Внутреннее Царство - Епископ Каллист (Уэр)

То же можно смело сказать и о двойном действии исихии. Молитва сердечного безмолвия не перечеркивает, а преображает мир. Она позволяет исихасту взглянуть за пределы этого мира, возводит его к незримому Творцу, чтобы затем, вернувшись, он мог новыми глазами взглянуть на этот мир. Житейская мудрость гласит, что смысл путешествия лишь в том, чтобы вернуться туда, откуда ушел, и заново, как будто впервые увидеть свой дом. Это справедливо по отношению к любому путешествию, в том числе и к «странствию в молитве». Исихаст лучше любого сенсуалиста или материалиста может оценить достоинство каждой вещи, ибо он все видит в Боге и Бога во всем. Не случайно в паламистских спорах XIV столетия св. Григорий Палама со своими сторонниками–исихастами отстаивал не что иное, как «одухотворенность» материального мира, и прежде всего человеческого тела.

Так коротко можно ответить тем, кто клеймит исихастов за «мироотрицание и дуализм». Исихаст отвергает, чтобы утвердить, уходит, чтобы вернуться. Пожалуй, точнее всего отношения между исихастом и «миром», внутренним деланием и внешним действием определил Евагрий Понтийский: «Монах есть тот, кто, удалившись от всех, со всеми соединен»[ [208]]. Действительно, исихаст «отделяется» от мира как внешне, т. е. уединяясь, так и внутренне — «отложением помыслов». Но смысл такого ухода лишь в том, чтобы еще теснее слиться с другими, острее почувствовать их беды, ярче видеть их скрытые возможности. Именно эта способность больше всего поражает у великих старцев. Люди, подобные св. Антонию Египетскому или св. Серафиму Саровскому, десятилетиями жили в строжайшем уединении и абсолют–ном безмолвии. Но и безмолвие, и уединение были нужны лишь для того, чтобы они научились ясно видеть и без меры сострадать. Только благодаря опыту одиночества они обрели способность «нести» радости и скорби тех, кто обращался к ним за советом. Они сразу видели, с чем пришел человек; им бывало достаточно сказать ему два–три слова, но это были самые нужные в ту минуту слова.

Св. Исаак Сирин был убежден, что лучше приобрести чистоту сердца, нежели обратить целые языческие народы от их заблуждений. [ [209]] Это вовсе не означает, что он против апостольства; он всего лишь хочет сказать: пока человек, хоть в малой мере, не обретет сердечное безмолвие, никого и никуда обратить ему не удастся. То же, хоть и менее парадоксально, утверждает ученик св. Антония авва Аммон: «Подвизаясь прежде во многом безмолвии, они обретали Божественную силу, вселяющуюся в них, и лишь тогда Бог посылал их в среду людей». [ [210]] И даже если многие отшельники так и не вернулись в мир в качестве апостолов или старцев, но в течение всей жизни, никому неведомые, совершали невидимый другим подвиг внутреннего безмолвия, это вовсе не означает, что их утаенное созерцание бесплодно, а жизнь прошла впустую. Они служат обществу не трудами, но молитвой, не тем, что они делают, но тем, что они есть, не своим поведением, но своим бытием. И потому они могут сказать о себе словами св. Макария Александрийского: «Я стерегу стены». [ [211]]

8. СЕМЯ ЦЕРКВИ: МУЧЕНИЧЕСТВО КАК ВСЕОБЩЕЕ ПРИЗВАНИЕ

«Мирные времена благоприятны для сатаны, поскольку они лишают Христа Его мучеников, а Церковь — Ее славы».

Павел Евдокимов.

В календаре Православной церкви есть, как минимум, два события, указующих на исключительную ценность мученичества. Первое из них — праздник Торжества Православия, который приходится на первое воскресение Великого Поста. В этот день воспоминается окончание иконоборческих споров 842–843 годов. Торжественно движется крестный ход со святыми иконами, анафематствованы еретики, и весь народ Божий поет «вечную память» защитникам веры. Это праздничное, ликующее богослужение резко выбивается из покаянного настроя великопостных служб предшествующей недели. Однако именно в этом празднике по–особому раскрывается смысл мученичества и борений святых, смысл преследований, муки гонений, которые претерпели они за имя Христово.

Так праздник Торжества Православия становится праздником мучеников и исповедников. В своем земном странствии Церковь может рассчитывать только на торжество мученичества.

О том же напоминает и праздник Всех Святых, который в православном календаре приходится на первое воскресенье по Пятидесятнице. Поскольку этот день напоминает о плодах Сошествия Святого Духа в жизни церкви, можно сказать, что он тесно связан с Торжеством Православия. Примечательно, что оба песнопения праздника Всех Святых — тропарь и кондак — впрямую отсылают к воспоминаниям о мучениках:

«Иже во всем мире мученик Твоих,Яко багряницею и виссон,Кровьми Церковь Твоя украсившися…Яко начатки естества Насадителю твари,Вселенная приносит Ти Богоносныя мученики… "

Таким образом, праздник Всех святых становится, по сути, праздником Всех Мучеников. Мученик есть святой par excellence.

Нынешним христианам, несомненно, стоило бы задуматься над ценностью мученичества, поскольку уходящий век был по преимуществу веком мученическим. В течение двух межвоенных десятилетий за веру пострадало несравнимо больше христиан, чем за первые три века после Воскресения Христова. По сравнению с теми испытаниями, которые выпали на долю верующих в XX веке, взять хотя бы Советский Союз (1917–1988 гг.) и Эфиопию (1974–1991), римские гонения на раннюю Церковь кажутся довольно безобидными и даже гуманными.

Опыт Юлии де Бособр

Но кто такой мученик? Что превращает страдание из Разрушительной в созидательную силу? Что делает насильствунную смерть актом мученичества, жертву несправедливости — искупительной жертвой?

Ответ можно найти в опыте русской христианки Юлии де Бособр. Это случилось в Москве, в конце 20–х годов В тот день Юлия собирала продуктовую посылку для арестованного ГПУ мужа (передачи в тюрьме принимали раз в неделю). Ее душила безысходность. Страдание мужа, сотен других людей, собственное страдание — все это казалось бессмысленным и напрасным «К чему? Ради чего?» — спрашивала она себя. Она потерянно слонялась по комнатам и вдруг почувствовала за спиной как будто легкое веяние ветра и услышала, как сама писала потом, «неизреченные слова Другого». С этого момента в ее жизни забрезжил рассвет.

«Конечно, в твоих бедах нет никакой видимой пользы. Они только ломают тело и корежат душу. Но Я разделю с тобой всякое бремя, каким бы тяжким оно ни казалось. В испепеляющем огне страдания Я познаю весь ужас отвержения. Я познаю всю тяжесть твоей ноши, потому что разделю ее с тобой, но познаю ее глубже, чем ты. Я хочу ее разделить. Мне нужно ее познать. После Моего воплощения и твоего крещения другого пути у нас нет — если ты, конечно, согласна… «[ [212]]

Для нас здесь особенно важны две мысли — ценность добровольного принятия и сопричастность.

«Если ты, конечно, согласна… " Христос, «протомученик» добровольно идет на смерть, и всякий мученик — alter Christus, «наследующий Христа», призван к тому же. Само по себе невинное страдание еще не делает человека мучеником; нужно, что бы он добровольно принял это страдание, даже если его не выбирал. Только «отвержение себя " превращает невиннноубиенного страдальца в свидетеля. Ничто и никто не в силах возложить на нас крест, пока мы не возьмем его сами. Страдание становится созидательным, а смерть — жертвенной, только если их добровольно принимает тот, кому предстоит пострадать и умереть.

«Я разделю с тобой всякое бремя… " — обещает Христос. Страдание становится созидательным, а смерть — жертвенной, только если мы осознаем, что Христос, Господь страдает с нами, и Его Божественным со–страданием мы делаемся способны страдать в других, с другими и ради других. «После Моего воплощения… " В Вифлееме Христос вошел в человеческую жизнь во всей ее полноте, разделил ее с нами целиком и без остатка. В Гефсимании и на Голгофе Он целиком и без остатка разделил нашу смерть. Единожды взяв на себя наши «болезни» и печали, Он делит нашу отверженность, наше одиночество, несет наши бремена «После… твоего крещения другого пути у нас нет… ". Крещенный в смерть Христову, а значит, и в Его Воскресение, призван в единстве со Спасителем нести тяготы и скорби ближних. «Носите бремена друг друга… " (Гал 6, 2).

Задумаемся над этими словами.

Добровольное принятие

Первое, что отличает мученичество от убийства или злодеяния — это момент добровольного принятия. «Если ты, конечно, согласна… " Здесь требуется согласие свободной, ничем не скованной воли. Мученичество — не просто страдание, но акт самоотвержения. Мученик отдает себя, и только так его смерть становится жертвенной, ибо «жертвовать» означает «освящать нечто, отдавая это Богу» то ли в смерти, то ли еще как–то иначе. Иными словами, мученик — тот, кто в «роковые минуты» отважится сказать: «Вот я» (Ис 6, 8). «Тогда Я сказал: «вот, иду, как в начале книги написано о Мне, исполнить волю твою, Боже» (Евр 7, 10). Настоящий мученик не «нарывается» на страдание, но и не кривит душой и не спасается бегством.