грустна твоя совершенная бесхарактерность, а в последнее время даже и непрямота»[159].

Как мы уже упоминали, революционный настрой исчез у Мещерского после 1863 года. Мать неоднократно призывала его вернуться в Россию, чтобы завершить там высшее образование, подчеркивая, что ему больше не грозят преследования. Но сын всячески оттягивал возвращение, предпочитая полубогемную студенческую жизнь в Германии, хотя ему порой приходилось несладко из-за нерегулярных денежных поступлений от живших врозь родителей.

Получив деньги от дяди, крупного государственного чиновника, Александр по окончании летнего семестра 1867 года отправился в путешествие по Европе. Он посетил Париж, побывал в Бельгии и Голландии, проехал на пароходе вверх по Рейну через всю Германию до Швейцарии, откуда предполагал вернуться в Йену. Но вместо этого — как-то неожиданно для самого себя — перебрался через горы в Италию и почти на полгода застрял во Флоренции. Объясняя матери причины своей «флорентийской зимовки», Александр писал, что изучает итальянский язык, знакомится с памятниками архитектуры, посещает «русские кружки разного свойства»[160]. Но подлинная причина была иной: он познакомился с Наталией (Татой) Герцен — дочерью писателя, 23-летней умницей и красавицей, которая жила во Флоренции в принадлежавшей ее семье «Вилле Герцен». Во время дальних прогулок Александр обсуждал с Татой интересующие ее политические и научные проблемы, рассказывал о своей жизни, особенно выделяя кратковременное заключение в Петропавловской крепости. Между молодыми людьми возникла симпатия, переросшая в серьезное чувство. Мещерский пропустил зимний семестр 1867/68 года. Уезжая в Йену к началу очередного летнего семестра, он загадочно и неопределенно говорил Тате об ожидающем их будущем.