Как заарканить миллионера - Элизабет Беверли

— «Танкерей» с тоником! Да пошевеливайся, черт побери!

Зловещая тишина была ему ответом.

Подняв глаза, Лукас с ужасом обнаружил, что только что наорал на властительницу «Дрейка» — Ее Величество Линди Обри. И значит, жизнь его — и, что гораздо важнее, мужская честь — оказалась на краю гибели.

Лукас глубоко уважал Линди Обри… и смертельно ее боялся. Не он один: те же чувства разделяли все члены клуба. Удивительно, в каких ягнят превращались самые надменные и чванливые богачи, стоило Линди окинуть их суровым взглядом!

В Чикаго Линди была своего рода знаменитостью. О ее клубе много писали в прессе — и не только в местной; а Адам не раз поговаривал, что надо бы опубликовать материал о ней в «Жизни мужчины».

Линди Обри родилась и выросла в видном районе; с четырнадцати лет ей пришлось самой пробивать себе дорогу в жизни. Одному богу ведомо, где и как она раздобыла деньги на устройство клуба; но, едва открывшись, «Дрейк» превратился в культовое место, известное едва ли не всей стране. Прежде всего потому, что в клуб — это в нашу-то эпоху воинствующего феминизма! — допускались только мужчины. Обиженные женщины осыпали Линди судебными исками; но она нанимала лучших адвокатов и из всех юридических баталий выходила победительницей.

Во многих отношениях она была круче любого мужика — и все же оставалась женщиной. Даже сейчас, в сорок с лишним, выглядела она потрясающе. Густые черные волосы ровной волной падали на плечи; ясные серые глаза светились острым насмешливым умом. Короткая юбка огненно-красного костюма открывала великолепные ноги. В ушах, на шее, на пальцах, на запястьях — везде сверкали драгоценные камни. В «Дрейке» поговаривали, что Линди не выходит на улицу без револьвера и будто бы уже несколько раз пускала его в ход.

Глядя на нее, Лукас охотно этому верил.

Линди подняла голову и улыбнулась широкой, обманчиво благожелательной улыбкой. Кто-нибудь, незнакомый с Линди Обри и ее манерами, мог бы счесть такую улыбку притягательной — но только не Лукас.

— Какой милый мальчик! — проворковала она. — И где же твои родители?

— А… э-э… Линди… то есть мисс Обри… то есть мэм… — начал запинаться Лукас, — я… я вас не заметил.

Линди молча смотрела на него, и во взгляде ее ясно читалось: «Я таких, как ты, с кашей ем!»

— Я так и поняла, — ответила она, сполна насладившись его испугом. Лукас заерзал на табурете.

— Я… м-м… я, пожалуй… я сейчас…

«Сейчас обделаюсь!» — подумал он с ужасом.

— Я… э-э… подожду, пока подойдет кто-нибудь из девушек.

Линди улыбнулась еще шире:

— Разумеется.

Черт, а она ведь красивая женщина… У него вдруг зародилась мысль… если разобраться, совершенно безумная мыслишка, но что-то в ней было. Что, если заарканить Линди? Чем она не миллионерша? Хороша собой, несомненно богата, умна, ценит хорошую шутку, даже сексуальна — на любителя, конечно…

Одна ма-аленькая загвоздка: он готов штаны намочить всякий раз, как она приближается к нему ближе чем на сто ярдов.

Это может все дело испортить. Нет, лучше поискать кого-нибудь еще.

Окинув Лукаса последним презрительным взглядом, Линди обернулась через плечо, позвала: «Эди!» — и вернулась к своим бумагам; точь-в-точь гиена, что, насытившись, бросает недоеденными ошметки падали.

Она оставила Лукаса в покое — это хорошо. Но передала его в ведение Эди Малхолланд — это плохо.

Эди-Солнышко. Сладенькая Эди. Вот что нужно, чтобы окончательно испортить вечер.

Хрупкая золотоволосая фея, словно сошедшая с какой-нибудь слащавой рождественской открытки. Мордочка удивленного котенка, повадки дружелюбного щенка. Широко распахнутые голубые глаза — сама невинность! И намертво приклеенная идиотски-блаженная улыбка.

Боже, как он ненавидит оптимистов!

— Добрый вечер, мистер Конвей! — бодро поздоровалась Эди, радостно улыбаясь новому клиенту.

Конечно, бодро. И, разумеется, радостно. Иначе не умеет. А от этого ее «мистера Конвея» просто выть хочется!

Конечно, официальное обращение — дань традициям клуба. Когда другие девушки называют Лукаса «мистер Конвей», ему это даже нравится. Как-то поднимает в собственных глазах. Но только не Эди! Господи помилуй, они же с ней ровесники! Хоть и выглядит она невинной девочкой.

Сегодня Эди подобрала свои золотистые волосы и заколола их на макушке. Несколько прядей, выбившись из прически, обрамляли нежное личико лучистым нимбом. Этот нимб напомнил Лукасу о прерафаэлитовских мадоннах — такие же хрупкие фигурки, огромные голубые глаза, высокие аристократические скулы… И нежные губы ее, казалось, принадлежали не обычной женщине, а какому-то небесному существу, словно при рождении Эди коснулся ангел и отметил ее своим благословением.

Где провела она свое детство и юность? Этого Лукас не знал, но не сомневался, что родом она из Волшебной страны, где эльфы бренчат на лютнях, а единороги повинуются девственницам, где человек человеку брат, где неведомо значение слов «подлость», «жестокость» и «предательство». Из страны, куда под страхом смерти воспрещен вход злобным циничным троллям вроде него самого.

— Привет, Эди, — ответил он, споткнувшись на ее имени. Черт побери, даже имя ее лучится светом! — Ты что здесь делаешь? Я думал, ты работаешь только днем.

— Подменяю Дорси, — улыбнулась она. — У нее сегодня какие-то дела.

— А-а, понятно!

Дела Дорси Лукаса совершенно не интересовали, а потому он сказал просто:

— Мне «Танкерей» с тоником, пожалуйста!

— Будет сделано! — отрапортовала она — как всегда, бодро и радостно.

Лукас с трудом сдержал стон.

А затем, не удержавшись, впился взглядом в ее изящные ручки, сноровисто порхающие над стойкой. Конечно, от Сладенькой Эди его тошнит, но, надо признать, дело свое она знает.

— Спасибо, — поблагодарил он, потянувшись за бокалом.

— Не за что, — лучезарно улыбаясь, ответила она.

Сделав добрый глоток, Лукас поднял взгляд — и, к величайшему своему неудовольствию, обнаружил, что Сладенькая Эди по-прежнему торчит перед глазами. Ах да, она ведь из тех девиц, что любят — господи, помоги! — поболтать с клиентами. Лукас не собирался потворствовать этой мерзкой привычке, но вдруг, к большому своему удивлению, услышал собственный голос:

— Как прошел день, Эди?

Она, разумеется, просияла. Каким-то чудом Лукасу удалось не скорчить гримасу.

— Просто чудесно! — с воодушевлением ответила она. — Только вот после обеда…

— И что же после обеда? — покорно спросил Лукас.

Хорошенькое личико ее омрачилось, и Лукас мысленно возликовал.

— Я нарушила верность, — тихо и горестно призналась она.